Город гибели - М. Джеймс

И если бы Рейнольдс встретил ее, все, что ему захотелось бы сделать, — это погладить ее по голове и поговорить с ней, посадить ее к себе на колени, купить ей какие-нибудь сладости. Ужасно было подумать об этих закрывшихся навсегда голубых глазах и об этих пухлых ручках и ножках, раскинувшихся на уединенном участке пляжа, о песке в ее волосах и о песке в ее прелестном ротике…

И тут вдруг Рейнольдс вспомнил куклу, и все его тело напряглось как при внезапном спазме. Он забыл куклу, он не думал о ней ни разу в течение целых сорока лет. Мимси часто ругала его из-за нее…

— Такой большой мальчик, как ты, и чтобы таскался с куклой! Постыдился бы.

Мимси — это было имя, которое он ей придумал, потому что не мог убедить себя называть ее Мама, что бы ни говорил отец. Ему было тогда семь. Мама, его настоящая Мама, подарила ему на Рождество куклу, и у этой куклы как раз были такие прелестные льняные волосы и голубые глаза, которые открывались и закрывались, и сливочно-персиковый цвет лица. Маленький Рейнольдс таскал ее повсюду с собой и даже волочил ее одной рукой сквозь сырые сорняки, заполонившие сад, так что изящная юбочка с оборками промокала насквозь, а ноги куклы были исцарапаны колючим кустарником и искусаны крапивой, совсем как и его собственные.

— Я отдам ее мусорщикам, когда они придут в следующий раз, — угрожала Мимси. — Вот увидишь.

Вот тогда Рейнольдс и схоронил куклу. Все его тело дрожало, а из горла вырывались рыдания, когда он начал разгребать гниющую листву под буком, а затем ожесточенно копать, копать и копать лопаткой, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы.

— Мир праху твоему, — пробормотал он, вспомнив слова на похоронах Мамы, а затем бросил первую горсть земли на изящную бледно-голубую юбочку с оборками, и на закрытые глаза, и на рот, похожий на бутон розы.

Когда все было кончено, мальчик почувствовал необычайную веселость. Быстро добежав до дома, он ворвался в тесную гостиную с такой неистовостью, что все в комнате затряслось, а красившая ногти Мимси оторвалась от своего занятия, чтобы призвать его к спокойствию.

Рейнольдс давно забыл о кукле; да, это было странно — он совершенно забыл о ней, как если бы она никогда не существовала.

Но однажды, когда папа и Мимси уехали на целый день в Колчестер, оставив его дома совсем одного, мальчик, безутешный и скучающий, забрел в подлесок, что находился внизу узкой полоски сада. Внезапно охваченный странной смесью ужаса и возбуждения, он вспомнил, что кукла лежит где-то здесь, недалеко от его ног, и, наклонившись, начал разрывать землю голыми руками, ломая ногти и забивая их грязью и плесенью.

Наконец он ее нашел. Ее изящная одежда вся сгнила, а лохмотья, ресницы, рот и тонкие ноздри были заполнены грязью. Рейнольдс примчался в дом и опустил ее в теплую мыльную воду в раковине на кухне. Затем он принялся нежно ее мыть, скользя кистями по ее гладким рукам, ногам и телу, пока понемногу кукла не вернулась к жизни.

Одежду, конечно, пришлось сменить; мальчик укутал куклу в свою старую нижнюю рубашку, которую Мимси засунула в коробку от ботинок, чтобы надлежаще использовать.

После этого она часто для него умирала, бывала похоронена и вновь возвращена к жизни. Папа и Мимси ничего об этом не знали, это была тайна. Постепенно от долгого пребывания в земле и чисток в раковине волосы у куклы стали выпадать, шелковые ресницы, а затем и сами глаза разлагались, пальцы рук и ног крошились. Все эти изменения Рейнольдс наблюдал с любопытством фаталиста, временами пронзаемый резкими приступами печали, пока не наступил день, когда он понял, что эти похороны будут последними и что никогда больше он не потревожит ее могилу из листьев и земли.

«Но как странно, — подумал Рейнольдс, — что между каждой ее смертью и воскресением я совершенно о ней забывал!»

Воспоминание о ней непроизвольно стиралось из его разума, пока столь же непроизвольно не вспыхивало, заставляя его страстно ждать первого же случая, когда можно было бы выкопать ее снова.

Рейнольдс присел в кровати, стиснув костлявые колени такими же костлявыми руками. Если он мог так легко забывать о кукле, то разве не мог бы он забыть и о той, другой? Возможно, что в случае с этой бедной малышкой, как и в случае с куклой, его спящие воспоминания однажды, быть может скоро, пробудятся, чтобы по-змеиному незаметно проскользнуть в его разум. Мог ли он ее знать? Мог ли он сотворить такое?

Рейнольдс соскочил с кровати и нащупал в выдвижном ящике стола пузырек с таблетками снотворного. Он положил одну таблетку на язык, а затем, уже чувствуя ее горечь, — другую и третью. Ему хотелось как можно скорее избавиться от этого страха.

— Вы наполовину спите, дружище! Что с вами случилось?

— Извините, сэр.

Рейнольдс неловко вставлял лезвие в бритву.

— Вы хорошо себя чувствуете?

— Превосходно, благодарю вас, сэр.

— Вы бледны. И я не удивлюсь, если у вас на правом глазу выскочит ячмень. Надеюсь, вы ничем не больны. Это была бы веселенькая история.

Средних лет женщина сидела на качелях и вскрикивала каждый раз, когда они взлетали все выше и выше. Женщина была одета в бесформенный непромокаемый плащ с поясом и в такую же матросскую шапочку-зюйдвестку. Рейнольдс наблюдал за ней, наклонившись вперед на скамейке и прислонив две груженые хозяйственные сумки к ногам.

Может быть, женщине на самом деле и не было столько лет; многие из них выглядят старше, некоторым, кому только шестнадцать или семнадцать, можно по ошибке дать тридцать или сорок.

…В тот день пополудни Рейнольдс, возможно, сидел здесь, как сейчас, а девочка медленно и мечтательно отделилась от группы детей, игравших в кустах в свои нескончаемые и бессмысленные игры, и направилась в его сторону. Возможно, он улыбнулся ей, порылся в кармане и достал конфетку. Так он обычно вел себя с детьми — так задабривают возбудимую собаку, чтобы подманить ее поближе.

Девочка могла подойти бочком и раскрыть ладошку, и тогда он улыбнулся бы ей поощряюще, и она улыбнулась бы ему в ответ.

— Как тебя зовут, девочка?

— Вивьен.

— Какое красивое имя.

Тогда одна из присматривавших за детьми женщин, возможно, окликнула ее, глядя поверх постукивавших спиц, и Вивьен, прошептав: «Спасибо», — отошла бы прочь.

Но он опять увидел ее. Рейнольдс как раз прогуливался вдоль пристани, это было на самом деле, а не могло быть, а девочка шла, держась за руки, между двумя взрослыми. Была суббота, когда детям разрешалось покидать школу в сопровождении родителей. Двое взрослых и похожий на куклу ребенок остановились посмотреть на рыбаков, и Рейнольдс тоже остановился позади них. Они повернулись, и он, таинственным образом осмелев, увидел себя говорящим:

— Какая у вас хорошенькая малышка!

Конечно, она его не узнала, и Рейнольдс не стал открываться, что встречал ее прежде.

— Да, — улыбнулась мать, потеребив толстой рукой ее шелковисто-мягкие волосы. — Но мы не должны ей об этом говорить, иначе сделаем ее тщеславной.

Мать носила такие толстые очки, что ее глаза за ними торчали как сваренные вкрутую яйца. Голос был воркующим и деланно-светским.

Все было так просто: казалось, они хотели, чтобы Рейнольдс забрал у них Вивьен.

— Ты не хотела бы посмотреть Аквариум со своим дядей Рэем? — спросил он после нескольких минут бессмысленного разговора.

— Да, тебе бы это понравилось, дорогая!

— Конечно! — присоединился к разговору отец, сосавший свою трубку. — Сходи со своим дядей Рэем.

Рейнольдс долго и бесполезно мучился позывами рвоты в пахнувшей аммиаком уборной в одном из углов парка. Наконец он прижал ледяной лоб к такому же ледяному кафелю. Да, так оно и было! Именно так!

Он вспомнил, как вывел машину из гаража, стащив ключ с кольца сэра Малькольма, когда тот прошаркал из спальни в туалет, и отвез бедную дорогую малышку к тому отдаленному участку пляжа, положив сзади пластиковый коврик, термос и пляжный мяч. Рейнольдс ничего не собирался делать, конечно же нет! Но пронзительные крики и визг, громкое эхо чаек, круживших над их раскинувшимися телами, вид крови и царапина, которой она его украсила с внутренней стороны бедра, — разве возможно, чтобы кто-нибудь сохранил при этом холодную голову?

Бедная куколка, бедная разбитая маленькая куколка! Он быстро и, конечно, нежно-нежно спрятал ее в машину, набросил на нее пластиковый коврик и поехал назад через узкое ущелье в Даунс, где голубое небо, такое же бледное и спокойное, как голубизна тех дорогих глаз. Рейнольдс будет вынужден похоронить ее тайно где-то под деревом; и позднее, когда никто не будет знать, что он опять появился здесь, он вернется и найдет ее еще раз. Да, вот что он сделает. Так и было.

У листьев был странный сладковатый запах, совсем как у разлагавшейся листвы на земле того узкого сада. Так же закрылись глаза, так же лежали на земляной постели шелковисто-мягкие волосы. Изящная юбка жестко топорщилась; на ней, как струп на ране, виднелось пятно крови.