Тигроловы - Анатолий Буйлов

Но вот скрипнула дверь, вошел Непомнящий, сняв сохнувший над печкой бушлат свой, бросил его на нары, не торопясь разулся, повесил улы на вбитый в балку напильник и, потушив свечу, пробрался ощупью на свое место к стенке, рядом с Савелием.

Какое-то время в избушке стояла тишина, нарушаемая тихим потрескиванием горящих в печке поленьев. Но вот в эту благостную тишину, словно камушки по склону, покатился негромкий рассыпчатый храп. Павел, не переносивший храпа, недовольно поморщился и, перевернувшись со спины на правый бок, натянул шинелку на голову. Но храп накатывался все ближе и ближе и вдруг обрушился камнепадом, вдребезги разбившим и тишину, и мысли, и образы — все разлетелось, развеялось в грохоте неслыханного храпа.

Тигроловы, изумленные, замерли, как будто услышали среди зимы раскаты грома небывалой силы. Дальше началось вовсе невероятное: то нарастая, то затихая, чтобы вновь и вновь обрушиться небывалой силы душераздирающей гаммой звуков, этот храп заставил тигроловов буквально оцепенеть, и они лежали так, словно были загипнотизированные. А храп метался по тесной избушке, сотрясая стены и потолок, тщетно отыскивая выход в мировое пространство! И все это на высших, душераздирающей силы тонах — и час, и два, и три, и всю долгую-долгую, невероятно долгую и кошмарную ночь!

Не раз сквозь дрему, укутав шинелкой голову, Павел благодарил судьбу за то, что Непомнящий лег не на этой стороне нар, а на той — возле бедняги Савелия...

Что ощущал в эту ночь Савелий, было известно лишь ему одному; тигроловы слышали только то, что он вначале то и дело бормотал с жалобным изумлением: «Господи Иисуси! Да что же это такое? Разве ж можно так храпеть? Ишшо не слыхал такого храпу... Наследство ему там отрывают, что ли? Да разве ж можно так храпеть? Неужто можно?» Но вскоре Савелий, потеряв терпение, стал поругивать и шпынять соседа острым локтем в бок: «Да чтоб тебя черти разорвали! Отвернись к стене! К стене отвернись, говорю, боров окаянный! Чтоб ты там поперхнулся! Да чтоб тебя расперло, борова окаянного! Да за что мне такие муки! Отвернись, говорю, к стене! Чего ты мне в ухо трубишь? В стену, в стену труби!»

Непомнящий что-то мычал, послушно переворачивался и начинал трубить снова. Окунулся Павел в сон лишь перед рассветом, когда Непомнящий, прекратив храп, проснулся и шумно, с наслаждением зевая и почесываясь, добавил в пригасшую печь мелких сухих поленьев, и принялся готовить завтрак.

Во время завтрака Евтей, с улыбкой поглядывая на сердитого невыспавшегося Савелия, восхищенно сказал Непомнящему:

— Ну и храпел ты ночью, Матвей Фомич! Отродясь такого храпу не слыхивал, по сию пору от храпу твоего трам-тара-рам в голове стоит. Ты, часом, не приболел? Говорят, от болезни иногда ни с того ни с сего храпенье находит, как чих, например.

— Шутник ты право, Евтей Макарович! Да рази храп от болезни? Отродясь, слава богу, не баливал, — обиделся Непомнящий и тут же сказал с сожалением и гордостью: — Рази это храп? Вот в молодости храпел я — вот это храпел! Перво-наперво, доложу я вам, три жены от меня ушло из-за этого самого храпу.

— Ну это, паря, не мудрено-о-о, — вставил Савелий. — Возле твоей постели и лошадь не устоит, разве что вовсе глухая...

— А вот четвертая баба глухая попалась. Ну, мне и лучше! Двадцать лет прожили, — скопытилась, царство ей небесное. А хорошая бабенка была...

— Оглохла при тебе уж или до тебя? — не унимался Савелий.

— До меня, до меня — с умыслом взял ее, глухую-то. Ты вот послушай дальше. — Непомнящий, загадочно улыбнувшись, понизил голос: — Из-за храпу моего меня из армии списали, только месяц и прослужил. Шутка ли — я им там все планы перепутал. Ночью храплю — вся казарма не спит. И в каптерку меня закрывали, и в сушильную комнату, все одно, отовсюду мой храп доносится! Одну ночь не даю спать, другую, третью, недосыпают солдаты, спят в карауле, на посту. Отправили в госпиталь, а я и там понизил всю оздоровительную работу — больные бунтуют, шумят! Ну и списали меня как инвалида, документ выдали. Домой приехал, а тут война через месяц. Всех берут на войну, а меня обходят. Так и не призвали, храп-спаситель спас от смерти, а ты говоришь — больно-ой. — Непомнящий усмехнулся, степенно пригладил темно-русые волосы, причесанные на две стороны, как у купца, и, с купеческим же превосходством оглядев насупившихся тигроловов, сказал хвастливо: — Мои сверстники нехрапящие давно уж облысели да прижухли, а иные и на погост отправились, а я, храпящий, сами видите, ни одной волосины не потерял еще, и зубы целы, и машинка в порядке. А ты, Евтей Макарович, говоришь — больно-ой...

— Значит, Матвей Непомнящий, говоришь ты, что храп-спаситель спас тебя? — не отвечая на вопрос, спросил Евтей, нервно подергивая бороду и сурово сдвигая брови.

— А ты сам-то воевал ли? — догадавшись, к чему клонит Евтей, спросил Непомнящий.

— Воевать не пришлось, хоть и просился на фронт, — голос Евтея звучал глухо и напряженно, как стальной, натянутый до предела трос, по которому ударили вдруг кувалдой. — Призвали на маньчжурскую границу, а потом приказали стать военным охотником — зверя промышлять пришлось да мясом снабжать армию — тоже не сладкая служба, зверя убьешь в сопках, а мясо обязан вытаскивать на спине. В три погибели согнешься и прешь... Савелко вон знает — тоже в охотничьей бригаде служил. — Евтей брезгливо взглянул на равнодушно жующего Непомнящего. — От войны увильнул, так мог в охотничьей бригаде служить, на такой бычьей хребтине мог бы целого изюбра за раз вытаскивать...

— Напрасно изгаляешься, Евтей Макарович, я и в поселке не сидел без дела, — невозмутимо возразил Непомнящий. — Власть доверила мне охранять приисковое золото. Сколь раз мог бы с золотишком да с наганом утекти в Америку, однако не попользовался такой возможностью.

— Ишь ты, какое одолжение сделал — не убег в Америку! — язвительно усмехнулся Евтей.

— Одолжение или нет, а медаль за верную службу в охране имею! — вызывающе ответил Непомнящий. — И за трудовую доблесть тоже медальку выдали, и грамот всяких почетных полон чемодан, между прочим, храню.

— Ну-у, брат, да ты герой, оказывается! А вот у меня и Савелия — за отловленных тигров ни одной медали нет... — Евтей с искренним удивлением покачал головой.

— Стало быть, ваша работа не такая ценимая, как моя была, — пожал плечами Непомнящий и после нескольких секунд всеобщего молчания спросил: — А что, правда это, что за столько отловленных тигров вам ни одной медали не выдали? Я читал, бригада Савелия Лошкарева самая знаменитая на Дальнем Востоке и единственная в Союзе. Неужто не наградили?

— И ишшо, окромя тигров, мы и поросят, и рысей, и леопарда лавливали, — торопливо вставил Савелий и с надеждой посмотрел на Евтея, ожидая, что он скажет Непомнящему.

— Медаль, говоришь? Да разве в медали дело? — Евтей усмехнулся.

— Зато про нас в газетах и в книгах написано! — опять воскликнул Савелий.

— Вот-вот, Савелко, — одобрительно кивнул Евтей. — В самую точку попал! Медали нет, а слава добрая есть!

— От славы вашей, как от дыму толку — ни пощупать, ни надеть, — пренебрежительно сказал Непомнящий и, опершись о стол короткими руками, поднялся, подошел к нарам и принялся сосредоточенно одеваться.

Тигроловы тоже засуетились. Ни кто из них больше с Непомнящим не заговаривал, косились на него с неприязнью.

Вперед идти опять пришлось Павлу, а проводник, как и вчера, пристроился сзади и оттуда изредка покрикивал:

— Малость леве возьми! Леве, леве! Еше леве! А теперь праве — вон к тому мохрастому кедру...

Вскоре Павлу надоело слушать эти «леве» и «праве», но приходилось подчиняться: какой ни есть, а все-таки лоцман-проводник. Особенно часто слышалось сзади «леве», «праве», когда попадали в густые ельники или пихтачи. Слыша такие команды и выполняя их, Павел заметил, что получаются большие отклонения вправо и влево от основного направления — выходила слишком извилистая тропа, так ходит челноком охотничья собака, отыскивая след, и еще так ходит неуверенный в себе человек...

На одном из перекуров Евтей тихо, но так, чтобы не слышал сидевший в стороне Непомнящий, сказал Павлу:

— Что-то шибко виляем мы — ты не все команды выполняй его, попрямей иди.

— Я давно уж хотел это сделать, — кивнул Павел, — да боюсь, что он заведет нас не в то место и меня же обвинит, что, дескать, команды его не выполнял — уж лучше попетляем, Евтей Макарович...

— Пожалуй, резонно, — согласился Евтей и, покосившись на проводника, плюнул с досады.

К полудню поднялись на самую вершину хребта, но из-за густого леса видимости не было, ощущалась только большая высота и то, что это водораздел. Павел обернулся к проводнику, вытирая рукавицей пот со лба, раздраженно сказал:

— Все! Выше подниматься некуда — на водораздел пришли! Теперь куда — праве или леве?