Не от мира сего - Александр Бруссуев

И уже спорят о разделе Ливонии епископы и меченосцы, немцы и датчане, папские легаты и ливонские немцы. Спорят, будучи вне, не замечая, что внутри уже тысячи пришлых людей, потомков слэйвинов. А те пролезают в любые державные места и местечки, которые, как известно, имеют место быть лишь только в городах. А городов в Ливонии — не счесть. Недаром — Гардарика, страна городов. Пусть ливы сидят в деревнях и на своих хуторах, зато управляют ими — слэйвины. И над всем этим — новая религия, новые обряды, новые ценности.

Дерптский епископ Герман не может мириться, что все так запущено. В конце концов — у них самые современные технологии! Зато у слэйвинов — паталогическая склонность к изворотливости и лжи. Ну, а сами-то ливы чего? Да как-то не чего.

Красный крест на плащах Ливонского ордена заменяется на черный тевтонский даже в неприступной крепости Савонлинна. Вроде мелочь, но приятно. Созданные на правах невмешательства в дела Ливонского ордена епископства Дерптское и Эзельское тоже не сидят, сложа руки. В первую очередь надо было переписать всех буйных ливов. Библия учит, что после первой переписи населения, устроенной "любимчиком Бога" Давидом, случилась на Земле катаклизма, кто остался в живых, думать забыли о подсчетах. Попы — не самые глупые люди, может быть, самые жадные, но это к делу не относится. Перепись перевернулась в церковное крещение с записями в соответствующие кондуиты. От количества новообращенных и зависело в дальнейшем численность войск, отправляемых на борьбу с язычниками и святотатцами.

Но не тут-то было. Разбежавшиеся по всей Европе слэйвины, не сумевшие, правда, добраться до Британских островов, играли тоже свою игру, которая была могуче, нежели у германских товарищей. Немцы руководствовались мнимой честностью, ну а если врали, то им в этом потакали святые отцы: "Ничего, ничего, сын мой. Твой грех уже отпущен. И еще другие твои грехи отпускаются. Заочно. Дэньги давай!" То есть сила у них была полуторакратная: правда и половина кривды. Все-таки отголоски совести и воспитания мешали терять человеческое лицо полностью.

А слэйвины, прекрасно ассимилирующиеся в любой среде, даже, так называемой, арабской, моральных и этических ограничений не имели. Соответственно, и сильней они были в два раза: используя правду, и вместе с ней — неправду. По барабану, что делать, лишь бы ничего не делать и при этом оставаться в шоколаде. Недаром, самый непродуктивный труд — это слэйвинский, ибо не трудятся они, а выживают. Да еще обезьяний труд бесполезен, но тут уж дело в характере самих обезьян, их необозримой вредности и неспособности видеть дальше "сейчас". Однако обезьяны далеко на востоке, а слэйвины — под боком.

В итоге тевтоны и иже с ними безнадежно проигрывали в схватке за загадочный Север. Их оппоненты, подбадриваемые собственными попами, влезали во все руководящие органы: становились князьями, а на меньшее — не согласны. Стало этих князей у себя — как собак нерезаных. Нужно было в Новогород, либо Псков, либо Каргополь запихаться. А ливы пускай дальше на хуторах сидят и природой любуются.

Перед угрозой с юга и запада Ливонии следовало объединить усилия, чтобы остаться на плаву. Это, конечно, возможно, но с кем воевать, если врагов, как таковых, нету? Есть какие-то мерзавцы, которые всеми неправдами обкладывают словесной шелухой и вытекающими из этого обстоятельствами простых в понимании жизни людей. Простых, но не примитивных! Следовало быть примитивными, следовало гнать скверну из городов и весей, следовало показать свою силу и мощь.

Когда-то волна крестоносцев, захлестнувшая Палестину, все же отступила. Некая часть воинственных рыцарей вернулась по домам и родовым гнездам. Кто-то погиб на месте, кто-то помер позднее от ран. Но куда-то девалась совсем немалая часть искателей богатств, ну и освободителей Гроба Господня по совместительству. Не могла она испариться.

Также пережиток строя, где на изобилии площадей некому было трудиться, за исключением насильно схваченных, посаженных на цепь людей, не мог не оказать влияния на окружающий мир. В конце концов, обретшие свободу люди, численность которых была в десятки и сотни раз больше своих эксплуататоров, тоже не испарились.

Крестоносцы, положим, те, что поотчаянней, ломанулись в Среднюю Азию, назвались тамерланами, окружили себя негой и роскошью, почитаемые, как боги, и зажили припеваючи. Поколение за поколением.

Лишившиеся возможности тупо и бестолково выполнять определенную работу люди тоже нашли себя в местах, где можно было дать простор для своего творчества. Одни стали князьями, другие — дружинниками, третьи — судьями и попами. В такой области деятельности трудно сохранять национальность, они сделались человеками мира, приняв на себя бремя названия "слэйвин". Поколение за поколением.

Подними раба с колен — и получишь хама.

Илейко пока не задумывался над этим, он только начал жить. Он двигался на север, постепенно осваивая седло и лошадь под ним. Зараза осознала, что ее привольная жизнь кончилась, но не очень расстроилась. Всадник, хоть и был не самый легкий по весу, но проявлял себя в кавалеристских изысках очень деликатно. Илейко не хлестал плеткой по крупу, не рвал губы удилами, да и мчаться, сломя голову, желанием не горел. Все эти навыки он также применял по отношении к лошади. Он не был джигитом. Джигиты — это те, кто лошадей мучают.

6. Самсон Колыванович

Двигаясь на север, Илейко, казалось, двигал вперед себя весну. Снег оставался лежать только где-нибудь в глубокой тени огромных елок, утративший белизну под старой опавшей хвоей, кусками коры и сухими обломанными ветками. На душе было радостно. Просыпающаяся природа уже не подразумевала непреодолимую грязь и лужи, вон — Зараза без тени смущения чавкает копытами по раскисшим проселкам.

Пройденный путь тоже казался значительным. Еще только с Лаури попрощались, а вот уже к Ладоге подошли вблизи Диадёй Саарет (Дядюшкины острова, перевод, примечание автора). Миновали перед этим большую богатую деревню Вителе (Видлица, примечание автора), стоящую на полноводной одноименной реке. Встречные ливы улыбались и здоровались, выделяющиеся своей одеждой слэйвины хмуро глядели вслед. Язык здесь был другой, нежели в Олонце. Понятный, но отличающийся, так что в Илейке сразу выявили олончанина.

Делать ему здесь было особо нечего, поэтому он не стал задерживаться, предпочитая устроиться на ночевку в лесу поблизости от берега. На островах горели огни, иногда долетали чьи-то голоса. Оно и понятно — перевалочный пункт перед последним подземным переходом до Валаама. Располагаться среди дюн, одиноким костром привлекая внимание с озера, не хотелось. Да и холодно было, от шелестящего льда, до сих пор вполне крепкого, подымалась стылая сырость. Берег заволокло туманом, невысоким, стелющимся, но достаточно плотным. А в тумане всегда найдется какая-то мерзкая тварь, способная укусить, или даже откусить от ноги что-нибудь полезное.

Илейко устроился с привычным уже комфортом: срубил шалаш, поставил стену огня перед входом и в сгущающейся темноте почувствовал себя, словно дома. В углях запекался припасенный от Лаури судак, Зараза неспешно опускала морду в торбу с овсом, над головой разгорались звезды, и тишина вокруг словно шептала: "мир, мир, везде покой и мир". Не хватало только старого друга Бусого, чтобы поговорить. Хотя, пожалуй, лошадь не разделила бы прелести подобного соседства.

Едва только он подумал так, как Зараза подняла голову от своей еды, всматриваясь в темноту и шевеля ноздрями. Уши ее при этом, словно у собаки, поворачивались из стороны в сторону. Оружия у Илейки с собой не было: скрамасакс он оставил отцу, попытка приобрести в Тулоксе что-нибудь полезное, например — меч, успехом не увенчалась. Разве что, топор. Но топор у него был свой, настоящий плотницкий. В случае чего, легко мог обратиться в боевой, стоит только воткнуть его не в дерево, а в чью-то наглую волосатую голову.

Именно такой волосатой и, как показалось ливу — наглой, головой обладал большой человек, бесшумно появившийся из-за предела освещённости и присевший на корточки возле огня.

— Терве, — сказал он. — Можно присесть ненадолго?

— Терве, — ответил Илейко.

А лошадь ничего не сказала. Как ни в чем не бывало, она принялась доедать свой калорийный ужин.

Незнакомец выглядел силачом и великаном, особенно в замысловатой игре теней от костра. Его волосы, густые и длинные, отливающие золотом, были перехвачены плетеным берестяным обручем на лбу, что придавало ему некое сходство с рунопевцами, бывавшими иногда в Вайкойле. Он проигнорировал отсутствие приглашения и запросто расположился поудобнее, перехватывая откуда-то со спины вместительную сумку.

— Вот у меня тут есть кое-что, что может пригодиться на трапезе, — сказал он, вытаскивая на свет охотничьи силки, рыбацкие снасти, набор костяных ножей и скребков для выделывания шкур.