Искатель. 2009. Выпуск №11 - Василий Щепетнёв

— Брось! — округлил глаза Блямс. — Как у лягух, что ли?

— Внимательней надо быть, мой рассеянный друг, — попенял ему Дед. — Да, народ Боча неплохо приспособился к здешней среде обитания… мутировав вместе с ней. И, скорее всего, продолжает мутировать. Я даже предполагаю, что Волосовики — это очередная, возможно, завершающая фаза их мутации. Как бы то ни было, пускай они и дальше живут в своем «лягушачьем раю». А нам с ними не по пути. Тем более что хриллам они не соперники. Не с острогами же их вести на Эдем? Да они и не пойдут.

ЭПИЛОГ

«Конец — это только начало».

Утром следующего дня, с первыми лучами восходящего светила, неразлучная троица — Дед, Блямс и Ника — засобирались в путь.

Они тепло простились с гостеприимным вождем болотного племени Бочем, который снабдил их в дорогу изрядным запасом провизии: вяленым мясом пиявицы и сушеной лягушачьей икрой. Но главное, Боч распорядился, чтобы их на пирогах доставили до самой границы Окаянной Гати.

Ступив на твердую землю, маленький отряд отправился дальше на юг.

На этом пути им предстояло пережить еще немало приключений: они едва не сгинули в Мерцающих Руинах, с трудом отбились от банды мутантов Билла-Носорога, чуть-чуть не угодили на обед Плотоядным Мхам у Больных Камней… Но они уцелели и с пути не свернули.

Не раз им попадались и человеческие поселения. В одних они встречали радушный прием, в других — не очень, в третьих — откровенно враждебный. Однажды им даже удалось защитить небольшой поселок от налета хриллов. Дед метким выстрелом в бензобак взорвал хриллский вертолет вместе со всей командой, а Блямс в одиночку расправился с двумя уцелевшими палеоантропами. Так что последний патрон не пропал даром.

Жители спасенного поселка горячо убеждали друзей остаться у них навсегда, предлагая даже возглавить их маленькую общину. Но те пошли дальше.

«Время! Время! — не уставал повторять Дед. — Оно играет против нас, людей, на стороне палеоантропов. В этом парадокс: когда-то неумолимый ток времени смыл хриллов с лица земли, но мы, люди, сами вернули их к жизни. И теперь время отвернулось от нас. Разрозненные человеческие общины стремительно деградируют, повсеместно возвращаясь к первобытному образу жизни. Между тем хриллы уже основали несколько своих колоний за пределами Эдема. Их число продолжает множиться. Они наследуют наши знания, которые мы год от года утрачиваем… Но если мы с вами сумеем отыскать крупное человеческое поселение, а лучше — город, жители которого сберегли хотя бы обломки прежней цивилизации, тогда я смогу указать им то место, где бьется пульс нашего главного Врага, я приведу их в Эдем, и мы уничтожим, выжжем это отравное осиное гнездо под корень! И тогда, может быть, шансы людей и хриллов уравняются. А я буду считать клятву, данную некогда генералу Уилли, исполненной».

И вот настал день, когда друзья, перевалив через горы, увидели на дне обширной долины город. Там дымили трубы, а по улицам сновали люди, и кажется — о боже! — ездили машины.

На подходе к городу их остановили люди в военной форме, вооруженные армейскими винтовками. Один из них, в погонах и фуражке, вероятно командир патруля, окинул путников цепким, профессиональным взглядом и спросил, обращаясь к старику:

— Какие вести принес нам, отец? Добрые или дурные?

— Эдем должен быть разрушен, — устало выдохнул Дед.

Сергей Саканский

СОЛНЕЧНЫЙ УДАР

Жаров ехал в патрульной машине с лейтенантом Клюевым, когда по рации передали ориентировку: на диком пляже под Медведь-горой обнаружен труп женщины. От скучных, чисто технических подробностей сообщения Жаров испытал короткий приступ тошноты.

— Еще одна, — процедил сквозь зубы Клюев и круто вывернул руль. — Не завелся ли у нас опять какой-нибудь маньяк?

Жаров уже слышал о другой женщине, найденной сегодня утром за автобусной остановкой в Мисхоре.

— Это вряд ли, — сказал он, вытирая пот со лба. — Первая просто убита, похоже на ограбление. А тут — изнасилование, и довольно жестокое. Не думаю, что оба преступления связаны. Хотя…

— Что «хотя»?

— Если бы мы с тобой были не обыкновенные ялтинские ребята, а герои какого-нибудь боевика, то в конце концов оба этих убийства оказались бы причудливым образом соединены.

— Почему? — спросил Клюев.

— Разве непонятно? Ты ж актером хотел быть, в любительском театре играл, читал достаточно… Не стал бы автор, будь тут не жизнь, а книга, упоминать какое-то событие, которое не имеет отношения к сюжету.

Машина проскочила гурзуфский пятачок и понеслась вдоль Артека. Морская гладь блистала, как расплавленный металл, и струя воздуха из открытого окошка была горячей, словно они неслись по пустыне.

— Пилипенко сейчас на первом трупе, — сообщил Клюев, придерживая наушник телефона. — Будет через час. Сказал — ничего не трогать.

— Это само собой. — Жаров высунул руку из окошка, ловя ладонью ветер.

— Убери, — сказал Клюев, — Еще подумают, что мы поворачиваем.

Жаров убрал руку, но выставил локоть. Поворачивать, честно говоря, было некуда. Крупно повезло сегодня, с горечью подумал он. Раз в месяц или несколько реже он навязывался сопровождать патруль, в надежде напасть на живой материал для газеты, и вот сегодня — сразу два трупа. Как тут не почувствовать себя мерзким стервятником, охочим до падали!

Именно так в общем итоге выглядит какой-нибудь Эркюль Пуаро: он всегда с маниакальной точностью оказывается на месте преступления, часто даже за некоторое время до того, как преступление произойдет…

Обогнув Артек, машина выехала к обрыву. Здесь уже стоял пустой милицейский «уазик» гурзуфцев. Жаров и Клюев вышли: дальше можно было двигаться только пешком. Клюев стал было спускаться на пляж, но Жаров окликнул его:

— Здесь есть хорошая тропа поверху, а дальше — приличная лестница.

Они пошли верхом, сквозь можжевеловую рощу. Раскаленный воздух плавил смолу деревьев, и в роще стоял густой запах хвои.

Вскоре они услышали голоса внизу.

— Наверное, это здесь, — сказал Клюев.

Они подошли к краю обрыва и увидели довольно жуткую картину.

Маленький пляж, с обеих сторон защищенный крупными камнями-отторженцами, свалившимися с Медведь-горы лет сто назад. В центре пляжа, раскинув в стороны согнутые руки, лежит мертвая женщина. Одно колено тоже подвернуто, и все это напоминает какой-то знак, символ.