Все мы люди - Дональд Уэстлейк

 – Просто скрывался там.

 – Тем не менее.

 – Сельские дома и снег, – настаивал Дортмундер, – можно найти в любом месте.

Кэб, наконец, прибыл на Ханс Плейс. Это садовая площадь представляло собой овальной формы парк, окаймленный дорогой и довольно высокими домами из оранжевого кирпича построенные в девятнадцатом веке с остроконечными богато украшенными крышами, стиль которых сэр Осберт Ланкастер назвал «Голландский Понт Стрит». Когда такси остановилось, Чонси с удовольствием выбрался на тротуар и расплачивался за проезд, пока другие выгружали багаж. Затем Эдит и Берт вышли из дома, чтобы поприветствовать Чонси и отнести его чемоданы, в то время как остальные могли делать со своим, что только вздумается. Этот дом много лет тому назад поделили на четыре отдельные квартиры, расположенные в определенной последовательности. В двухэтажной квартире Чонси комнаты прислуги и кухня располагались в задней части первого этажа, а в передней – гостиная и столовая. Винтовая лестница вела из столовой вверх на второй этаж, где находились две спальни с ванной. Эдит и Берт, худощавая состарившаяся пара, которая говорила на совершенно непонятном диалекте, в котором можно было услышать четко лишь букву R. Они работали на полную ставку и жили в своей собственной небольшой комнате с ванной на первом этаже, за кухней. Они занимались выращиванием брюссельской капусты на огороде заднего двора и делали необходимые покупки по кредитному счету Чонси два квартала от Харродс. В те редкие моменты, когда Чонси бывал в городе, они выполняли обязанности камердинера и повара, а в остальное же время жили «жизнью Рейли» и знали об этом. Когда они ложились спать в свою крошечную кровать ночью, то говорили друг другу: «Двухуровневая квартира в районе Найтсбридж! Неплохо, правда, мама? Неплохо, папа».

Насвистывая, ликуя и произнося букву R, эта счастливая пара приветствовала Чонси. Он сказал им, скорее машинально, не задумываясь:

 – Покажите этим джентльменам их гостевую комнату.

 – Да. Да. Р, р, р…

Они вошли в дом и дальше через гостиную на винтовую лестницу. Эдит и Берт с багажом Чонси чем-то напоминали троллей, которые радостно переговаривались всю дорогу. Зейн поднимался по лестнице следующим, прихрамывая так сильно, что напоминал живую пародию на фильм «Молот», а за ним пошел Келп со своей полудюжиной чемоданов, которые доставляли ему массу неудобств, постоянно путались и цеплялись за перила лестницы и его ноги, и в один страшный момент… даже за больную ногу Зейна. Тогда Зейн бросил на Келпа такой леденящий взгляд, такой смертоносный, что Келп попятился назад и уперся в Дортмундера, который спокойно и без эмоций поднимался по спирали, как мул возле арабского колодца. Дортмундер остановился, когда Келп приземлился на его голову и сказал спокойно и устало:

 – Не делай этого, Энди.

 – Я… Я просто… – Келп встал на ноги, выронив две сумки, убрал ягодичную часть с лица Дортмундера и продолжил подъем.

Чонси замыкал шествие на безопасном расстоянии, а когда он достиг пункта назначения, Эдит и Берт уже распаковывали сумки в его комнате, а в то время в гостевой начался спор.

Дортмундер выразил суть проблемы в вопросе к Чонси:

 – Мы будем жить здесь втроем?

 – Совершенно верно, – ответил ему Чонси. – Чем быстрее вы сделаете свою работу, тем быстрее сможете вернуться домой.

Дортмундер, Келп и Зейн осмотрели комнату, интерьер которой был разработан для семейной пары, ну или, по крайней мере, для дружественной пары: двуспальная кровать, комод с зеркалом, туалетный столик, одно кресло, письменный стол, две прикроватные тумбочки с лампами, шкаф и окно с видом на сад. Келп выглядел испуганным, но полным решительности:

 – Мне уже неважно. Он может пристрелить меня, если захочет, но я должен сказать это прямо сейчас. Я не буду спать с Зейном!

 – Я уверен, что здесь есть подъемная кровать, встроенная в шкаф, – успокоил его Чонси. – Я думаю, что вы справитесь с этой проблемой.

 – Я не смогу спать на раскладной кровати, – возразил Зейн. – Только не с этой ногой.

 – А я не смогу спать с тобой, – сказал ему Келп. – Только не с той ногой.

 – Успокойся, – предупредил Зейн и тыкнул костлявым пальцем в нос Келпа.

 – Давайте все успокоимся, – предложил Дортмундер. – Мы можем тянуть спички или что–нибудь в этом роде.

Зейну и Келпу не особо понравилась предложенная идея. Чонси вышел, закрыл за собой дверь и направился в свое человеческое жилье, где Берт и Эдит закончили распаковывать вещи, положили сменную одежду для него на кровать и занялись приготовлением горячей ванны.

 – Прекрасно, – сказал Чонси и, обращаясь к прислуге, продолжил. – Слушайте. Те мужчины, которые приехали со мной, они весьма эксцентричные американцы, просто постарайтесь на них не обращать внимания. Они пробудут здесь несколько дней по своим делам, а после уедут. Просто игнорируйте их, пока они находиться здесь, а если они будут вести себя чересчур странно, то сделайте вид, что вы их и вовсе не замечаете.

 – Ох, р… – сказала Эдит.

 – Да, – пообещал Берт.

Глава 4

Дортмундер, прислонившись к шкафу Чиппендейл (стиль английской мебели), наблюдал за двумя японскими джентльменами, которые торговались друг с другом за небольшую фарфоровую чашку с изображением птички-синешейки. Он предположил, что это были японцы, договаривающиеся о цене, так как они коротко кивали своими головами, и это было единственное движение в переполненной комнате кроме постоянных возгласов одетого в безупречный черный костюм аукциониста:

 – Семь двадцать пять Семь-пятьдесят. Семь-пятьдесят справа от меня. Семь семьдесят пять. Восемьсот. Восемь двадцать пять. Восемь двадцать пять слева от меня. Восемь двадцать пять? Восемь-пятьдесят. Восемь семьдесят пять.

Они начинали с двух сотен, и Дортмундеру к настоящему моменту стало скучно, но он был полон решимости остаться здесь столько времени, сколько потребуется, чтобы узнать окончательную цену, которую заплатит богатый японец за арахисовую тарелку с птицей.

Он находился в одном из аукционных залов Parkeby-South – крупная аукционно-оценочная фирма на Саквилл-стрит неподалеку от Пикадилли. Она занимала множество помещений в двух смежных зданиях и являлась одной из старейших и известнейших в своей сфере деятельности, а также имела представительства в Нью-Йорке, Париже и Цюрихе. Под этой крышей, точнее под крышами располагались километры редких экземпляров книг, гектары ценных ковров, настоящий Лувр из картин и скульптур, китайского фарфора и стекла, большое количество шкафов, комодов, бокалов, бельевых комодов, книжных столов, платяных шкафов, раздвижных столов и винных шкафов, которыми можно было заполнить любой гарем в мире. Это место выглядело как Сан-Симеон с замком Херста, но только в Европе.

Комнаты в Parkeby-South были поделены на три вида. Было около полудюжины аукционных комнат, заполненных людьми сидящими рядами на деревянных складных стульях и делающими невероятные ставки на различные предметы из мрамора и кристаллов. Второй тип комнат состоял из демонстрационных помещений, которые были сверху донизу забиты всем, чем можно, начиная от бронзовой статуи лошади генерала Першинга в натуральную величину и заканчивая шмелем из дутого стекла. И, наконец, третий вид помещений, на закрытых дверях которых висела табличка «PRIVATE».

Сдержанные невооруженные седовласые охранники в темно-синих мундирах старались не выдавать свое присутствие, но от зоркого глаза Дортмундера не ускользнуло, что они были везде. И когда он попытался толкнуть дверь с «PRIVATE» и посмотреть, что произойдет, то один из охранников моментально материализовался из воздуха и с любезной улыбкой спросил:

 – Да, сэр?

 – Где находиться мужская уборная?

 – На первом этаже, сэр. Вы не сможете пропустить ее.

И они уже были на первом этаже. Дортмундер поблагодарил его, вывел Келпа из его загипнотизированного созерцания золотых колец в остекленном шкафу и пошел вверх, где теперь наблюдал восточную борьбу за тарелку для холодца.

Он задумался… здесь должно находиться предметов на сумму более миллиона долларов.

Охранники были везде, словно грипп в январе, и, если Дортмундер не ошибается, отсутствовала сигнализация на окнах, что могло означать только одно: охранники дежурили круглосуточно.

 – Одиннадцать сто, – сказал аукционист. – Одиннадцать-пятьдесят. Это 1150 слева от меня.

Одиннадцать пятьдесят? Нет? Одиннадцать пятьдесят слева от меня, – и он ударил своей «хоккейной шайбой» в левой руке по поверхности деревянной трибуны. –

Продано за 1150. Лот номер 157, две вазы.

В то время как пара одетых в серое сотрудников поднимали фарфоровые вазы с изображением стоящего на одной ноге фламинго, Келп недоверчиво прошептал: