Заказанная расправа - Эльмира Нетесова

Семен Степанович озадаченно смотрел ему вслед. Человек, скрывшийся из вида, был не просто безобразен, а ужасен. Все его тело, словно скрученное в штопор, извивалось на каждом шагу. Две длинные худые ноги едва успевали за этим телом и напоминали хвост, разодранный по недоразумению. Не сказать, чтоб совершенно лысый, но волосы на голове растут кустиками. На черном лице не видно глаз — две провальные ямы. Уголки рта подняты к самым ушам.

— Федот! Ты знаешь его? Кто это? Бомж?

— Нет, Степаныч! Это самый несчастный человек! Бедолага — единственное званье ему! Погорелец! Вот ведь как приключилось у него. Все имел, мужик. Жилье и семью, полный достаток. А соседи гнали самогонку. Ну и проглядели. Вспыхнуло все в момент. Не смогли потушить. Сами сгорели и весь дом с ними.

— Что ж за дом был? Деревянный, выходит, барак? — поинтересовался участковый.

— Сказывал, двухэтажка на восемь хозяев, чуть ли не в лучшем месте стоял. Весь в зелени и тишине. Только птицы по утрам будили. Да про беду не упредили. Аккурат под Рождество горе приключилось. Никого в свете не осталось. Единой душой мается. Все отворотились от убогого. А он еле выжил. Очень долго с больниц не выходил. Трижды врачи сочли за мертвого. А он вдруг дышать начинал сызнова. Когда от койки оторвался, деться стало некуда. На работу кто возьмет такого? Здоровые мужики без дела сидят. Энтова взашей гнали.

Уж вовсе хотел сунуться в петлю башкой. А тут наш сосед-арендатор приметил горемыку. Сжалился. Взял к себе на хозяйство. Там определил ему жилье, жратву. Ну и колупается теперь на ферме. То в поле, иль со скотиной. Где по силам ему. Бедует в чужом углу, своего нынче не заиметь…

Да он теперь в почете у арендатора, — рассмеялся Федот и еще рассказал:

— Энтого Яшки даже блудящие псы боялись. Обсирались со страху, когда свидеться доводилось. Брехалки свои затыкали и разбегались. Даже племенной бык на него не кидался. Ну, детва, понятное дело, дразнила Яшку.

А тут как-то, серед ночи к арендатору пожаловали бандюги с города. За деньгами. Уже не впервой. Ну, Яшка на веранде спал, первым вышел. С фонарем. Те двое, как увидели, к воротам попятились. Забыли, зачем объявились. С тех пор дорогу к ним позабыли. Морда у Яшки и впрямь гадкая. Но арендатор берегет ево. В уваженьи держит.

— А семья у Пего была?

— То как же! Все имелось, да загинуло в пожаре.

— Сюда зачем появляется?

— Видать, хозяин прислал за бомжами. Двоих иль троих на работу взять. Чем-то помочь. Такое хоть и редко, но не внове, — отмахнулся Федот.

У Семена Степановича после услышанного сразу пропал интерес к человеку. И, поколов дрова, пошел он послушать, над чем смеются переселенцы-мужики, сбившись в кучу.

А люди сели на скамье перед домом Василия. Отдохнуть решили после тяжкого дня. Вот тут-то и подоспел общий любимец Рахит. Нет, это настоящее имя человека, а не кличка. Рахит был азербайджанцем. Он, хоть и успел обрусеть, любил поиграть на кавказском акценте. Этот балагур знал великое множество анекдотов, всяких историй, случаев, умел их рассказывать так, что слушатели уходили по домам с больными животами. А Рахит недоумевал:

— И что тут смешного?

Вот и теперь смех слышится. Над чем?

— Я тоже не люблю старое мясо! Только теплое, чтоб пульс слышался! У нас в Азербайджане джигиты горячую кровь пьют. Не могут без нее. И я пил. Прямо из бараньего горла. И целый стакан! Зато потом к жене мужиком приходил. Все горит и кипит! Жены мало! Гарем нужен!

«Уж не ты ль, гад, убил наших баб? Без крови он не может, козел пещерный!» — подумал участковый и присел к мужикам, решив послушать Рахита, а тот говорил:

— …Ну, я первым решил уехать в Россию. Стал своих уговаривать. Собрал всю родню в кучу: родителей жены, свою мать, жену — в один день убедил. Ну, стали собираться, готовить документы. И через месяц уехали с Баку. Так что б вы думали? Остановил нас на русской границе пост. Санитарный. И давай всех проверять.

Во все дырки и щелки заглянули. У женщин в волосах что-то искали. Наверное, мозги! Только зря время теряли! Откуда у наших баб такая роскошь? Ну, я все, какие были, медицинские справки отдал, чтоб глянули и скорей пропустили нас. Они посмотрели и отвечают, что придется задержаться, потому как нет у нас самого главного анализа на ВИЧ-инфекцию. Я о ней краем уха что-то слышал. А родня — ни в зуб ногой. И как на смех у первой — тещи решили взять кровь на проверку. Ей уже восемь десятков давно исполнилось. Напомнил я доктору о тещином возрасте. Мол, она старше той инфекции в десять раз! Тот СПИД, увидев ее, со смеху сдохнет. А врачиха в ответ:

— Не сушите мне мозги, молодой человек! Она жила та побережье! Откуда знаю, где именно? На пальме или под пальмой.

Потом тестя позвали. Тому тоже уже сто лет. Я не выдержал, просить за него стал. А медичка отвечает:

— Не мешайте, молодой человек! Откуда знаете, сколько макак в его гареме было?

Когда за мою мать взялись, я опять в крик. Мол, зачем старую женщину мучить? А мне в лицо смеются:

— Не надо было вахтером в зоопарке работать… Там обезьян больше, чем в Африке! Откуда знаем, как она с ними общалась во время перерыва?

Наконец, до меня очередь дошла. Я все слышал про СПИД, кроме одного. Не знал, как и откуда берут анализ. А у своих не успел спросить. Сообразил, раз это болезнь половая, выходит, надо то самое место заголять. Зашел я в ихнюю камору, спустил штаны аж до колен, стою на полной готовности. Ну, думаю, полхрена на анализ отрежут. А жалко! Жена еще молодая! Старикам терять нечего! Они свое от жизни взяли. Я ж только во вкус вошел!

Стою, чуть не плачу, сам себя жалею. Не столько себя, сколько свой хрен. Прощаюсь с ним, как с верным другом. Прощенья прошу у него. Ведь вот нельзя без этого анализа, в Россию не пустят. А в Баку уж порохом пахнет. Не хреном — головой поплатиться можно. Правда, для мужика хрен подчас нужнее головы! И стою я сам не свой, будто под виселицей. Убежать нельзя и оставаться страшно. А врачи не спешат. У них, думаю, этих обрезков накопилось, хоть шашлыки из них жарь. Прикрыл я своего друга рукой. Чтоб он не видел предстоящей муки. Сам с ноги на ногу скачу. От страха все нутро к горлу подошло. И тут вижу, через занавеску за мной подглядывают и смеются. На меня пальцами показывают. Я и не выдержал, закричал, мол, долго ли еще мучить будете. А мне в ответ:

— Ждем, когда обезьяна джигитом снова станет. А ну, натягивай портки! На твое хозяйство никто любоваться не собирается. Мы и не такое видели!

Верите? Я как услышал, что мой кунак ни при чем, от радости заплакал! Кровь на анализ у меня из руки взяли. Всего-то! За одну минуту. А утром отправили в Россию с главными справками и с нетронутым кунаком. Так я теперь не только сам, даже детей в зоопарк не поведу. Зачем им такое пережить?

— Нам в зоопарк ходить не надо. Зачем деньги тратить? Глянул на бомжей, тут тебе десяток зоопарков в натуре, без охраны. Только смотри и слушай.

Рахит повернулся в сторону бомжей. Оглядел вскользь и сказал тихо:

— А может, они счастливей и чище нас. Им уже некого бояться и нечем дорожить. Все отнято или потеряно. Все отболело. Что заснуть, что проснуться — для них разница невеликая. Они живут лишь милостью Всевышнего. Не Аллах — люди лишили их всего. Над обиженными смеяться грех! — сказал Рахит, сдвинув брови. И напомнил:

— Давно ли сами были почти такими? Без угла и куска хлеба! Нас ради детей Аллах пощадил. Вернул жизнь. Я боюсь осуждать бомжей, чтобы завтра не стать последним из них. Ладно б я! А дети?

— У тебя в Баку были бомжи? — спросил Василий.

— Где их теперь нет? Они везде. Да и мы многим ли лучше? Какие гарантии есть и у кого? — опустил голову Рахит, уставясь в землю. Участковый слышал об этом человеке многое. Но не во все верил.

— В свое время, не так давно, разве мог я предположить, что стану жить, как теперь? В сплошном говне! Ведь считался самым завидным женихом в своем городе. На меня имели виды такие семьи, о каких вы и не помечтали бы! Я уже в шестнадцать лет имел собственную «Волгу». Белую, как снег, красавицу! Жил в своем трехэтажном особняке в самом центре города. Весь дом увивали виноград и розы. Во дворе фонтаны, прохладные беседки, перед ними — павлины и фазаны. Там же — охотничьи соколы.

— Небось, отец был каким-нибудь шишком? — спросил Василий.

— Нет! В нашей семье никто не гонялся за должностями. Ученых светил тоже не имелось. Боялись такой известности, какая вызывает зависть, а потом и кляузы. Жизнь начальников слишком короткая и беспокойная. Потому карьерой у нас никто не болел.

— Выходит, удачливо фартовали?

— Обижаешь. Этим никто не баловался, — возмутился Рахит.

— Откуда ж все взялось — павлины на особняке, беседки на «Волге»? — ощерился в усмешке Григорий. —

Да кто б на тебя глянул, как на жениха, не имей ты «волосатую руку»?