Преодоление: Роман и повесть - Иван Арсентьев

Лана была терпелива, не форсировала событий, любила поводить «объект» за нос до полного его созревания, до «готовности номер два» — состояния, когда остается лишь приказать — и подопытное существо начнет вытворять что угодно. Вот когда начиналась потеха! Лана с азартом завзятого дрессировщика доводила подопытного до полного обалдения, делала из него жалкого дурака. И чем выше был он рангом, тем большее удовлетворение она получала. Без такого «хобби» дни ее тянулись бы убийственно скучно.

С Ветлицким, однако, эксперимент не то что не налаживался, а похоже вообще срывался. И странное дело, Лана впервые не почувствовала азарта охотника. Более того, она стала испытывать острое нетерпение, подобное тому, какое, помнится, бывало в детстве, когда ей изредка доставался на лакомство орех: хотелось тут нее раскусить его и попробовать ядрышко.

И Лана поняла: прежняя тактика не оправдывает себя. «Объект», попавший в зону ее облучения, остался непораженным, значит, надо действовать изобретательней, нужно встретиться с ним еще раз вне завода, в другой обстановке, и сдвинуть глыбу с места.

Неожиданное событие ускорило проведение в жизнь намеченного мероприятия. Вчера контролеры ОТКа стали сплетничать о том, как «ужасно переживает» начальник участка несчастный случай с деревенской дурехой Зинкой, что ни день бегает к ней в больницу, жалеет ее, успокаивает, а это известно к чему ведет… Зинка только кажется дурой, а на самом деле — девка себе на уме и достаточно смазлива. Все видели, как она со шкуры лезла, чтоб отличиться, таращилась на Егорыча восторженно, пока кусок пальца не оттяпала.

Болтовня девушек неприятно ужалила Лану. «Вот так новость! — подумала она мельком. — Очень мило получается: ты стоишь перед воротами, ждешь, пока тебе откроют, а другие в это время пробираются с тыла! Нет уж, мы сами пойдем на штурм и возьмем что нужно!»

Лана вошла в стеклянную конуру начальника участка, сказала без всяких вступлений:

— Станислав Егорыч, сегодня у меня энная годовщина события, виновниками которого явились мои родители. Мне хочется, чтобы среди участников скромного торжества на квартире одинокой женщины присутствовали также вы. Поскольку круг гостей ограничен, смею надеяться, никто вас не стеснит.

— Спасибо, Лана, но вы очевидно забыли, какой я танцор?

— Гм… А кроме танцев, вы еще что‑нибудь умеете?

— Разумеется! Умею варить кофе по–турецки.

— Вот как! А еще?

— Все…

— Н–да… — улыбнулась Лана. — Диапазон ваших способностей не поражает.

На щеках Ланы розоватый румянец, ровный упрямый носик и тяжеловатый подбородок — признак волевого начала в характере — покрыты легким загаром, в карих, модно удлиненных к вискам глазах — рассеянная усмешка.

— О! — воскликнул Ветлицкий. — Ведь главное забыл! Я же обладаю редчайшими достоинствами, высоко ценимыми в домашнем обиходе.

— Неужели?

— Да! Я умею резать лук, тереть хрен и еще усмирять псов и котов.

— Это же надо! В одном лице столь густое скопление высочайших качеств. Фантастика и только! Да мыслимо ли обойтись без вас? Жду! — крутнулась Лана на каблуках гак, что густые волосы, рассыпанные по плечам, взмыли вверх и, опустившись, побежали волнами вдоль спины, обтянутой черной с блестками кофточкой, заправленной в джинсы, чудом каким‑то державшиеся на бедрах. Ветлицкий поймал себя на том, что чересчур пристально смотрит ей вслед.

В девятнадцать часов он был в Петровско–Разумовском с букетом крупных роз, купленных на Центральном рынке, и с увесистой коробкой конфет, раздобытых в кондитерской на углу улицы Горького и Пушкинской площади. Нашел дом Нивянской, поднялся на лифте, позвонил. Открыла Лана в шикарном декольтированном платье из нездешней материи, сизовато–переливчатой, напоминающей перья голубки. Она показалась то ли смущенной, то ли расстроенной. Пропустила в квартиру, на поздравление гостя ответила готовой улыбкой, приняла розы, воскликнула: «Какие красивые!»

Ветлицкий положил коробку с конфетами на полочку в прихожей, отметил про себя, что пришел раньше других. Далее стол не накрыт, да и вообще никаких приготовлений к празднику не заметно. А может, Лана решила пооригинальничать, удивить гостей какой‑то выдумкой? Это на нее похоже.

Пока хозяйка ставила розы в достойную их по красоте хрустальную цветочницу, Ветлицкий успел осмотреться. Квартира двухкомнатная, удивительно ухоженная. От первичной халтуры, оставляемой, как правило, нерадивыми строителями, не осталось и следа. Все приведено в надлежащий вид, отделано со вкусом, отполировано, покрыто радующим глаз пластиком, натуральным деревом.

— Суперфиниш, наверное, влетел вам в круглую копеечку? — обернулся Ветлицкий на Лану, наблюдавшую за ним с порога.

— Да как сказать, ведь я многое умею сама. Даже «жучки» вставляю…

Ветлицкий улыбнулся, оценив подковырку. Лана предложила ему присесть, сама осталась стоять на фоне сверкающего серванта, уставленного хрусталем и стреляющего в глаза радужными лучами. Справа в углу — электрокамин, придающий комнате романтический настрой, на стене небольшая картина — что‑то старое, закопченное, трудно определимое. Шторы на окнах плотные, ярко–зеленые с красными и желтыми цветами. Но поразительней всего — аквариум. Огромный, в полстены. Подсвеченная лампами прозрачная вода казалась зеленоватой, блестящими искрами пузырился воздух из резиновой трубки, роились–плавали рыбки, потревоженные их плавниками чуть покачивались бурые и зеленые водоросли. На усыпанном песком дне лежали отливающие перламутром ракушки, рыбки тыкались в них мордами, поднимали муть и вдруг, испуганно извиваясь, исчезали в темных расщелинах искусственных гротов. Все было настолько красиво и необычно, что Ветлицкий просто онемел. Удивительное зрелище не затмила даже кровать, занимавшая половину спальни, сооружение, на котором могло уместиться отделение солдат.

«Сколько же все это стоит?» — поежился он, отрываясь от созерцания умиротворяющей красоты, созданной хозяйкой. Молвил задумчиво:

— Гне–е-ездышко…

Лана стукнула костяшками пальцев по стеклу аквариума, и стайка круглоголовых рыбок метнулась в дальний затененный угол.

— Я часто смотрю на эту примитивную жизнь. Природа всегда права, она миллиарды лет определяла, кому есть, а кому быть съеденным… Какие здесь иногда трагедии разыгрываются! Мы боимся ядерной войны, но еще страшнее будет демографическая баталия, когда люди начнут пожирать друг друга в полном смысле слова.

— Вы считаете, что и такое придет на Землю?

— Не будем, Станислав Егорыч, омрачать неприятными прогнозами сегодняшний вечер.

— Согласен абсолютно. У вас, Лана, много, должно быть, знакомых специалистов среди друзей и подруг, которые помогают вам, консультируют…

— Да, есть специалисты, я им плачу за консультации, а что касается подруг, то я начисто избавилась от них лет десять тому назад. Не заведу больше никогда.

— Почему?

— Давно известно: хочешь быть проданной — заведи подружку.

Ветлицкий помял хмуро мочку уха. Помня свой печальный семейный опыт, он мог бы перефразировать сказанное Ланой:

«Если хочешь быть проданным, заведи жену…»

— Вот эти, — показала Лана на рыбок, — не продадут, не изменят мне…

— Однако я, кажется, рано явился, — перебил Ветлицкий, — никого больше нет.

Лана замялась, посмотрела куда‑то за балкон, молвила извиняющимся голоском:

— Больше никого не будет…

— Как не будет?

— Ну, не придут. Если я вам скажу, что все скоропостижно заболели гриппом, вы же не поверите?

— Не понимаю.

— Ну, хорошо, признаюсь, я вас обманула.

— Очень мило с вашей стороны, — засмеялся Ветлицкий, разводя руками.

— Нет, я на самом деле именинница, но… в общем, я хочу вас пригласить в ресторан.

— Меня?! — уставился на нее Ветлицкий. — С каких это пор женщины… — Он не закончил, смолк, уловив промелькнувший в ее глазах испуг. Понял: она волнуется, она боится, что он ответит отказом, не захочет остаться с ней наедине, и ему стало ее жаль. А вообще-то получается какая‑то ерунда: то к себе зовет, го на ходу переигрывает… Ну, ладно: в ресторан, так в ресторан. Но, по правде говоря, именинница неоригинальна, действует по старой избитой схеме, можно наперед составить сценарий: легкая или серьезная выпивка, возбуждающие танцы с игривыми намеками, с подтекстом, затем контрастный переход к болезненнонадрывным излияниям о неудавшейся первой любви, второй любви или третьей… далее объятия в такси по пути домой и наконец заключение. Ничего нового, ничего такого, что не вызывало бы каких‑то ассоциаций. По сути Гераклиту следовало бы сказать в свое время: «Все течет, все повторяется…»

Лана, словно прочитав мысли Ветлицкого: