Викинги. Заклятие волхвов - Николай Бахрошин

Потом поднялся, выпрямился во весь рост. Гуннар тоже встал.

– Имей в виду, Сьевнар, я все время буду поблизости, хочешь ты этого или нет.

– Это все ни к чему… Я, конечно, благодарен тебе за заботу, но – ни к чему… Я не пойду с войском дальше на Византию, мне нужно вернуться к родичам. Я так решил!

Гуннар с силой хлопнул по рукояти меча, издав то ли стон, то ли вздох:

– Этого я и боялся! Ассы знают, боялся так, как девица боится первой брачной ночи… Скажи мне честно – это из-за смерти твоей Сангриль?

«Его Сангриль? Как хорошо звучит… Нет, она никогда не была его… Просто была».

Сьевнар помедлил с ответом, опустив глаза.

– Не знаю… Из-за нее тоже, наверное, но – не знаю… Из-за всего… Просто я понял, что мое место не здесь… И чем дальше, тем больше это понимаю… Как-то…

Сьевнар умолк, не находя слов. Поднял, наконец, взгляд и обнаружил, что старший брат задумчиво трет щеку большим пальцем. Глаза у него не злые, просто грустные.

– Ведь чувствовал – с тобой что-то происходит… Чувствовал… – Косильщик обвел взглядом тихую, рассветную реку, молчаливый частокол леса, небо, казавшееся сейчас светлее земли. – Что ж, видимо, твои боги все-таки позвали тебя. Кто я такой, чтобы спорить с богами…

– Мне очень нужно, пойми! Поверь мне!

– Я верю… Наверное, нужно. Ты так решил – это самое главное! Ты – воин, ты должен сам выбрать свою дорогу! А может, еще передумаешь, брат… Ладно, вздор, не будем больше об этом… Да еще вчера ночью галки с воронами снились всю ночь! Так и знал, что-нибудь – да случится, не зря снятся! – Гуннар коротко махнул рукой.

– Галки с воронами? – удивился Сьевнар.

– Ну да! Так и прыгали перед глазами, так и вертели хвостами, – подтвердил Косильщик. – Меня, конечно, боги не наделили даром пророчества, но когда снятся птицы – всегда случаются какие-нибудь неприятности, это я давно заметил.

Они помолчали, глядя на воду.

– Сьевнар?

– Что?

– Ты вернешься на остров?

– Не знаю, Гуннар… Честно – не знаю…

Честно? Нет, это не слишком честно, тут же подумал он. Сьевнар уже догадывался, что никогда не вернется. Его небо, его земля, боги, родичи, корни – все здесь. А что такое человек без корней? Просто засыхающее дерево, вывернутое из земли ураганом. И никак иначе!

– Сьевнар…

– Что, Гуннар? – спросил он как можно мягче.

– Мне будет не хватать тебя.

– Мне тоже, брат! – искренне сказал Сьевнар.

Простые слова… В сущности, ничего не значащие слова. Слова часто значат гораздо меньше того, что стоит за ними, мелькнула мысль.

– У рыцарей-франков есть обычай: расставаясь, они обмениваются оружием, – вдруг сказал Гуннар. – Чтоб, значит, быстрее встретится в будущем…

Сьевнар еще не понял, что он хочет сделать, а Гуннар уже снял с пояса свой прославленный меч, протянул его вместе с ножнами.

– Возьми! Он теперь твой.

– Самосек? – охнул Сьевнар.

– Да, возьми! Пусть он служит тебе так же верно, как служил мне. И не будем ничего говорить! Что толку трясти слова, когда все ясно без них…

Сьевнар еще медлил, смотрел на Гуннара, не решаясь дотронуться до узорчатых ножен.

Косильщик ободряюще покивал, и он осторожно, двумя руками, принял меч. Олаф Ясноглазый, молодой ярл, недавно предлагал за него золото по весу – втрое против веса меча, а Гуннар только улыбался в ответ, вспомнил скальд.

– Брат…

– Не надо! Иди своим путем, брат, да будет он удачным и долгим! – Гуннар снова махнул рукой, словно обрубил что-то.

Сьевнар без слов снял свой меч, протянул Косильщику. Тот взял, хлопнул по плечу младшего брата:

– Прощай, Сьевнар Складный! Прощай, скальд! Я понимаю тебя! Боги – свидетели, я тебя хорошо понимаю! Наверное, я бы тоже хотел вернуться домой. Жалко, что некуда возвращаться…

Он резко повернулся и стремительно пошел прочь. Остановился внезапно.

– Решил уходить – уходи сейчас, брат! Не медли! Я попрощаюсь за тебя с братьями острова, – бросил Косильщик, не оборачиваясь. И опять зашагал. Легко, но и упрямо одновременно.

Сьевнар двумя руками держал подаренный Самосек и долго смотрел ему вслед.

Гуннар Косильщик, брат, друг, первый меч знаменитой дружины Миствельда…

Небольшой долбленый челнок с одним веслом Сьевнар столкнул на воду еще до восхода солнца.

С собой воин нес копье, знаменитый Самосек у пояса, щит за спиной, с плеч до середины бедер спускалась железная кольчуга мелкого, многослойного плетения, на голове – шлем. Лук с натянутой тетивой перекинут через грудь, о бедро трется колчан с оперенными стрелами. Наручи, поножи – словно на битву собрался. За плечами, поверх щита – холщовый мешок со съестными припасами. Другой мешочек, поменьше, спрятан на груди под кольчугой и кожаной курткой, защищающей тело от царапающего железа. Там – золотые и серебряные монеты и пара пергаментных свитков, на которых убористыми рунами записаны любимые драпы и флокки. Вот и все его богатство, нажитое за годы скитаний…

Сьевнар все-таки помедлил немного, оглянулся на высокие, деревянные башни и стены города, бросил долгий взгляд на остроносые корабли, что вытащены на песчаный плес ниже по течению. Утренний сумрак скрадывал детали и, казалось, деревянные братья тоже дремлют под плеск реки, чуть свесив гордые резные шеи. Кое-где дымились кострища, и тонкие струйки неторопливо уползали в небо…

И почему он решил, что Гуннар не сможет его понять? Почему так плохо думал о том, кто стал ему родным братом? «Жизнь ему доверял, а мысли – побоялся доверить!» – с раскаяньем вспоминал Сьевнар. А Гуннар понял… Понял – и даже намеком не упрекнул…

Уже не в первый раз об этом подумал, и не в последний, наверное.

Что ж, пора…

Сьевнар погрузился в лодку, покидав туда свои пожитки. Стащил долбленку с песка на воду, сам запрыгнул, оттолкнулся веслом. Поплыл, загребая широко, сильно, разогреваясь движением.

Скоро песчаный плес с кораблями скрылся с глаз за поворотом реки. Потом скрылись из виду могучие, чуть тронутые пятнами мха комли Юрича, вычерненные временем до лакированной гладкости.

Воин остался один на один с рекой, с лесом, с молчаливым, но внимательным небом.

Выведя лодку почти на середину, Сьевнар остановился, достал нож, чуть надрезал запястье, брызнул на воду несколько капель крови. Принес, значит, жертву Водяному Старику, попросил себе легкой дороги на долгое путешествие.

Старый вроде бы не ответил, слишком занят был: плескался рыбой у берега, возился с утками в камышах, гонял мошкару над водой, похотливо выслеживал в глубине своих смешливых русалок. Хитрый старик.

Но Сьевнар понял – Водяной принял жертву. Кровь быстро растворилась в воде, заметил он…

Когда златоликий Хорс-солнце выпустил из-за кромки лесов свои первые, веселые лучики, воин был уже далеко от города.

Он размеренно греб, и ему было хорошо. Он чувствовал облегчение, как человек, долго решавшийся на трудное дело, и, наконец, решившийся. И пошло дело, стронулось с места, и назад уже дороги нет, да и не хочется теперь поворачивать…

Он выбрал! От этого на сердце было радостно и легко. И одновременно чуть щемило грустью, словно часть его все-таки осталась с Гуннаром, с братьями. Конечно, осталась, как иначе! Человек никогда не уйдет до конца оттуда, где его помнят и любят…

3

– Вот здесь, – сказал Рорик. – Здесь, думаю, нас никто не услышит!

Он остановился и оглянулся.

Отар Лесоруб, Дюги Кабан и Нори Бешеный, три воина его дружины, послушно следовали за ним.

Все трое – крепкие, опытные воины, искусные в схватке на любом оружие. Отар туповат, зато силен и непробиваем, как узловатое, кряжистое бревно, Нори – бесшабашно, бездумно отважен, а Дюги, сын некогда знаменитого силача Дюги Свирепого, умен, хитер по-особому, не брезгливо всеяден, за что и получил прозвище Кабан.

Рорик, хоть и был тогда совсем маленьким, помнил Свирепого. Тот славился среди воинов не только силой и боевой яростью, но и тем, что любил убивать пленниц перед тем, как совокупиться с ними. Пусть сын не так силен, как отец, зато определенно хитрее. А по жестокости, пожалуй что, превосходит. Достойный сын своего отца…

И все трое любят золото больше, чем славу, это конунг тоже учитывал.

Он долго думал, кого выбрать для тайного поручения, пока не остановился на этих трех. Сила Отара, бездумность Нори и хитрость Дюги – хорошее сочетание, должны справиться…

На высоком берегу Иленя было тихо, только в кустах возились какие-то птахи, попискивая и мельтеша крыльями, да слышался издалека обычный гул большого лагеря воинов. Во избежание чужих ушей конунг нарочно отвел воинов подальше от стана и корабельных стоянок. Выбрал на вершине откоса открытое, почти голое место. Здесь их никто не сможет подслушать, не будучи замеченным.