Плавать по морю необходимо - Сергей Крившенко

Разумеется, не нужно! Не нужно идеализировать прапорщика Комарова. Но надо ли идеализировать майора Хитрово? Если он даже чиновник особых поручений? Ведь в его действиях видны следы явного самодурства. На что нажимал сам Хитрово и на что нажимает наш исследователь? Кстати, прочитайте слова, которые приведены в книге, в той же статье: «Муравьев-Амурский советовал не обижать его адъютантов потому только, что они не становятся в струнку»[177]. Но ведь Хитрово от прапорщика Комарова требовал, чтобы он вытянулся перед ним в струнку (дисциплина есть дисциплина — это ясно!), но далеко не все тут сводится к недостаче спирта. А как же сам Комаров? Что же он? Еще ранее, в другой своей книге «Терра Инкогнита, или Хроника русских путешествий по Приморью и Дальнему Востоку» А. Хисамутдинов писал: «Комаров с негодованием воспринял сообщение о снятии его с должности. Майор Хитрово услышал еще много оскорблений в свой адрес — прямых и косвенных, пока прапорщик не покинул Владивосток, уезжая в Посьет в распоряжение Черкавского. Даже там он не оставил попыток навредить Хитрово, сочиняя в его адрес пасквили и обвиняя во всех смертных грехах»[178]. Негодование Комарова? Чем он был недоволен? О каких оскорблениях идет речь? Кто кому навредил? Майор прапорщику или прапорщик майору? Какие пасквили сочинил и кто их сочинил? Опять нет ответа. Вторая сторона — Комаров — нашим историком не выслушана, и не услышана: а ведь драматизм всей этой истории не так однозначен и прост. Какой конфликт для художника!

Словом, развенчание одного и идеализация другого в этюдах налицо. О приверженности Комарова к Бахусу наш историк пишет вновь и вновь, при этом многое не договаривая или своеобразно истолковывая «рапорт». Хороший ведь документ, ценная «телега», в ней прочитывается и характер того, кто эту «телегу» сочинял, характер майора Хитрово. Ну, прежде всего тон рапорта какой-то фискальный, кляузный и вместе с тем оправдательный: мол, погорячился, по долгу звания своего имел право. Право на самодурство. В его рапорте, с одной стороны, много плохо прикрытого недоброжелательства, даже мстительности (снять командира в день юбилея!), а с другой — льстивой угодливости к начальству. И какое себялюбие! Единственно, кого он позволяет себе тут же похвалить, это он сам, но как умело: «Поведение нижних чинов в четырехмесячное мое пребывание в посте Владивосток безукоризненно…»[179]. В его пребывание! Четыре весенне-летних месяца! И вся прошлая зимовка в пребывание Комарова как бы перечеркнута! Каков майор Хитрово!

Автор тут же подхватывает этот тон возвеличения идеального майора и порицания отрицательного прапорщика, пишет о майоре в крайне восторженном духе: «Майор Хитрово с жаром окунулся в жизнь поста», «неутомимому майору до всего было дело», «понимая, что верующим солдатам нужна церковь, он взял на себя смелость построить ее». Да, 8 июня 1861 года церковь была заложена, ясно, что такое начинание не мог позволить себе прапорщик. Вице-губернатор Казакевич разрешил продолжать стройку, хотя, по его словам, «он не имел права разрешать»[180]. Строили солдаты из команды Комарова, хотя Хитрово не преминул сообщить, что его «выбрали в строители…» Он же писал, что солдаты «работали по собственному желанию, даже в праздничные дни»[181]. А вот по словам Бурачка, солдаты согласились на дополнительные работы лишь тогда, когда им пообещали выдавать по полчарки. Кто пообещал? Конечно, не прапорщик, а майор. Интересно, кем хотел заменить майор прапорщика Комарова? Прапорщик был снят 20 июня, а 22 июня «на край света восточной Руси» пришел клипер «Разбойник», на котором служил лейтенант Бурачёк: и не заболей он, кого бы назначили командиром поста? Майора Хитрово? Вскоре, а именно 20 июля, т. е. через месяц после изгнания Комарова, здесь оказался контр-адмирал П.В. Казакевич, кстати, знавший Комарова по первому посещению поста, в июле 1860 года. Тогда он отметил расторопность команды Комарова, начавшей строительство. «Команда, состоящая из 30 человек и доставленная сюда на транспорте „Маньчжур“, успела уже начать постройку, но преимущественно занималась заготовлением леса. Из всех осмотренных мною в настоящем плавании гаваней, бесспорно, гавань Владивосток есть лучшая»[182]. И в новый приход свой на пост Казакевич заметил сделанное солдатами и матросами на берегу. Кстати, в первый раз Казакевич пробыл на посту четверо суток[183]. И дальнейшее строительство было обговорено с Комаровым[184]. В конце же октября 1860 года на посту побывал хорунжий Головин, посланный с Амура, из Хабаровска, с целью наладить сообщение с постами Владивосток и Новгородский, дать сведения о их состоянии[185]. И он отметил, что в посту выстроена казарма и домик для офицера. 3 ноября 1860 года Головин вышел в обратный путь в сопровождении трех человек. С Головиным отправил свой рапорт, датированный 1 ноября 1860 года, и начальник поста Н.В. Комаров. Он докладывал командиру Уссурийского пешего батальона Амурского казачьего войска, что во вверенном ему посту «построено: 1 казарма, 1 кухня и один офицерский дом из сплавленного леса, крытые тесом; план же всех как конченных, так и предполагаемых построек и самого укрепления при сем препровождаю»[186]. Словом, солдаты Комарова не сидели сложа руки, не разленились, как показалось майору Хитрово. У них даже выходных не было, на что обратит внимание 2-й командир поста, Бурачёк.

Прибывшему на пост в июле 1861 года Казакевичу и пришлось разбираться с новым назначением. «Бурачёк поспешил к начальству с докладом. Тут-то Казакевич и предложил ему остаться начальником поста вместо прапорщика Комарова, пообещав отпустить лейтенанта в Петербург, когда здоровье его поправится», — пишет А.И. Алексеев[187]. 21 августа 1861 года П.В. Казакевич официально доложил в Иркутск: «Начальником поста Владивосток назначен мною старший офицер клипера „Разбойник“ лейтенант Е.С. Бурачёк, согласно его собственного мнения»[188]. И ни слова, порочащего его предшественника. Нет, не восхитился Казакевич майором Хитрово, учинившим разгром в годовщину основания порта. Знал, как умеют осадить стоящего ниже по чину, унизить его, наказать, опозорить в тот день, когда ему надо сказать спасибо. Ведь тут тонкие грани: ослушание или мелкая месть за недостаток чинопочитания, за то, что прапорщик не стал в струнку… Да еще при Кате… Так и просится все это в рассказ с психологическим конфликтом.

Прочитайте воспоминания Бурачка, заменившего Комарова. Как пишет он о своем предшественнике?

Как о старом служаке. Но ни тени доносительства, ни грани разоблачения. Это печаталось тогда же в журнале «Морской сборник».

Более того, в самом рапорте военного губернатора контр-адмирала П.В. Казакевича управляющему Морским министерством, который приводит А.А. Хисамутдинов, есть положительная оценка деятельности Комарова и его команды. В самом деле, прочитайте эти слова из рапорта: «Пост Владивосток значительно обустроился против прошлогоднего моего посещения…»[189], далее перечисляется, что же в нем построено солдатами Комарова и матросами корвета «Гридень»[190]. Как же, приводя это, утверждать, что Комаров завалил все дело. А именно так пишет краевед: «Не двигалось дело и с портовыми постройками. На берегу стояли только те дома, что были собраны в первые месяцы. Трудолюбивая когда-то команда поста, имея такого командира, как Комаров, совсем разленилась»[191]. Вот так — работая без выходных и праздничных, «команда разленилась»! Мы предпочитаем верить военному губернатору П.В. Казакевичу, который увидел, что «пост значительно обустроился». В рапорте отмечалось: «Зима во Владивостоке не так сурова, как в Николаевске, и люди были совершенно здоровы». Говоря о здоровье солдат, Казакевич не мог не вспомнить, что в Императорской гавани в одну зиму погибло от цинги 29 матросов…

Кстати, в записках Е.С. Бурачка не забыт и майор Хитрово. Но дан без идеализации — он-то видел майора своими глазами. «На „Японце“ прибыл сюда майор Хитрово со своими проэктами. Он осмотрел три места каменного угля в Амурском заливе и одно в Уссурийском; всем местам дал имена. Положительных исследований о достоинствах угля и количества его не делал. Места эти были открыты самой природой: берега обвалились и тем укрыли уголь… Сюда ожидается горный инженер…» Бурачёк пишет и о «золотых приисках», которые «г. Хитрово будто бы открыл на реке Сучан…» Тон легкой иронии дает понять, что Хитрово многое хочет связать со своим именем: дает имена открытым местам, открывает известное и т. д. А вот о самой главной «находке» — о пропаже полтора ведра спирта — Бурачёк, увы, умолчал, хотя наверняка знал о «подвиге» Хитрово… Заметим, что сам Бурачёк провинился: он не уберег казенных матросских денег. При уходе с клипера у него должны были вычесть 2 700 рублей, практически все, что ему причиталось во время службы на корабле. Разобравшись в пропаже денег из каюты (беспечность, халатность), его освободили от последствий[192].