Страшный Тегеран - Мортеза Каземи

Вытащив бумажку в три тумана, Ф... эс-сальтанэ бросил ее жене Аму-Керима. Потом, обернувшись к жандармам, которые вчетвером обступили Джавада, приказал:

— Этого мерзавца вы держите здесь, а я съезжу в город и пришлю за ним автомобиль.

Он опять вытащил деньги и дал жандармам десять туманов анама. Потом взял за руку Мэин и вывел ее за ворота.

Напрасно она глядела по сторонам, чтобы увидеть Фероха — его не было. Бедная девушка покорно направилась к выезду из деревни и села в автомобиль.

Было шесть часов утра.

Когда доехали до городских ворот, господин Ф... эс-сальтанэ и слуга пересели в извозчичий экипаж и поехали за автомобилем.

Еще через несколько минут Ф... эс-сальтанэ и Мэин были у себя дома. Бедняжка больше не могла сдерживаться. Она бросилась в свою комнату.

Но едва она оглядела ее с порога, все пережитое пришло ей на память.

Слезы сдавили горло и она зарыдала.

Но разве на Ф... эс-сальтанэ могли подействовать ее слезы?

Сердце его было такой закалки, что и алмаз девичьих слез не мог его просверлить.

Через четверть часа в Кум полетела телеграмма:

«Кум. Госпоже Мелек-Тадж-ханум.

Результат поисков Мэин захватил Ферохом Эвине. Сейчас дома здорова не беспокойтесь если закончили зиарет срочно возвращайтесь».

Через каких-нибудь полчаса автомобиль, посланный в Эвин, привез в дом Ф... эс-сальтанэ четырех жандармов и беднягу Джавада. Узнав об этом, Мэин бросилась к отцу, упала перед ним на колени и умоляла не отправлять Джавада в полицейскую тюрьму, где содержатся воры и разбойники, в это страшное место, где людей подвергают всевозможным истязаниям. Но сколько она ни плакала и ни просила, сколько ни доказывала совершеннейшую невиновность Джавада, Ф... эс-сальтанэ, не успевший излить свой гнев на Фероха, вымещал теперь все на Джаваде и был неумолим.

Ф... эс-сальтанэ отпустил Фероха, боясь, что Ферох, при его способностях и красноречии, сумеет на суде доказать, что Мэин сама, и вполне добровольно, сделала этот шаг, и тогда ему самому придется отвечать.

Не добившись ничего, Мэин, вся разбитая, с трудом двигаясь, доплелась до своей комнаты и, едва войдя, лишилась чувств.

Через час двое ажанов вели Джавада по шумным улицам города, подталкивая его сзади, точно он был страшный разбойник, грабивший караваны на горных перевалах, которого, наконец, после долгой борьбы удалось захватить правительственным войскам.

— Не вздумай бежать! — кричали они ему. — Сейчас же застрелим! По закону мы за это даже отвечать не будем.

Какое великое слово «закон» и какое употребление из него делают! Разве закон разрешает по одному только слову какого-нибудь ашрафа поступать таким образом с несчастным юношей, который тоже ведь имеет право на жизнь и свободу?

И это называется «законностью», это называется «цивилизацией»?

Еще через полчаса Джавад стоял перед зданием назмие. По приказу раиса, заранее данному начальнику тюрьмы, его сразу ввели на тюремный двор, провели через ряд закоулков и поставили перед маленькой железной дверью. Здесь его заставили вывернуть карманы и, обыскав его и убедившись, что у него ничего нет, втолкнули во тьму открывшейся двери.

Несчастный Джавад очутился в так называемой «тюрьме номер один».

За что? Почему? Только потому, что на него пожаловался ашраф? Этого достаточно?!

Мы расстались с Мелек-Тадж-ханум, когда она била себя в грудь и кричала: «Дочь мою украли! О, что с ней будет?»

Фирузэ удалось немного утешить Мелек-Тадж-ханум, сказав, что она заявит дорожным жандармам и что, кто бы ни увез Мэин, его все равно поймают на дороге. Это, конечно, было довольно убедительно, однако, на сердце матери логика не действует. Мелек-Тадж-ханум не успокаивалась и не переставала плакать.

Фирузэ пошла в управление жандармерии и добилась свидания с самим раисом, который прогуливался по двору. Раис, недолюбливавший дел, на которых нельзя было ничего нажить, для вида пообещал, что немедленно примет все нужные меры, но на деле даже не позвонил дорожным постам.

К вечеру с Мелек-Тадж-ханум случился припадок. К тому же в Куме ни одного врача. Даже врач жандармского управления и тот уехал куда-то в окрестности, и оставался только ветеринар.

Невелик город Кум и нет в нем порядка! Жить в нем жарко, а посмотреть — нечего, разве только большое кладбище, раскинувшееся на площади в пять тысяч квадратных зар; единственное зрелище для бедного прохожего — похороны да рытье могил.

Есть в Куме и врачеватели, но такого, которого можно было бы назвать врачом, не найдешь. В Персии в основе всего лежат великие принципы и привычки опыта, и старики говорят, что надо смотреть не на то, сколько лет ходил человек в школу, а сколько он рубах в этой жизни износил. Так и с врачами, — есть в Персии ряд врачей, износивших за свою жизнь много рубах. Когда-то давно приобрели они некоторое общее понятие о своей науке, проучившись несколько недель у какого-нибудь врача-практика; теперь они считают себя величайшими медиками, а министерство народного просвещения утверждает их в этом звании, выдавая им свидетельство на право безнаказанного убиения пациентов.

Только такие врачи имелись в Куме.

Бедная Фирузэ как преданная служанка находилась в крайнем беспокойстве. Она не знала, что делать. Припадки ханум не прекращались. Фирузэ знала, что самым быстродействующим лекарством является телеграф, но она не умела писать. Напялив чадру и чагчуры, отправилась она в телеграфханэ и потребовала у телеграфиста, чтобы тот поскорее «двинул» в Тегеран телеграмму о том, что случилось. Бедняжка была так невежественна, что не знала, что телеграммы передаются буква за буквой и слово за словом: она воображала, что телеграмму свертывают в трубочку, нацепляют на проволоку и по проволоке телеграмма двигается в Тегеран. Удивившись ее невежеству, телеграфист понял, что Фирузэ хочет отправить «срочную», написал, что было нужно, и передал. Фирузэ достала из сумочки ханум деньги, заплатила и пошла домой. Мелек-Тадж-ханум чувствовала себя немного лучше.

Настал вечер. Мелек-Тадж-ханум тихонько плакала. Вдруг застучали в калитку. Хасан-Кули пошел узнать и вернулся с известием, что принесли письмо для ханум. Мелек-Тадж-ханум жадно схватила пакет. Но она умела читать только молитвы.

— Хасан-Кули! — крикнула она, — приведи кого-нибудь грамотного.

Через пять минут Хасан вернулся с шестнадцатилетним парнем, приказчиком лавочника. Парень прочел вслух письмо Мэин. Мелек-Тадж-ханум заметно успокоилась. Она боялась, что Мэин украли сурчи, и теперь, когда она узнала, что Мэин уехала с Ферохом, ей стало легче.

«Ничего! — говорила она себе. — Раз она с ним, она от нас не уйдет. Завтра уведомлю мужа, и он уж их разыщет».

Все более и более успокаиваясь, она шептала:

«И откуда Ферох узнал о нашем отъезде? Ведь мы даже никому из своих об этом не говорили. Что такое случилось?»

В конце концов она решила, что Мэин сама уведомила Фероха.

При этом Мелек-Тадж-ханум вспомнила, как Мэин в дороге добивалась у нее решительного ответа. «Хотела узнать окончательное решение, чтобы сложить с себя ответственность».

На следующий день, когда Мелек-Тадж-ханум и Фирузэ возвращались с зиарета, им встретился курьер телеграфханэ. Для чтения телеграммы вновь вызвали приказчика. И едва он прочел ее, горе Мелек-Тадж-ханум сменилось радостью. От восторга она даже дала парню в виде анама золотой пятикранник, тогда как вчера вечером угостила его только чаем.

Хасан-Кули был тотчас же послан в чапарханэ заказать карету в Тегеран, а сама Мелек-Тадж-ханум вместе с Фирузэ вновь отправилась в харем.

Почему эта женщина, которая, казалось, так любила свою дочь, и на минуту не подумала о ее счастье?

Но счастье дочери Мелек-Тадж-ханум видела как раз в браке с шахзадэ. Она считала, что Мэин заблуждается, а она и ее муж — правы... Мелек-Тадж-ханум ничего не понимала в житейских делах и полагала, что от жениха требуется только одно качество — быть богатым, а все остальное приложится. И ей казалось, что Мэин по молодости и по глупости просто сама не понимает своего счастья: ум ведь приходит с годами.

Вечером они выехали и через двадцать четыре часа, без всяких столкновений с «безбожными» наибами (что касается наиба Кушке-Насрет, то она прямо назвала его «баби»), добрались до Тегерана. В восемь часов вечера на следующий день карета стояла уже во дворе дома Ф... эс-сальтанэ, и выбежавший навстречу Риза-Кули почтительно отворял дверцу.

Дав сурчи последний анам и спросив «дома ли ага?», Мелек-Тадж-ханум пошла в комнаты и уже на лестнице встретилась с Ф... эс-сальтанэ.

Поздоровавшись, он сказал:

— Мэин серьезно заболела. Уже три раза созывали консилиум врачей.

Мелек-Тадж-ханум бросилась в комнату дочери. Мэин лежала на кровати, а сидевшая возле нее горничная обмахивала ее веером.