Призраки Гойи - Милош Форман

На следующий день, поскольку хозяева заведения, мужчина и женщина, остались им довольны, они предложили Лоренсо задержаться еще на несколько дней. Он согласился, не раскрывая своего настоящего имени. Касамарес сказал только, что ему пришлось уехать из Испании по политическим мотивам, тем самым вызвав к себе уважение. Он не жаловался ни на скудную еду, ни на убогую постель.

Новому работнику дали форму, обувь, чулки, и два дня спустя он уже прислуживал за столом. Используя любую возможность, испанец учил французские слова, записывая их на клочках бумаги, а затем приклеивая к стенам своей комнаты. Таким образом, они всё время были у него перед глазами. Однажды вечером Лоренсо, присутствуя при разговоре, вращавшемся вокруг религии и окаянных попов, подливающих масло в огонь Вандейской войны (хотя эта война была на руку поставщикам), осмелился сделать одно замечание. Он сказал, что там, откуда он прибыл, религиозные власти выдвигают столь непомерные требования, что вся страна от них стонет и как бы остается на обочине, в стороне от остального мира.

Слова испанца одобрили, предложили ему бокал шампанского, которое он попробовал в тот вечер впервые в жизни; уже на следующий день он получил свое первое жалованье.

В последующие недели Лоренсо, ни в коей мере не утративший остроту ума и тягу к знаниям, день за днем знакомился с французской революцией. Живя вместе со слугами, общаясь с ними на кухне, а также порой в окрестных трактирах, куда испанец ходил пропустить стаканчик в редкие минуты отдыха, он узнавал простых людей, видел их энтузиазм, чаяния и опасения относительно возврата к прошлому. Беседуя с ними и слушая их, Лоренсо понял тайную силу обездоленных. Он осознал, какие еще возможности, о которых недавно и мечтать нельзя было, открываются перед ними. Он также замечал, как они гордятся предоставленным им правом выбирать своих представителей, обращаться к ним с претензиями, присутствовать на собраниях и писать в газеты.

Касамарес принялся читать революционные брошюры, а также сочинения Руссо и Вольтера в кратком изложении. Он проводил за чтением ночи напролет. Идеи, с которыми он лишь поверхностно, более или менее тайно ознакомился в Испании, в Мадриде, удивили и воодушевили его. Бывший монах сразу же постиг силу этой независимости, этой свободы человеческого сознания, которому отныне не требовались никакие авторитеты, кроме себя самого, никакие навязанные извне традиции, верования и убеждения. Он понял, какую силу таит в себе человеческий разум и какую невиданную свободу он сулит. Лоренсо просмотрел подборку «Друга народа», газеты Марата, которую благоговейно хранил один из его сослуживцев. Сознание испанца внезапно пробудилось. Оно озарилось ярким светом, о котором он не подозревал в бытность в Мадриде. Даже казнь обезглавленного короля, ужаснувшая Лоренсо на расстоянии, показалась ему незначительным событием по сравнению с грандиозным народным движением, которое увлекло его, как и других.

Как-то раз один из метрдотелей ресторана отвел Касамареса в клуб монахов-францисканцев, где тот услышал выступления Камиля Демулена и Дантона, поразившего испанца своим багровым лицом и речами, которые тотчас же придавали ему вес. Подобно другим, Лоренсо ступал по статуям святых, валявшимся на полу этого монастыря. Он был также удивлен непосредственным вмешательством толпы, которая кричала, пела, махала кулаками и высказывала ораторам свои требования. Он никогда бы не подумал в Испании, тем паче в лоне Конгрегации в защиту вероучения, что народ посмеет когда-нибудь выражать свои мысли таким образом, открыто, не таясь, а также обращаться к своим нынешним вождям на «ты».

Однажды утром, на рассвете, после бессонной ночи бывший монах утратил веру. Это пришло к нему внезапно, как откровение. Лоренсо увидел пелену сплошного тумана, в котором он до сих пор жил, осознал его причину, суетность, искусственность и тщетность. Он моментально провел грань между мифом и здравыми речами. Он уверовал в то, что человек идет из ниоткуда в никуда и что его судьба, его достоинство и сила всецело зависят от того, что он способен понять и совершить за этот короткий промежуток пути, а не в блистательной, но призрачной и обманчивой перспективе вечной жизни.

Следовательно, надо было действовать на этом свете. Думать не о спасении своей души, а о счастье.

Начиная с октября Касамарес, чей французский язык стремительно улучшался, в то время как зловещая тень террора, необходимость которого вначале казалась ему неизбежной, нависла над всей страной, начал посылать в газеты статьи, подписывая их El Campesino[18] либо El Murciano[19], а также Раскаявшийся Инквизитор. Чаще всего он выдавал себя в них за бедного испанского крестьянина, мечтавшего о революции в своей темной угнетенной стране. Иногда, когда Лоренсо подписывался как бывший инквизитор, он вдавался в религиозные и теологические рассуждения, мастером которых являлся, и ловко, со знанием дела развенчивал всевозможные верования.

В декабре бывший монах даже отважился взять слово в клубе монахов-францисканцев и принялся убедительно говорить о вещах, которые хорошо знал: о жалкой испанской монархии, о колониальной империи, которой не было никаких оправданий, уже готовой рассыпаться в прах, о неудержимом обнищании испанцев и зверских методах инквизиции, не упоминая при этом, что он самолично их ужесточил.

Слова Лоренсо встретили бурное одобрение. Тремя днями позже он снова выступал, на сей раз вещая о завоеванных и порабощенных народах, вынужденных принимать христианскую веру под угрозой бомбард. Оказавшийся в клубе Фуше обратил на оратора внимание и предложил ему снова встретиться. Лоренсо рассказал ему о своей жизни, сообщил, кто он такой и каким образом, благодаря недавним потрясениям, несколько месяцев тому назад почувствовал себя новым человеком, готовым служить революции и способствовать движению мира вперед. Испанец заявил, что его изгнали из инквизиции (то было очко в его пользу), но не сказал, почему это случилось. Он лишь упомянул о чрезвычайно глубоких и неразрешимых разногласиях с руководством Конгрегации в защиту вероучения. Все поздравили его с этим разрывом.

Фуше, которому понравился беглый монах, посоветовал ему соблюдать осторожность, что позволило Лоренсо спокойно пережить первые месяцы 1794 года, самые тяжелые и опасные за всё время террора. Подобно многим другим, в период с января по июль, он старался не привлекать к себе внимания, ездил в провинцию и даже поступил добровольцем в роту гренадеров, три месяца сражался в Лотарингии, был ранен в руку и вернулся в Париж в крытой повозке.

Касамарес почти выздоровел, когда началась война с Испанией, вышел из больницы с республиканской охранной грамотой и затаился, не подавая признаков жизни. Он не собирался участвовать в этой войне, даже на расстоянии.

Фуше подыскал испанцу скромную, но с постоянной оплатой должность секретаря в Министерстве иностранных дел. Лоренсо ушел из ресторана (несколько лет спустя ему довелось бывать там в качестве клиента) и незаметно благополучно пережил период расправ над Дантоном, а затем Робеспьером и их соратниками. Он не успел за год парижской жизни сойтись с этими людьми, и о нем даже не вспомнили.

Касамарес познакомился с аббатом Грегуаром, работавшим над проектом закона, благодаря которому впервые в мировой истории должна была произойти отмена рабства, правда, ненадолго, ибо Бонапарт вскоре восстановил его. Двое мужчин, которых сближало религиозное образование, почувствовали друг к другу симпатию. Аббат Грегуар был поклонником Бартоломе лас Касаса, того самого андалусского доминиканца, который дерзнул с самого начала завоевания Нового Света встать на защиту индейцев. Священник трудился над «Похвальным словом» этому человеку. Лоренсо, одобрявший деятельность своего земляка, подробно рассказал французу об особенностях испанских доминиканцев.

В эпоху Директории бывший монах постепенно приблизился к истинной власти. Он всё еще говорил по-французски с испанским акцентом, но правильно писал. Лоренсо даже нанял репетиторов, молодых студентов, которые помогли ему освоить тонкости грамматики. Он переписывал целые страницы из книг Дидро и Руссо. В трудные времена — они не обошли его стороной, как в 1794 году, — Касамарес давал уроки испанского языка, переводил плутовские романы и пьесы Лопе де Вега, которым придавал революционный пафос и стиль.

В эпоху Директории он продолжал яростно отстаивать в газетах революционные идеи, несмотря на крах сторонников крайних мер. Лоренсо утверждал, что революции были свойственны досадные перегибы, но что не следует, под предлогом ошибок и честолюбивых устремлений некоторых вождей, отвергать нерушимые принципы, которым вскоре, уже завтра, суждено сделать народы счастливыми. Надо было только признать, что чрезвычайные обстоятельства требуют крайних мер и что принцип доверия, оказанного народу, одному лишь народу, сколь бы превосходным он ни был, также чреват опасностями.