В Институте Времени идет расследование - Ариадна Громова

— Не знаю, — сказал Ленечка, и я видел, что он говорит правду.

— Ну какой он, опишите, постарайтесь! Низкий, высокий, звонкий, глухой? Может, какие-то особые приметы были — например, этот человек шепелявил, картавил, хрипел?

— Нет… — Ленечка уныло покачал головой. — Нет… не было ничего такого… И такой голос… не бас, но и не… ну, не очень тонкий… средний…

— Чернышев, ну ты иначе скажи, — вмешался я. — Может, он на чей-то голос был похож: вот, например, на голос товарища Линькова?

— Нет… — забормотал Ленечка и почему-то начал багроветь, медленно и неудержимо. — Не похож… другой совсем… более звонкий…

— А на мой голос? — спросил я.

Ленечка посмотрел на меня с ужасом и моментально сделался весь малиновый, до самых корней светлых волос.

— Нет, нет! — неожиданно энергично запротестовал он. — Не на твой голос! Он совсем на Левицкого голос был похож, а не на твой! Точно похож на Левицкого!

— На Левицкого? — с интересом переспросил Линьков. — Так, может, это Левицкий сам с собой и разговаривал?

Ленечка открыл рот, потом закрыл его, а заодно и глаза. Он сидел так, изо всех сил жмурясь и хмурясь, минуты две, а потом открыл глаза и заявил, что нет, Левицкий не сам с собой разговаривал, там кто-то был.

— А вы подумайте, — ласково посоветовал ему Линьков. — Кто же мог сидеть в запертой лаборатории и говорить голосом Левицкого? Ведь бывает, что люди разговаривают сами с собой.

Ленечка согласился, что это бывает, но упорно утверждал, что Левицкий говорил не с собой, а с кем-то другим.

Рассказ Чернышева выглядел ужасно нелепо, но я знал, что Ленечка ничего не будет выдумывать. Промолчать — это он может, сколько угодно, а сочинять не будет. А если он не сочинил этот обмен фразами, то с самим собой действительно так не разговаривают: «Ну, привет! Ты вроде не передумал?» — «Нет. И ты, по-моему, тоже». Но с кем вообще и о чем мог Аркадий так говорить? И почему этот «кто-то» сидел в запертой лаборатории? А кроме того, ведь Аркадий сказал: «Ну, привет!» То есть вроде как поздоровался. Значит, он раньше не видел этого человека… Значит, тот появился, пока Аркадий куда-то ходил, — проник в запертую лабораторию, опять заперся там и сидел, дожидаясь Аркадия. И Аркадий не удивился… во всяком случае, не очень удивился его появлению в запертой лаборатории. Констатировал только, что тот, дескать, не передумал. Значит, был у них уговор! Поэтому Аркадий и торопился меня выставить… Но куда же он ходил? Где тут логика? Почему он не стал дожидаться своего гостя, если знал, что тот явится сразу после пяти? И даже дверь запер! Мог ведь кто-нибудь увидеть, что дверь нашей лаборатории после конца рабочего дня открывает ключом кто-то посторонний, пусть даже сотрудник института, но не Аркадий и не я. Подошли бы, конечно, поинтересовались, что да как. Эх, жаль, никто не увидел!

Не знаю, что думал обо всем этом Линьков, но он вдруг сказал Чернышеву, ласково улыбаясь:

— Все это очень интересно. Только почему вы не договариваете?

Ленечка дернулся и всхлипнул, но ничего не сказал, а только с ужасом посмотрел сначала на Линькова, потом на меня.

— Ну, говорите, чего же вы! — убеждал его Линьков. — Вы снова вышли из своей лаборатории и свернули в этот коридорчик…

— Нет-нет! — поспешно и с облегчением возразил Ленечка. — Никуда я больше не выходил!

— До которого же часа вы работали в этот вечер? — спросил Линьков.

— До одиннадцати… до без пяти одиннадцать.

— Понятно! — сказал Линьков. — Значит, без пяти одиннадцать вы вышли из своей лаборатории и, проходя мимо коридора к выходу, увидели…

На этот раз Линьков угадал: Ленечка с величайшей неохотой признался, что видел, как из нашей лаборатории вышел человек и направился к боковой лестнице. Линьков спросил, узнал ли он этого человека. Ленечка почти крикнул, что нет, не узнал он, не разглядел даже толком! Но я видел, что он врет.

— А может, это был Левицкий? — спросил Линьков.

— Нет, нет, точно — не Левицкий! — опять выкрикнул Ленечка.

Вот тут он не врал. Не только потому, что Аркадий и не мог уже ходить в это время — он был без сознания, при смерти, — но просто я чувствовал, когда Леня правду говорит, а когда врет.

— У вас близорукость, может быть? — поинтересовался Линьков.

— Н-нет… я… у меня нормальное зрение…

— Как же вы могли тогда не узнать человека на расстоянии пяти-шести метров? — спросил Линьков. — Ведь коридорчик-то совсем маленький, а дверь лаборатории почти посредине…

Леня долго мялся и вздыхал, а потом заявил, что он видел только спину этого человека. Я ему опять не поверил; да он ведь и сам сказал сначала, что видел, как человек этот выходил из лаборатории. Значит, он обязательно видел его лицо — по крайней мере в профиль.

Линьков, конечно, тоже не поверил ему, но ничего не сказал по этому поводу и, совершенно неожиданно для меня, не стал больше спрашивать. Посоветовал только Ленечке хорошенько все перетряхнуть в памяти — может, он упустил какие-то ценные детали, — а потом глянул на часы, ахнул и сказал, что ему пора идти.

Пока мы шли по коридору, он спросил, какого я мнения обо всей этой истории, но когда я начал излагать свои соображения, он явно думал о чем-то другом и меня почти не слушал. У поворота в наш коридорчик он попрощался со мной и торопливо зашагал к центральной лестнице. Я поглядел ему вслед и поплелся в свою лабораторию. Впрочем, не успев даже дойти до двери, я сообразил, что мне, пожалуй, полезно сейчас посидеть наедине с собственной персоной и дать задание своим «серым клеточкам», как говорит Эркюль Пуаро, — пускай мозги перерабатывают полученную информацию, а потом посмотрим, что из этого получится.

«Итак, — сказал я себе, усевшись за свой стол и раскрыв записную книжку, — для начала следует оценить информацию, полученную от Чернышева, как весьма доброкачественную — в целом. Имеется одно явно ложное утверждение: что он якобы не узнал человека, выходившего из нашей лаборатории. Но когда Ленечка врет, это видно невооруженным глазом… Возможны также умолчания — сознательные или невольные. Но что сказано, то сказано добросовестно и с довольно высокой степенью точности: при всей своей внешней неприспособленности Ленечка очень четко воспринимает и оценивает факты, я это наблюдал не однажды. Значит, все нелепости и противоречия, которые так поражают в его рассказе, имеют свое объяснение, а мы этого объяснения не можем найти только из-за нехватки фактов… Ну что ж, попробуем пока проанализировать новые факты и сообразовать их с прежними.

Значит, первое и основное: «версия посетителя» впервые подтвердилась прямо и недвусмысленно — в нашей лаборатории в тот вечер был кто-то, кроме Аркадия! Зато мой вариант с «эксплуатационником» теперь, пожалуй, рассыпается… Во-первых, куда бы ни ходил Аркадий, посетитель ждал его в нашей лаборатории. Во-вторых, Ленечка не дружит ни с кем из эксплуатационников — он и из наших-то мало с кем общается, — а он явно видел кого-то хорошо знакомого и неумело пытался защитить его своей ложью. Но кого? Одну примету он, впрочем, назвал: голос у этого человека очень похож на голос Аркадия… Тут я терпеливо перебрал всех наших, с кем у Чернышева были хоть какие-то связи, кроме самого факта совместной работы в институте, и постарался припомнить, как они говорят… Но ничего даже отдаленно похожего я не вспомнил. У Аркадия голос вообще ведь очень характерный… такой звучный, баритонального тембра, с легкой хрипотцой… Впрочем, даже не в голосе дело, а в манере говорить, в этой насмешливо-высокомерной растяжечке, которая иногда злила меня, казалась нарочитой…