Университет. Хранитель идеального: Нечаянные эссе, написанные в уединении - Сергей Эдуардович Зуев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Понятен и мотив – непрерывное критическое сомнение во власти авторитета (и традиции), которое демонстрирует (должна демонстрировать) философия и группирующиеся под ее эгидой свободные искусства. Именно это ключевое качество позволяет говорить об идеале по Гумбольдту, который «всегда представляет собой проблему, еще не нашедшую своего окончательного решения». Из этой проблемы и расширяющегося пространства наук и вырастает принцип «уединения и свободы», установка на идеально-утопическое целое науки, критическое и остраненное отношение к социальному, ценность и одновременно априорная частичность (целое до конца непостижимо, «всегда представляет собой проблему») любого рационального суждения. Философия и относящиеся к ней свободные (будущие гуманитарные и социальные) науки становятся смысловым центром Университета на основе способности критического суждения (разума). При этом факультет искусств (а ныне философский факультет) продолжает, как и раньше, оставаться точкой зарождения и становления новых направлений и дисциплин, формируя расширяющийся диапазон «предметных компетенций» классического Университета.
«Факультет артистов», как его называли еще в конце XIX века, исторически является точкой входа в Университет, в том числе и на «старшие факультеты», формируя тем самым базовые нормы мышления и обращения со знанием. Этот же факультет задает масштаб всего Университета – не в количественном отношении (хотя и в нем тоже), а с точки зрения возникновения новых и прорывных для своего времени наук и научных направлений. «Факультет искусств обнимал неограниченную область. В теории, собственно, продолжали держаться античные семь свободных искусств (тривиум и квадривиум. – С. З.) <…> но эта теоретическая квалификация не отражалась <…> на учебном плане <…> Диалектика расширилась в философию вообще и наполнила собой большую часть деятельности факультета. Однако уже в XV, еще более в XVI и XVII вв. стали появляться отдельные профессуры математики, греческого, латинского и еврейского языков, истории, политической философии и т. д. <…> обособление естествоведения и математики в отдельный факультет оставалось еще в то время совершенно неизвестным»[141]. Итак, во-первых, философский факультет «обнимал неограниченную область», включая все возможные новые направления изучения и образования. А во-вторых, «во Франции и в германских университетах господствовало воззрение, что факультет этот представляет собой науку вообще, чистую науку (курсив мой. – С. З.), в противоположность специальным факультетам (теологии, права и медицины. – С. З.)»[142].
Или иначе. Так же как все мы «вышли из гоголевской шинели», подавляющая часть современных университетских дисциплин (или их «предков») вышла из «факультета артистов» и свободных искусств, сопряженных с принципом «чистой науки» (свободной от социального утилитаризма). Подозреваю при этом, что с «уединением» в те далекие времена дело обстояло не лучшим образом – хотя бы с точки зрения городской инфраструктуры XV–XVI веков, а вот со свободой с точки зрения автономности Университета, скорее всего, лучше.
Оставим, однако, пока за рамками генетический код Берлинского проекта. Заметим только, что современное понимание гуманитарности очевидным образом наследует идее «свободных искусств», лежащих в основе практически всего диапазона университетских дисциплин (и не только гуманитарных). Равным образом, в соответствии с принципом «чистой науки», и в отличие от специализированных (старших) факультетов, в основе метода гуманитарных наук лежит остраненность и скепсис по отношению к социальному. «Философия прославлялась многими как „путеводитель к истине“, как нечто такое, что „не стремится ни к чему внешнему, довольствуясь границами самой науки“»[143].
Если считать эту историческую связность свободных искусств и последующего блока гуманитарных наук сколь-либо существенной, то логично было бы сравнить и их функциональные роли в целостной конструкции Университета. Конечно, и философия, и свободные науки как ее продолжение не возникают из небытия в берлинском варианте Университета. Меняется и усиливается их структурная роль в этой конструкции, более явственно и акцентированно (ведь это случалось и ранее) за ними закрепляется роль канала трансляции целостной картины мира и утопических представлений о должном («чистая» наука и присущие ей нормы человеческих отношений и ценностей как модель идеального мира).
Необходимо, следовательно, понять для себя, в чем состоит конкретный смысл присутствия философии и гуманитарной науки в Университете[144]. Понять – и применительно к прототипическому проекту Гумбольдта, и, что может быть более важно, применительно к сегодняшним реалиям. Действительно, закономерный вопрос применительно к сегодняшнему дню и Университету: а что делают в этой изменившейся конструкции современные гуманитарные дисциплины – помимо представления самих себя и своего материала? Гуманитаристика – уже не тот (или тот?) парадигмальный феномен, свойства которого эксплуатировал Гумбольдт со товарищи? И означает ли это изменение статуса гуманитарных наук, что акцентированная Гумбольдтом связка «свобода-уединение» уже не есть необходимое условие личного роста/развития и критического суждения? Или, наоборот, функция эта в рамках образования сохранена, но исполняется на другом материале? Тогда – на каком?
Но для начала хорошо бы еще раз уточнить границы того явления, с которым мы пытаемся разобраться. Начать с того, что долго и честно (с конца XIX века) служившее различение неокантианцев на науки о природе (естественные) и науки о духе/человеке/истории (гуманитарные), уже не всегда оказывается таким же эффективным, как еще несколько десятилетий назад. Скажем, в какую категорию, согласно этому различению, попадают исследования по демографии или археологии? Суть, конечно, не в терминах или не только в них. Строгость понятия нужна ровно в той мере, в которой позволяет идентифицировать способность группы наук (дисциплин) не столько воспроизводить себя в качестве автономных и самодостаточных, сколько предложить (или продолжить) свою системообразующую роль в пространстве Университета как единого целого. Иными словами, воспроизвести тот самый метод «высвобождения и уединения», который равно применим как к материалу истории и литературы, так и к социологии или естественным наукам. И, добавлю, в нынешнем мире не только к наукам.
Вопрос, таким образом, в способности гуманитарных наук или иных замещающих инструментов воспроизводить смысловое ядро Университета в его институциональной роли. Можно ли рассматривать метод гуманитарных наук (общую методологию гуманитарного знания) как модель самоопределения в пространстве Университета и, соответственно, в «большой жизни»? В конечном счете вопрос сводится к правомочности аналогии метода гуманитарных исследований, с одной стороны, и процессов человеческого самоопределения (воспитания ума и характера – по Дж. Ньюмену) – с другой.
Может ли философия в ее современном понимании в кооперации с интерпретативной способностью гуманитарных и социальных наук предложить модель человеческого самоопределения, повторяющую или замещающую идеи уединения (бескорыстного поиска
