Сын шевалье - Мишель Зевако

— Мадам, если вы соблаговолите обещать, что не будете звать на помощь и не будете шевелиться…

— Я не буду звать на помощь и не буду шевелиться, — твердо сказала Бертиль.

— В таком случае, мадам, я счастлив исполнить ваше желание которое для меня равносильно приказу.

И Кончини собственноручно, сладко содрогаясь от прикосновения к этому желанному телу, развязал шарфы, а затем снял плащ, скрывавший лицо, чья идеальная красота доводила его до безумия.

Бертиль ни единым словом, ни единым жестом не поблагодарила того, кто освободил ее от пут. Она не удостоила его даже взглядом, словно бы даже не заметив.

С поразительным спокойствием, изумлявшим и восхищавшим Кончини, она приподнялась и села поудобнее. С наслаждением вдохнув свежий воздух, она поправила корсаж, пригладила растрепавшиеся волосы, расправила складки помявшегося платья — а затем скрестила руки на груди. Этот внешне вполне естественный жест позволил ей вновь завладеть оружием, в котором заключалось ее единственное спасение.

Она предстала перед Кончини в сиянии своей красоты и юности: прелестное личико обрамляли роскошные золотистые локоны, бархатистая кожа благоухала, безупречность фигуры подчеркивалась изяществом каждого жеста — и он, очарованный, ослепленный, закрыл глаза, приложив руку к сердцу, словно пытаясь унять его неистовое биение.

А трое бандитов, восхищенные этим небесным видением, выразили свои чувства привычным свистом, означавшим высшую степень одобрения. Более того, удивляясь самим себе, они вдруг ощутили некое странное сожаление, как будто их начала тяготить эта, в сущности, обыкновенная работа. В загрубелых душах рождалось какое-то незнакомое чувство, очень похожее на жалость: эта девочка казалась им такой же прекрасной, чистой и непорочной, как лик Божьей матери, на который они взирали с искренним благоговением, если забредали в церковь — что иногда и с ними случалось.

Кончини, обманутый внешним спокойствием девушки, не замечал ее бледности и лихорадочного блеска обычно столь кротких голубых глаз. Между тем, если бы он знал ее поближе, это должно было бы его насторожить.

Не глядя на своего похитителя, стоявшего перед ней с обнаженной головой с видом крайнего почтения, она произнесла своим мелодичным голосом:

— Вы говорите как дворянин, каковым быть не можете…

— Мадам! — проскрежетал Кончини, бледнея.

Не обращая на него внимания, она продолжала:

— Ибо человек, удостоенный этого звания, не может совершить подобную низость… Вы сказали, что мои желания для вас равносильны приказу? Прекрасно! Итак, я желаю вернуться в свой дом. Не препятствуйте мне, и я прощу…

— Мадам, — воскликнул Кончини горестно, — это единственная просьба, которую я не могу исполнить… по крайней мере, в данный момент.

С презрением, начинавшим приводить Кончини в ярость, она сказала ровным, почти безразличным тоном:

— Я же говорила: вы не дворянин. Сила на вашей стороне, и вы можете делать со мной, что хотите… Я не унижусь до спора с вами…

Не в силах сопротивляться клокотавшей в нем страсти, Кончини пылко воскликнул:

— Мадам, умоляю вас, выслушайте меня… Вы не знаете, какую безумную любовь пробудили во мне! С того мгновения, как я вас увидел, мной владеет только одно чувство… Я провожу ночи без сна, шепча ваше восхитительное, дорогое для меня имя! Да, я знаю, что использовал против вас силу и хитрость… как вы сами сказали, я совершил низость, недостойную дворянина. Но вина моя не столь велика, как вам кажется… Это было необходимо, мадам: над вами нависла смертельная угроза, и я не нашел другого средства спасти вас. Клянусь вам, мадам, нет любви более глубокой, более искренней, более почтительной, чем моя!

До этого момента Бертиль сохраняла полную безучастность, так что могло даже возникнуть сомнение, слушает ли она. Видя, что фаворит королевы замолчал, дабы перевести дух, она произнесла холодно:

— Одно слово: свободна я или нет?

— Да! — в отчаянии вскричал Кончини. — Да, мадам, вы свободны. Ваше желание приказ для меня: возвращайтесь в свой дом!

Несмотря на самообладание, доселе ей не изменявшее, девушка не смогла сдержать радостного жеста. К бледным щекам ее прихлынула кровь, и она привстала, собираясь немедленно воспользоваться дарованной ей свободой.

Но Кончини придвинулся к ней еще ближе, обжигая ее своим дыханием и бормоча:

— В обмен я прошу только одного: взгляните на меня не так сурово! Скажите мне слово надежды! Всего лишь слово, мадам, неужели это много для вас?

Бертиль бессильно опустилась на подушки портшеза, проронив чуть слышно:

— Сначала измена и насилие, затем оскорбительный торг. Лакей!

И, устало отвернувшись от него, она закрыла глаза, словно ее внезапно охватила дрема.

Фаворит королевы в бешенстве топнул ногой. Это слово обожгло его, будто удар хлыстом. Разразившись ужасными проклятиями, он яростным движением нахлобучил на голову шляпу и прорычал:

— Лакей? Пусть будет так. Отныне вы имеете дело с лакеем!

Воспользовавшись тем, что девушка не смотрела на него, он вновь схватил оба шарфа, брошенные им на землю, и в мгновение ока замотал ей рот. Похоже, он уже не доверял ее обещанию не звать на помощь. Бертиль же даже не шелохнулась, как если бы все происходящее потеряло для нее всякий интерес.

Слегка успокоившись после этой подлой выходки, он грубо приказал:

— Эй, вы! Ступайте вперед… вы знаете, куда.

Портшез тронулся с места. Трое храбрецов охраняли его со шпагами наголо. Кончини шел сзади. Рот его кривился в ужасной усмешке, и он бормотал, не отрывая горящего взора от Бертиль:

— Лакей?! За это слово, красавица моя, ты заплатишь кровавыми слезами!

Глава 13

ЛЮБОВНОЕ ГНЕЗДЫШКО СИНЬОРА КОНЧИНИ

Маленький отряд двинулся в сторону Сены.

Примерно в тридцати шагах, крадучись, следовал Саэтта, выползший из своего убежища.

В это время с противоположной стороны к дому Бертиль быстрым шагом подходил какой-то дворянин. Это был Жеан Храбрый, возвратившийся домой после всех приключений тревожной ночи.

Остановившись под заветным балконом, он быстро огляделся проверяя, все ли в порядке. Вдали двигался портшез в сопровождении эскорта, и молодой человек равнодушно отвернулся, дабы осмотреть ближайшие подступы к дому любимой.

Покой и безмолвие царили на улице, где все, казалось, спало праведным сном. Жеан на какое-то мгновение задумался, не сводя глаз с балкона и тяжело вздыхая, затем отворил свою дверь. Зная, что никто за ним не наблюдает, он все же еще раз подозрительно глянул вокруг и послал балкону воздушный поцелуй, вложив в него всю свою любовь.