Выпуск 4. Семь пьес с необычной судьбой - Александр Попов

Постепенно гаснет свет.

Сцена 6

Ножиков выскакивает на сцену. Он в старой офицерской фуражке со сломанным козырьком, в полувоенном френче того покроя, что носил Керенский, в тяжелых рабочих ботинках. В руке сумка с книгами, картами.

НОЖИКОВ (за сцену). Толян!.. Толян, ты ему свою дыру покажи в районе грудной клетки! Или пусть тебя за руку схватит, которую тебе под Ростовом оторвало! Ты ему скажи, что пропуск как раз в той руке остался! Пропуск ему! Сколопендра белесая!

Боком, оступаясь, вбегает бледный Толя, одетый в короткую шинель, сбитые яловые сапоги. Один рукав шинели заправлен за черный ремень с бляхой Министерства просвещения.

НОЖИКОВ. Ты еще с ними балакаешь? Если где действительно нельзя проходить, так там будет стена стоять с колючкой и автоматчиками. А если вышек нет, то иди, Толян, не думай! Иди, Толян… А не можешь идти — ползи… А ползти не сможешь — так ты духом прогрызайся! Сейчас у нас времени столько, Толян, что на все хватит. Мы сейчас каждую минуту или секунду можем рассматривать в микроскоп со всех сторон. Только вот… только нечего смотреть, а? Кроме последнего сражения. Давай мы его снова постелим.

Достает книги, расстилает карту на полу.

НОЖИКОВ. Маршал Василевский в своих мумуарах… А как правильно, Толян, мумуары или мамуеры? От слова «мумия» это происходит или от слова «мама»? Или от «муму»? Или от слова «мимо»? Да, вот, наверно, от слова «мимо»… ага… Мне нравится, Толян, что мимоары пишут, кто сам не стрелял. Они рассказывают, Толян, о том, как они хорошо умеют нас беречь. Вот, гляди, как они меня берегли с моим батальоном. Это красная стрела, а это синяя. И я от них сбоку нахожусь. Понял? Ты сюда смотри, Толян. На эти миры ты еще насмотришься. И начали они кидать в эти стрелы дивизии. Те кинут, эти кинут. Те кинут, эти кинут. Все подряд кидают! Главное, чтобы стрелы шли точно по карте. И мой батальон разведки, Толян, лучших разведчиков армии они кинули для того, чтобы вот эта линия, чтобы она как по линейки была. Что получилось? Пуля вошла сюда (показывает дырку под козырьком), вот, глянь, какая дырка, как будто дрелью высверлили, а вышла из затылка — сюда хоть палец можешь засунуть. Это мне удружил немецкий товарищ — краснодеревщик Руди Шмидт из Гельзенкирхена. Мы с ним эту тему обсудили. Где ж наш Федор Матвеич, Толян? Нам надо вместе держаться. (Кричит.) Голованов!.. Федя! Голованов!

Уходит, возвращается с Федей, обняв его за пояс, закинув его руку себе за шею. Федя в драповом пальто, в кепке.

НОЖИКОВ. Коммунистов он сюда, видите ли, не пускает… Ты, Федя, учти, что здесь для тебя партийная дисциплина кончилась. Что хочешь вспоминай, Федя!.. Ну что, орлы? Пригорюнились?

ТОЛЯ (тихо). А я вспоминаю…

Замолкает.

НОЖИКОВ. Вспоминай, Толян, вспоминай… А то от тоски не знаешь, куда деваться.

ТОЛЯ, Вспоминаю день в июне, Иванов день… Тепло, ночь… Какая-то дудка, как кукушка, посвистывает… И — ночь… Какая ночь!

Замолкает.

ФЕДЯ. А я вспоминаю, как был зверем. Вспоминаю голод. Голод! Я только голод помню. Только голод. Я клыками выгрызал мышей из земли. Вот здесь!

Втыкает палец в карту. Все смотрят на карту. Начинают двигаться вокруг нее.

НОЖИКОВ. Земля, это Земля!

ТОЛЯ. Наша Земля!

ФЕДЯ. Какие там поля!

НОЖИКОВ. Женщины!

ТОЛЯ. Какие ночи!

ФЕДЯ. Там Таня живет.

ТОЛЯ. Таня!

НОЖИКОВ. Как она меня целовала!

ФЕДЯ. Как жалела меня!

ТОЛЯ. Как писала! Какие письма!

НОЖИКОВ. О, Таня!

Собирают карту, книги в сумку.

ФЕДЯ. Да… Я ее помню… Я только ее помню…

ТОЛЯ. Да… Только ее…

НОЖИКОВ. Уйдем… У меня тоска… Я не могу вспоминать… Уйдем…

Уходят.

Сцена 7

Современная комната. На стене портрет Герцена. Тонких в спортивных брюках с лампасами, в рубашке, расстегнутой на груди, читает. Поздняя ночь. Входит Таня в халате.

ТАНЯ. Сколько времени?

ТОНКИХ. Два часа.

ТАНЯ. У меня снова бессонница.

ТОНКИХ. Но ты же спала.

ТАНЯ. А если я проснулась и не могу уснуть — как это называется?

ТОНКИХ. Это называется именно так, как ты это назвала.

Читает.

ТАНЯ. Пятьдесят лет назад…

ТОНКИХ. Что ты сказала?

ТАНЯ. Теперь можно говорить так: я помню, как пятьдесят лет назад…

ТОНКИХ. Мгм…

Читает.

ТАНЯ. Давай заберем внука.

ТОНКИХ. Кто тебе его отдаст.

ТАНЯ. Я чувствую пустоту.

ТОНКИХ. Читай.

ТАНЯ. То, что я читаю — это не мое. (Пауза.) Как будто что-то приближается…

ТОНКИХ. Что?

ТАНЯ. Сколько ты можешь читать? Не начитался за целую жизнь.

ТОНКИХ. Нет.

ТАНЯ. Ты знаешь, что я подумала?

ТОНКИХ. Что?

ТАНЯ. Ведь они пишут не о нас. Они пишут о себе. А кто напишет о нас?

ТОНКИХ. Они пишут одновременно и о нас.

ТАНЯ. Нет. У них большие жизни, а у нас маленькие. А с высоты маленькая жизнь не может быть большой.

ТОНКИХ. Ты не права.

ТАНЯ. Нет, я права. Когда ты читаешь, то тебе кажется, что и ты становишься большим. А на самом деле ты маленький. Ты сам себя обманываешь.

ТОНКИХ. Я тоже большой.

ТАНЯ. Если бы ты был большой, тебе неинтересно было бы читать. Большие живут, а не читают. (Пауза.) Поговори со мной.

ТОНКИХ. Давай тему.

ТАНЯ. Мы прожили вместе тридцать лет и никогда не говорили т а к.

ТОНКИХ. Тебе кажется.

ТАНЯ. Мне приснилось три сна.

ТОНКИХ. «Мне приснилось три сна…» Это ты хорошо сказала.

ТАНЯ. Первый сон… Ты, наверное, их уже не помнишь.

ТОНКИХ. По утрам я их забываю.

ТАНЯ. У тебя отвратительная черта: если ты чего-то не понял, то никогда не унизишься до вопроса.

ТОНКИХ. Почему ты так думаешь? Я понял.

ТАНЯ. Что ты понял?

ТОНКИХ. То, что ты говоришь о чем-то страшно далеком.

ТАНЯ. Иногда мне хочется, чтобы ты был так глуп, так… чтобы тебя можно было пожалеть.

ТОНКИХ. Жалей мои седины.

ТАНЯ. Я хотела тебе рассказать… (Вздрагивает.) Ужасно.

ТОНКИХ. Да, ночью в нашем возрасте ужасно.

ТАНЯ. Наконец-то ты хоть что-то не понял.

ТОНКИХ. Не понял, так пойму.

ТАНЯ. Не поймешь…

Тонких читает.

ТАНЯ. Я тебе изменила сегодня три раза.

ТОНКИХ. Опять эта роковая цифра.

ТАНЯ. Замолчи.

Тонких читает.

ТАНЯ. Интересно, тебе было когда-нибудь больно?

ТОНКИХ. Было.

ТАНЯ. Расскажи.

ТОНКИХ. Много раз.

ТАНЯ. А в последний раз?

ТОНКИХ. Когда ты сказала мне «замолчи».

ТАНЯ. А в предпоследний?

ТОНКИХ. Когда на целом заводе не нашлось ни одного человека, умеющего грамотно прочесть схему. Это было во вторник.

ТАНЯ. А сегодня уже суббота.

ТОНКИХ. Боль на мне наросла, как ороговевшая кожа.

ТАНЯ. Как броня.

ТОНКИХ. Да, как броня.

ТАНЯ. Ты помнишь себя молодым?

ТОНКИХ. Помню ли я… Конечно, помню. Я не знаю только, было ли это.

ТАНЯ. Ты меня прости. Мне очень плохо.

Тонких читает.

ТАНЯ. Нас совсем не будет?

ТОНКИХ. Совсем.

ТАНЯ. Их нет уже так давно, а ведь они были час назад. Знаешь, иногда снятся незнакомые люди. Это, наверное, наши предки.

ТОНКИХ. А может, наши потомки?

ТАНЯ. Может быть… Их бы рассмотреть, узнать, расспросить… Ты меня слушаешь?

ТОНКИХ. Да.

ТАНЯ. Ты их почти не знал. И я их давно забыла. А они пришли. Даже не знаю, жалко мне их или нет… А я была такая усталая, так мне было пусто, когда они приходили… Как это у Бунина? «Ужели тот безглазый череп…»

ТОНКИХ. Ну-у…

ТАНЯ. Да. Да. «Ужели тот безглазый череп… Ужели…» Ох, Боже мой.