Из истории русской, советской и постсоветской цензуры - Павел Рейфман

Начинаются шахматные поединки Корчного с Карповым. Уже в первом матче, когда оба они выступают как претенденты, создаются условия для победы Карпова. Матч назначается в Москве, хотя Корчной не хотел этого: «Обманным путем работник Спорткомитета Батуринский добился, чтобы матч был назначен в Москве — в уже подписанный мной документ он просто включил еще один пункт» (123). Корчной просил начинать игру в 16.30, Карпов потребовал — в 17; конечно, удовлетворили его просьбу. Здесь, вероятно, важным были не 30 минут разницы, а психологический фактор: удовлетворяются просьбы лишь одного, другой абсолютно бесправен. Так оно и было: «Используя свое привилегированное положение, Карпов настоял на всех пунктах, которые считал нужными для себя» (там же). Власти изолировали Корчного, создали обстановку, которая настолько напугала ведущих шахматистов, что ни один из них не решился стать его тренером: «Со мной, моей женой, моими людьми боялись даже здороваться». Того, кто не боялся (Смыслова) «с почетом выслали из Москвы на международный турнир» (124). «течение матча, его спортивное, шахматное, психологическое содержание никогда не были освещены в советской печати <…> советские власти избрали фаворитом А. Карпова. Лучшие силы громадной шахматной державы были мобилизованы ради того, чтобы помочь ему выиграть этот матч — обеспечить должную тренировку, аналитическую работу перед матчем и в продолжении всего соревнования» (126). В итоге Карпов с трудом выиграл матч у Корчного, с минимальным отрывом в одно очко (12,5: 11,5).

Успех Карпова встречен с ликованием. «Торжественная церемония закрытия матча. Речи, полные обожания, Карпова называют гением. Вручают призы<…>Центральные газеты на все лады расхваливали Карпова<…> Пора было наказывать меня. Этого момента ждали многие, ждали давно — наказать за свободомыслие, за различные нарушения правил советского гражданина, да и вообще — за попытку обыграть любимца советского народа <…> Карпов выступал в прессе, рассказывал о своей уверенности в победе на протяжении всего матча, о своем заметном игровом превосходстве от начала до конца. Имя его противника старались не упоминать» (130). Никто из советских журналистов у Корчного ничего не спрашивал. Лишь один югославский корреспондент попросил ответить на несколько вопросов. Корчной рассказал ему «о некрасивом поведении Карпова во время матча, о том, что Карпов здоровался со мной сидя, что давал указания главному судье О'Келли, как тот должен поступать. Главное, я сказал, что противники, которых Карпов обыграл — Полугаевский, Спасский, Корчной — не уступают ему по таланту. Зато я похвалил его волевые качества. Далее я поддержал Фишера в его требовании не засчитывать ничьи в матчах на первенство мира. Особо я подчеркнул умение Карпова использовать все сопутствующие факторы себе на пользу» (131). Корчной напоминает, что через девять лет то же самое высказал о Карпове Ботвинник, в более резкой форме. Но это будет значительно позже, да и выступление Ботвинника власти резко осудили (об этом далее — ПР). Интервью с Корчным напечатано 2 декабря 74 г. в югославской газете «Политика». Оно вызвало негодование советских властей. На Корчного обрушились все. От него потребовали письменных объяснений. Дано указание об его травле. Застрельщиком выступал Петросян (у него были давние счеты с Корчным). 12 декабря 74 г. в газете «Советский спорт» напечатана заметка «По поводу одного интервью Корчного», в которой тот резко осуждался, обвинялся в том, что написал неправду «о победителе матча, нашем соотечественнике, надежде советских шахмат Анатолии Карпове». Петросян довольно подробно цитировал заметку югославской газеты, чтобы читатели почувствовали крамолу выступления Корчного. И добавлял от себя: «Этот отзыв звучит резким диссонансом во всей мировой печати, которая высоко оценивает шахматное дарование Карпова. В нем сквозит уязвленное самолюбие побежденного, нежелание признать свое поражение» (132). Вероятно, Петросян не только сводил счеты со своим недругом. В его заметке ощущается желание отмежеваться от тех, кого похвалил Корчной, от строк о самом себе («Я считаю, что Петросян, которого я победил в полуфинале, по пониманию шахмат стоит выше Карпова») (там же).

За Петросяном последовало выступление шахматной федерации СССР. Затем стали публиковать письма трудящихся. В «Советском спорте», под шапкой «Неспортивно, гроссмейстер». Начиналась подборка редакционным вступлением: «В редакцию идет поток писем, и не в одном из них нет ни слова в защиту В. Корчного». Затем давались выдержки, осуждающие Корчного. Среди них и капитан днепровского пароходства, и безвестный Коган из Москвы, и студентка КГМИ?? из Куйбышева, и доцент пединститута из Омска, выражающий негодование 180 студентов (133). Всё, что бывало много раз, при требованиях простых трудящихся расправится с врагами народа, с Ахматовой или Зощенко, с Тарковским или Шостаковичем. Та же терминология, тот же стиль. Заканчивалась подборка редакционным подведением итогов: «Чего же просят, вернее, чего же требуют читатели? Публичных извинений Корчного перед всеми любителями шахмат. Так считают несколько сотен читателей, приславших в эти дни письма в редакцию». И подпись: В. Панов, редактор отдела писем. Пришлось Корчному писать короткое письмо — извинение, напечатанное в «Советском спорте». Начальство не признало его достаточным. «За его публикацию главный редактор газеты получил выговор» (там же)

Газетной проработкой дело не ограничилось. Заместитель Председателя Комитета физкультуры и спорта В. Ивонин сообщил Корчному, что за «неправильное поведение» он уволен на год из сборной команды СССР с понижением стипендии, с запрещением один год участвовать в международных турнирах за границей. При этом Ивонин добавил: «Если вы дальше будете себя так вести, мы можем с вами расстаться — я не боюсь этого слова» (134). Ленинградское начальство добавило к московским карам лишение Корчного права публиковать шахматные статьи, выступать с шахматными комментариями по телевиденью. На время ему запретили выступать с сеансами и лекциями. Квартира его прослушивалась, иностранная почта не доходила. Перестали поступать югославский и английский шахматные журналы. Упорно распространялись слухи, что он подал заявление на выезд в Израиль. Через несколько месяцев ему разрешили сеансы и лекции, но стали на них присылать контролеров из горкома партии, объяснявших ему, что у него не то и не так, как следует. Стали вызывать на воспитательные беседы в партком.

Уже в ноябре 74 г., на закрытии матча с Карповым, Корчной решил: «Я уезжаю». Далее становилось все яснее, что в СССР у него не осталось никаких перспектив. Вероятно, он понимал, что никогда ему не дадут победить Карпова в честном поединке. А такое намерение у него, вероятно, было. Будущее показало, что для такого намерения у него имелись основания. Но как оказаться за границей?

В начале 75 г. шла подготовка Карпова к матчу с Фишером. Советских гроссмейстеров начальство заставляло писать характеристики на Фишера, с анализом его игры. Корчной отказался это сделать. Но из него все же выдавили какие-то строчки. А между тем необходимость в подготовке отпала. Фишер опять выдвигал перед началом матча какие-то требования. Частично их удовлетворили, частично нет. Что удовлетворили, что нет, какие условия были выдвинуты Карповым, советской стороной мне не известно. Во всяком случае Фишер отказался играть матч. 3 апреля 75 г. решением ФИДЕ его лишили звания чемпиона мира. Чемпионом, без какой-либо игры на завершающей стадии, как и Ботвинник, стал Карпов.

Поведение Фишера, по мнению многих, — результат определенной психической неуравновешенности, особой нервной недостаточности, известной врачам: страх перед началом партий, перед зрителями. Такой страх Фишер испытывал в начале матча со Спасским. Но последний хотел играть, шел на уступки, и страх удалось преодолеть, несмотря на желание властей сорвать матч. В матче же с Карповым желания претендента и властей, видимо, совпадали. Матча не хотели и он не состоялся. Может быть, в состоянии Фишера произошли изменения к худшему и на этот раз договорится с ним не было возможности. Но весьма вероятно, что Карпов и поддерживающие его властные структуры к договоренности особо не стремились. Если же, при отказе Фишера, матч играли бы еще раз два претендента, Карпов и Корчной, еще не эмигрант, на территории СССР, выиграть его Корчной не имел ни малейшей возможности. Так что чемпионом в сложившейся ситуации в любом варианте становился Карпов. Судьба благоприятствовала ему. Может быть, как и Ботвинник, он в нужных случаях чуть-чуть ее подправлял.

А Корчной в это время готовился к побегу. Перебрав разные возможности, он понял, что единственный путь — стать невозвращенцем. Помог ему, как это ни парадоксально, Карпов, отнюдь не из гуманных соображений. В заграничные турниры Корчного посылать перестали, как и Спасского. А Карпов сообразил, что в таком случае умаляется значение его победы над ними: они дескать не серьезные противники, и в СССР их ругательски ругают, и в серьезных международных турнирах они выступать не способны. И он посодействовал поездке Корчного на турнир в Голландии, в котором Корчной разделил первое-второе место. Во время турнира он дал интервью агентству «Франс Пресс», где говорил о преследованиях Спасского, об антисемитизме в Советском Союзе, о советском решении бойкотировать шахматную олимпиаду в Хайфе. В тот же день интервью было передано на Советский Союз. Друзья, прослушав его, сказали, «что если теперь я вернусь в СССР, то мне будет закрыт выезд надолго, а может быть навсегда» (141). Вопрос о невозвращении был решен Корчным ранее, но он собирался вернуться в СССР и уехать из него через несколько месяцев. Интервью изменило ситуацию, и Корчной попросил у голландского правительства политического убежища. Спасский действовал другим путем — развелся со своей советской женой, женился на француженке, из семьи русских эмигрантов, внучке деникинского генерала, сотруднице французского посольства в Москве. Он посетил самые высокие сферы советского руководства, «получил разрешение покинуть СССР и обосноваться в Париже» (167). Обоих гроссмейстеров, одних из самых сильных, выдавили из СССР.