«Фрам» в полярном море - Фритьоф Нансен

Во время этой баталии собачья упряжь сбилась и перепуталась; потребовалось время, чтобы снова привести ее в порядок. Наконец все было готово, опять Тронтхейм хлопнул кнутом, крикнул: «Прр, прр», и мы бешено помчались по траве, глине и камням, пока не стала грозить опасность, что собаки унесут нас в устье маленькой реки (лагуны?). Упираясь ногами в землю, я тормозил изо всех сил, но собаки продолжали мчать меня за собой. Общими силами мне и Тронтхейму удалось остановить собак как раз в ту минуту, когда они намеревались броситься в воду, хоть мы и кричали на них во все горло: «Сасс, сасс» («стой, стой»), так что слышно было на все Хабарово. Наконец, нам удалось повернуть собачью упряжку в другую сторону, и она снова пустилась бежать так, что стоило больших трудов не слететь с саней. Это была беспримерная летняя прогулка, и мы невольно прониклись уважением к силе собак, которые с такой легкостью мчали двоих людей по этой скверной, чтобы не сказать больше, дороге. Очень довольные вернулись мы на судно, обогащенные, сверх того, новым опытом: ведь езда на собаках, по крайней мере вначале, требует порядочного терпения.

Летний вечер

Сибирская собачья упряжь замечательна своей примитивностью: всего-навсего толстый веревочный или парусиновый хомут вокруг спины и брюха ездовой собаки, который придерживается на месте куском веревки, привязанным к шлейке (ошейнику), от которой под брюхом и затем между задними ногами идет постромка; эта постромка часто, по-видимому, причиняет собаке беспокойство.

Я был неприятно поражен, узнав, что все собаки, за исключением четырех, кастрированы.[96] Тронтхейм объяснил мне, что в Сибири кастрированные собаки считаются самыми лучшими. Это, однако, расстраивало мои планы, я рассчитывал на умножение семьи во время плавания. Теперь оставалось возложить все надежды на четырех кобелей и на Квик – суку, которую мы взяли с собой в Норвегии.[97]

На следующий день, 1 августа, в Хабарово был большой праздник – Ильин день. Ненцы, ближние и дальние, прибыли со своими оленьими упряжками для празднования этого дня. Вначале они побывали в церкви, потом– все перепились до бесчувствия. Нам непременно нужны были с утра люди, чтобы накачать пресной воды в машинный котел и налить бочонки питьевой водой; по случаю праздника нельзя было найти ни одного человека. В конце концов, пообещав щедрое вознаграждение, Тронтхейму удалось завербовать нескольких бедняков, у которых не хватало денег, чтобы вечером напиться, как подобало в такой день.

Утром в этот день я сошел на берег, отчасти для того, чтобы уладить дело со снабжением водой, отчасти, чтобы собрать окаменелости, которыми очень богата почва, особенно на мысу ниже пакгауза Сибирякова. Затем я отправился на холм, лежащий к западу, у флага Тронтхейма, и стал смотреть на море, нет ли «Урании». Но ничего не было видно, кроме непрерывной полосы моря. Тяжело нагруженный своими находками, вернулся я в Хабарово, где, конечно, воспользовался случаем посмотреть на празднество.

Уже с раннего утра появились женщины в своих лучших нарядах. Яркие цвета, юбки со множеством складок и сборок, косички волос, спускающиеся низко по спине и заканчивающиеся большими цветными бантами. Перед крестным ходом старый ненец и молодая стройная девушка привели тощего оленя, которого надлежало принести в жертву у старой церкви. Здесь господствовал, как сказало выше, раскол; почти все ненцы в этой местности были староверами и посещали старую церковь. Вместе с тем ходили они иногда и в новую, чтобы, насколько я мог понять, не обидеть священника и Сибирякова. Или, быть может, это делалось для того, чтобы вернее обеспечить себе доступ в царство небесное? Судя по тому, что я узнал по этому поводу от Тронтхейма, главное различие двух религий состоит в способе совершения крестного знамения или в чем-то вроде этого.

Сегодня в обеих церквах был большой праздник. Все ненцы побыли недолго в новой церкви, чтобы сейчас же устремиться в старую. У них там не было священника; но сегодня они сложились и предложили священнику новой церкви два рубля, чтобы он совершил богослужение в старой церкви. Тот, после зрелого размышления, согласился и в полном священническом облачении переступил ветхий порог церкви. Здесь был до того спертый воздух, что я не мог простоять более двух минут и вернулся на судно.

После обеда поднялся шум и гам, с течением времени все усиливавшийся. Очевидно было, что теперь наступила самая серьезная часть праздника. Несколько ненцев рыскали на оленях по равнине, как безумные. Они уже не могли сидеть на санях, а лежали или волочились за санями, без умолку горланя. Некоторые из моих товарищей были на берегу, и их рассказы о том, что там творилось, были далеко не назидательны. Все без исключения, и мужчины и женщины, перепились и шатались по селу, выписывая ногами кренделя. В особенности произвел неизгладимое впечатление один молодой ненец. Он сел в нарты, хлестнул оленей и помчался сломя голову между чумами, давя крепко привязанных собак, песцов и все, что ему попадалось на пути; потом вывалился из нарт и, зацепившись за вожжи, потащился по песку и глине. Святой Илья, должно быть, почел себя крайне польщенным таким чествованием. К утру шум повсюду постепенно затих, весь поселок заснул сном пьяного.

На следующий день нельзя было найти ни одного человека, способного помочь перегрузить уголь. Большинство после ночной попойки пребывало целый день в беспробудном сне. Нам пришлось обходиться собственными силами. До вечера управиться не успели, а мне уже не терпелось пуститься в путь. Ведь драгоценное время уходило. Надежду на «Уранию» я уже давно оставил. Да в сущности нам больше и не нужен был уголь. Ветер уже несколько дней дул с юга и, несомненно, отогнал лед Карского моря на север.

Свердруп твердо надеялся, что нам удастся пройти чистой водой до самых Новосибирских островов, так что, по его мнению, особенно спешить было незачем. Надежды, однако, часто бывают обманчивы, и мои взгляды на будущее представлялись далеко не столь светлыми. Я торопился по возможности скорее пуститься в путь.

За ужином мы торжественно вручили Тронтхейму золотую медаль короля Оскара «За особые заслуги» в награду за усердие, с которым он выполнил свою далеко не легкую задачу, и за существенную помощь, оказанную тем самым экспедиции. При виде красивой медали на цветной шелковой ленте его честное лицо засияло радостью.

На следующий день, 3 августа, мы, наконец, были готовы к отплытию. После полудня прибыли с оглушительным гамом все тридцать четыре собаки. Их привязали на фордеке. Для начала псы постарались доставить нам своим несмолкаемым хором больше музыкальных развлечений, чем мы того желали. Вечером назначен был выход. Уже разведены пары, все было готово. И вдруг налег такой густой туман, что совсем закрыло берега. Приближалась минута, когда последний провожавший нас друг, Кристоферсен, должен был покинуть корабль. Мы дали ему необходимое количество провианта и малую толику пива из запаса, подаренного Рингнесом. И пока все это упаковывалось, мы с лихорадочной поспешностью писали прощальные письма домой. Наконец, последние рукопожатия, Кристоферсен и Тронтхейм спустились в лодку и вскоре исчезли в тумане.