Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву - Лея Трахтман-Палхан

Среди рабочих были люди, способные на поджог. Весь район бараков выгорел, но завод спасли со всеми цехами и оборудованием. После пожара исчезли все до одного цыгане. Недалеко от завода построили район двухэтажных домов барачного типа. За отличие на пожаре Михаил получил комнату в восемь метров в общем доме. В этой комнате и началась наша совместная жизнь. Симха вернулась в Палестину и за ней Меир. Меир перед отъездом бегал по всей Москве, и мне до сих пор неизвестно, как в тех условиях ему удалось достать для меня новые валенки, когда в магазинах нельзя было ничего купить без ордера, который давался только передовикам по месту работы. Этим он спас мои ноги. Пришла зима, трамваи не отапливались, ноги замерзали, а езда на работу занимала около часа.

Когда я в первый раз ехала в них на работу, я не верила случившемуся чуду: ногам было тепло. Я даже не знала, что существует такая обувь, защищающая от сильного холода. Меир оставил мне свое новое драповое пальто и всю одежду: свитера, рубашки, постельное белье, шерстяное одеяло, теплое и красивое, и даже брюки. Несколько раз он мне напоминал, чтобы я сходила с кем-нибудь из товарищей в швейную мастерскую и перешила пальто на свой размер. Симхе не удалось поменять пальто на новое, и я его носила. Она тоже оставила мне свое шерстяное одеяло, такое же, как у Меира, но серого цвета. Часть вещей я отдала своим товарищам, как мне казалось, нуждавшимся в них больше меня. Михаил помнит, что я дала ему пару брюк. Часть вещей взяли, не спросив меня. Но то, что осталось, служило мне и моей семье долгое время. Поначалу я не придавала этому такого значения. Только после рождения Эрика, когда Михаил стоял в очереди всю ночь, чтобы достать материал для пеленок, детскую ванночку и старую одежду, из которой можно было что-нибудь сшить, я оценила усилия моих друзей.

Я принимала все, что они для меня делали, как само собой разумеющееся. То, что они потратили много сил, чтобы перевезти меня в Москву, чтобы я была в их окружении, пока они не покинули Россию, и чтобы я осталась с большой группой товарищей, знавших меня еще с Палестины; то, что Симхе удалось устроить меня жить в своей комнате, то, что приносили мне бутерброды из буфета для избранных, – все это казалось мне естественным, поскольку на их месте я поступила бы точно так же.

Перед отъездом позвал меня Меир на Тверскую побеседовать. Мы вышли на бульвар, сели на скамейку, и Меир сказал, что он меня больше не любит: он влюбился в другую. Я вскочила со своего места и пошла быстрым шагом по направлению к дому, трамвай приблизился к тому месту, где я должна была перейти пути, и чуть было не задавил меня, но Меир успел подбежать и схватить меня. Только в 1956 году, когда я посетила Израиль как туристка, мне стало известно от моей сестры Товы, что Меир, когда вернулся в страну, посетил дом моих родителей. Он пришел в день, когда родители торговали на рынке, одетый, как важный человек, потому что он был в подполье и должен был скрываться. Това, которая узнала его, велела детям выйти из дома, как будто к ней пришел доктор. Он рассказал Тове обо мне и объяснил, что его чувства ко мне не изменились, но ему пришлось солгать мне, что влюбился в другую женщину, ведь дорога в Палестину для меня закрыта, и я должна избавиться от чувств к нему и со временем устроить новую жизнь. Я помню письмо отца, где он писал мне, что отец Меира подошел к их палатке и спросил, могут ли мои родители принять его как родственника. Я ответила папе с наглостью подростка, что это не его дело.

За боль, которую я принесла своему отцу этими словами, упрекала меня в своем письме Това. Я очень жалела об этом, поскольку и так причинила своей высылкой боль родителям. Для Товы вся история нашей любви была неожиданностью. Она не поняла, почему я четыре года скрывала от нее свою любовь к Меиру, в то время как она мне рассказала о своей первой любви.

После отъезда Симхи меня попросили освободить место в комнате, так как я не была студенткой. Мне негде было жить. Я попросила руководство завода дать мне рабочее общежитие, но еще не получила ответа. Тогда Саля предложила временно пожить в ее комнате. У меня не было другого выхода, и я поселилась у Сали и Бен-Иегуды (так звали Мустафу) в общежитии аспирантов КУТОВа, которое было в том же дворе. Меир уехал, и мир поблек для меня.

В общежитии аспирантов жили в то время несколько пар товарищей из ПКП (Палестинской коммунистической партии): Эфраим Лещинский и Катя с маленькой дочкой, Ицхак и Шифра, Рутгибер и Роза с маленьким сыном, Лукачер и Рива с двумя маленькими мальчиками. О них много говорилось в израильской прессе за последние два года. Рива вернулась в Израиль в возрасте 90 лет. В общежитие аспирантов прибыл также Меир Куперман со второй женой Нехамой. Все мужчины были членами руководства партии, посланными на учебу в СССР. Все были старше меня на 8–14 лет. Все обращались со мной очень по-дружески и звали меня «Лейчик». Только Лукачер всегда был серъезным и никогда не обращался ко мне с разговорами. Мужчины учились, а часть женщин работали на заводах Москвы. Они все владели русским языком, для большинства из них он был родным.

В моем присутствии разговаривали на иврите и говорили, что делают это только ради меня. Я чувствовала себя неудобно в их обществе, потому что в Палестине я их знала только по различным подпольных акциям и тайным собраниям. Я с нетерпением ждала места в общежитии.

Во время репрессий 1936–1939 годов все мужчины из палестинских товарищей были арестованы. Из них вернулся только Рутгибер. Бен-Иегуда умер в Магадане от болезни, уже после своего освобождения. Никто из них не находился в моем положении. Они жили в СССР временно, в особых условиях. В столовой им давали самое лучшее питание, а также одежду и все остальное. Все время, пока я была с Симхой и Меиром, они приносили мне бутерброды с колбасой или сыром, а иногда даже с икрой. В выходные дни они сажали меня за свой стол, где подавались мясо, рыба и большие порции различных гарниров с хорошей кухни. Ни один из рабочих в Советском Союзе такого не видел.

С моей зарплаты Симха и Меир покупали билеты в театр. С ними я посетила балет и оперу в Большом театре, побывала на многих драмах в Малом театре, который находился рядом с Большим. Симха и Меир уехали, и для меня закончилось «празднество», которое я из-за своего тогдашнего настроения не ценила. Наступило лето, время отпусков, и я получила отпуск на две-три недели. В КУТВе была служащая еврейского происхождения, жившая недалеко от общежития с маленькой девочкой и двумя младшими сестрами: одна – моего возраста, кокетка, а другая, 14 лет, веселая девушка. Бен-Иегуда, Меир и Симха подружились с Соней Струл (этой служащей), а также с ее семьей и вечерами заходили пить чай. Когда я приехала в Москву, меня познакомили с этой компанией. И вот Соня предложила мне провести отпуск с ее сестрами в Малаховке, местечке под Москвой, где большинство жителей – евреи. Поселили нас в школе; возможно, это была еврейская школа, и договорились с руководством. Только в 1936 году вышел приказ о закрытии еврейских школ по всему Советскому Союзу. Никакие заботы не беспокоили этих девушек. В их семье было две сестры и два взрослых брата – все были партийными работниками и обеспечивали все потребности семьи. Эта была большая семья политэмигрантов из Польши. Они уже много лет жили в Москве. Родителей с ними не было, я не знаю, остались они в Польше или умерли. В квартире, где я бывала с Симхой и Меиром, жили только Соня с ребенком и Маня, которая была моей сверстницей. Соня заботилась о том, чтобы мне не было одиноко в КУТОВе во время отпуска. И вот я с ними в Малаховке. Красивое место Малаховка, кругом рощи и в одной из них – озеро. И вот стою я утром на берегу озера, окаймленного деревьями и кустами, смотрю на окружающую меня красоту и чувствую печаль и отчуждение. Что мне до красоты природы и радости мальчиков и девочек, купающихся в этом озере? Я одинокая и чужая здесь. Оторвана от моей страны, от всего, что я любила, и Симхи с Меиром уже нет со мной; да еще и то, что мне сказал Меир перед отъездом! Как мне продолжать жить с этой тяжестью в сердце, без всякого выхода? Вдруг я чувствую большое волнение: угловым зрением я вижу Меира, пробегающего между кустами. Но этого не может быть! Меир уехал зимой, а сейчас середина лета, он уже давно в Палестине.