Заговор небес - Анна Литвинова

– Может, там у них, у парашютистов, что-то в особо крупных размерах?.. – предположил я.

– Не знаю… Мне, во всяком случае, ничего об этом не известно… Девчонкам, я думаю, тоже… Хотя… Их надо бы самих спросить… То есть…

Она сморщилась, тень грусти упала на ее чело, и она быстро добавила:

– Машу, я имею в виду, надо спросить… И Валю – когда она выкарабкается…

– Скажите, Катя, а может быть такое: Иван Фомич и другие аэродромные начальники что-то скрывают? Какой-нибудь несчастный случай?.. Например: не раскрылся парашют? Кто-то погиб по их халатности? Кто-то очень важный или крутой?.. Или они там, наоборот, состряпали какой-нибудь поддельный акт о смерти?.. Разбился, мол, человек – а он живехонек?.. А вашим подругам, допустим, об этом стало известно?..

– Нет, – безапелляционно отрезала Катя. – Из такого ничего там не скроешь. В небе все видно.

Я промолчал, задумался.

– Ну, а может, – я напрягся из последних сил, – может, вы, четверка, знали все вместе о каком-нибудь секретном счете?.. О каком-нибудь кладе?.. Сокровищах?..

– Как у Таньки Садовниковой, что ли? – расхохоталась Екатерина Сергеевна. – Да нет, куда нам до нее… – И она снова засмеялась.

Я смотрел на ее красивое, но, признаться, слегка постаревшее по сравнению со вчерашним днем лицо и понимал, что смеяться ей не очень-то хочется. Не для каждой женщины, тем более в тридцать с небольшим лет, проходит бесследно бессонная ночь, смерть одной подруги, покушение на другую – и то, что в нее саму совсем недавно стреляли.

Катя отсмеялась, и стало тихо. Запас моих идей иссяк. Екатерина Сергеевна сидела молча, обхватив плечи руками. Тишина висела в кухне. И – за окном в переулке, и в квартире, и во всем мире. За время нашего разговора – а он уже длился, если считать Катины парашютные воспоминания, без малого три часа – муж Кати не подал ни единого признака жизни. Даже в туалет ни разу не вышел.

Катя встала, подошла к окну, посмотрела сверху на свой «Фиат».

Потом повернулась ко мне.

– Неужели мы могли это сделать? – горячим шепотом проговорила она. – Я имею в виду: неужели кто-то из нас мог это сделать? – В ее голосе слышалась искренняя боль и страсть. – Мы же… Мы же с ними так были близки!.. Они ж – подруги мои! – На глазах ее показались слезы. – Я прошу вас, Пашенька… Пашенька, пожалуйста, разберитесь в этом! Я… Я очень прошу вас…

Весь ее порыв – скорее даже мольба! – так контрастировали с Катиным обычным видом – почти всегда невозмутимым, даже слегка отстраненным, что он подействовал даже на меня, толстокожего. К тому же она дважды назвала меня «Пашенькой»… Я встал и тихо, но внушительно сказал:

– Я сделаю все, что смогу. Я вам это обещаю.

Было ясно, что наш brainstorm подошел к концу. Он не дал нам, конечно, имя убийцы, которое вдруг вспыхнуло бы в наших «брэйнах»[18] ослепительно-неоновой надписью – но круг подозреваемых расширил. И раскрыл Екатерину Сергеевну с новой, неожиданной стороны. Она перестала быть просто «клиентшей» – она становилась для меня почти другом, если такое вообще допустимо по отношению к заказчице моих услуг и одновременно женщине.

И это означало, что к делу я теперь стану относиться по-иному. И работы у меня будет больше.

– Дорогая Екатерина Сергеевна, – сказал я, не садясь, несколько официально (мне не хотелось бы видеть в заказчице ни страдалицу, ни тем более женщину – насколько это усложнило бы мою жизнь!). – Позвольте мне на этом откланяться, – проговорил я.

В животе булькало от литра кофе.

Екатерина Сергеевна спохватилась:

– Ох, я же вас ничем не угостила!..

Ее страстный порыв, ее мольба, казалось, испарились без следа. Я снова видел перед собой прекрасно владеющую собой преподавательницу, жену, хозяйку.

– Да у нас и нет ничего… – обезоруживающе-растерянно добавила она. – У Андрюши срочная работа… Поэтому он не приготовил… А я не по этой части… Сейчас попрошу его сходить в гастроном за пиццей…

Мы вышли в прихожую. За стенкой было тихо, двери в комнату закрыты – чем там занимался ученый червь, оставалось неясно.

– У вас замечательный муж, – сказал я любезно.

– О да!.. Готовит он классно!.. Правда… – она понизила голос до интимного полушепота: в таком регистре он, чуть хрипловатый, звучал еще более волнующе. Этаким тембром она могла свести с ума кого угодно. – Правда, – продолжала она, – я сама езжу на автосервис. И меняю дома лампочки. И забиваю гвозди.

– Если муж вымыл за собой пепельницу – считайте, что он убрал всю квартиру, – блеснул я невесть где и когда вычитанным афоризмом.

«Не увлекайся, – строго сказал я себе. – Она твоя клиентка – и к тому же чужая жена».

Екатерина Сергеевна улыбнулась:

– Рада была с вами повидаться. Жаль, что мы не познакомились раньше – при менее печальных обстоятельствах.

Она протянула мне руку. И ее рука, и голос показались мне чуть более нежными, чем того требовали обстоятельства и внешние приличия.

Или ей для чего-то понадобилось меня приручить?

Уф, с таким делом начнешь подозревать кого угодно – даже собственную клиентку.

И самого себя.

Я решительно развернулся и вышел. Профессор провожать меня не появился. Видать, потонул там в своих интегралах. А может, вульгарно спал.

…Я сел в свою «восьмерочку» – ее слегка занесло снегом. Продолжать работу сегодня, в праздник, мне не слишком хотелось. Но… Не вечно же моей клиентше сидеть под домашним арестом. А неизвестному паскуднику бродить, неузнанному, по Москве…

Так кто же это, черт побери? Герр Лессинг? Фомич? Мэри?.. Или ее сынок, Бориска?.. Или этот шизик Никитка, о котором рассказала Катя?.. Или – кто-то еще, ни мне, ни ей не ведомый?..

В любом случае эта гадина бросила мне вызов, на который я пока ничем не мог ответить. Разве что кропотливым выслушиванием рассказов о судьбах бывших парашютистов и их спутников жизни. Во мне крепла уверенность, что одно убийство и два покушения имеют отношение к прошлому спортивному увлечению девушек. А что еще в ином разе могло тогда их, преступления, связывать между собой?

Так что мне надо было срочно повидаться и поговорить с тремя другими соучастниками случившихся трагедий: господином Гансом-Дитрихом Лессингом, Марией-Мэри и старым парашютным волком Фомичом.

По некотором размышлении, я все-таки пока не решился беспокоить герра Лессинга, ввиду тяжких последствий аварии, в которую попала его супруга.

А вот двое других… По мобильному телефону я набрал номер Мэри. (Номерами телефонов меня снабдила моя клиентша.) Первые цифры номера Маши (412…) свидетельствовали о том, что она проживает в блатном районе – в Крылатском.

Телефон не ответил. Наверное, Мария Маркелова отправилась куда-то в гости. Уж она-то, судя по тому, как мне ее описали, вряд ли упустит повод, чтобы махнуть пару-другую рюмок – тем паче такой весомый повод, как православное Рождество.

Тогда я позвонил Фомичу. Его телефон, начинающийся с двух «пятерок», свидетельствовал, что тот проживает где-то в чертовой дали, в Подмосковье. У Фомича звучали все те же безнадежно длинные гудки. Возможно, воздушный ас сейчас пребывает в той же самой компании, что и Мэри. В конце концов, на вечеринку у Лессингов они с Маркеловой приехали вместе.

Что мне оставалось делать? Минуту я поразмышлял, сидя в салоне своей «восьмерки» и слушая, как ровно и мощно работает на холостых оборотах движок. А потом… потом я дал слабину. (Впоследствии я не раз корил себя за это. Когда бы я оказался в ту минуту более настойчивым, многих дальнейших приключений удалось бы избежать.) Но тогда… Ничего не предвещало мне тогда хваленое «оперативное чутье»… И я подумал, что частные сыщики – тоже люди. Что Рождество кончается, а я имею право на отдых. И что с самой прошлой ночи надо мною висит должок. А долги я люблю отдавать, и как можно скорее…

Словом, я набрал номер Любочки. Она оказалась дома.

– Ах, я один, с двумя красотка-ами! С двумя пре-елестными созданьями! – пропел, тренькая гитарными струнами, Фомич.

– Хватит, хватит, Фомич! – досадливо воскликнула Маша Маркелова. – Что ты, как акын: что вижу – то пою!

– А пусть! А пусть! – воскликнула третья участница застолья. – Мне нравится! Пусть он про нас поет!

– Молчи, Надька! – прервала ее Маша. – Убью! Давай, Фомич, нашу! – И, не дожидаясь его, затянула: «А все кончается, кончается, кончается…»

– «…когда качаются перрона фонари…», – подхватил Фомич.

– «Глаза прощаются – надолго изучаются, – со слезой в голосе продолжила Мэри, – и так все ясно: слов не говори…»

Дальше Фомич и Мэри пропели прочувствованным дуэтом:

А голова моя полна бессонницей,Полна тревоги голова моя,И как не может жить дерево без солнца –Так не могу и я без вас, мои друзья!

– Эх! – Маша оборвала пение, закрыла глаза рукой. Казалось, она с трудом сдерживает слезы. Или, напротив, хочет разрыдаться – но у нее не получается.