Собрание сочинений: В 10 т. Т. 2: Третий глаз Шивы - Еремей Парнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Истошный вопль Витька сорвал Стекольщика с места. Он бросился к озеру, не понимая, что происходит, но тут же увидел танцевавшего на одной ноге кореша и все понял.
«Эх, Витек-Витек, не уберегся-таки, накликал! Видно, везет тебе как утопленнику».
Первоначальный крик боли и ужаса сменился стоном и причитаниями. Зажав ужаленную стопу руками, Витек продолжал скакать на одной ноге навстречу Стекольщику.
— Ну, чего ты? Чего? — подступил к нему Фрол. — Покажи, где…
Но Витек только стонал и всхлипывал.
— Покажи, тебе говорит! — заорал Стекольщик и, схватив его за плечо, рванул на себя.
Витек взвыл и покатился по земле. Насилу удалось его попридержать и перевернуть на спину. Но нога была так заляпана грязью и волоконцами прогнивших растений, что ничего не удалось разглядеть. Пришлось Фролу нарвать пропитанного водой сфагнума и отмыть черную жижу. И хотя при каждом прикосновении к ступне Витек заходился в истерике, Стекольщик быстро и ловко сумел управиться с ним. Две красные точки чуть пониже большого пальца говорили сами за себя. Одна из ранок слабо кровоточила. Вокруг укуса уже расплывалась водянистая припухлость.
— Не дергайся, лошадь. Убью! — Стекольщик пнул кореша под ребра и, ухватив его за пятку, принялся отсасывать кровь.
Пока он кряхтел, стоя на коленях, отдувался и поминутно сплевывал, Витек вел себя сравнительно тихо. Но стоило Фролу распрямиться, как он опять исступленно завыл, молотя по земле кулаками и здоровой ногой.
Но Стекольщик больше не обращал на него внимания. Слава богу, он многое повидал в жизни! Одни гадючьи свадьбы чего стоят. Когда змеи совершенно дуреют и свиваются в черные шевелящиеся клубки. Вдаришь по такому клубочку резиновым сапогом, и он летит, что твой футбольный мяч, метров десять, пока не развалится в воздухе. Эх, болото-болото, бела вода в тростнике… Чего только не творится в камышах, когда луна заливает их молочным светом! Когда всякая тварь выползает на берег и выдра играет, полощется в жирной воде… Немало змеюк потоптал Фрол сапогами, снищил палкой либо лопатой. Коли взялся он отсасывать яд, значит, дело верное, как в аптеке. Будьте благонадежны. Жаль спиртяги нет. Накачать бы сейчас Витю до посинения, к утру б оклемался, испарился.
Да и самому полезно, а то, не ровен час, вдруг ранка во рту какая али трещинка…
Стекольщик продрался к открытой воде и поплыл саженками туда, где почище. Хорошенько глотку прополоскал, отплевался. Во рту было противно-противно, язык, как губка, распух и небо одеревенело.
«От сосания, по всей видимости», — успокоил он себя и поплыл обратно.
Когда пошли круглые листья кувшинок и ломкие шишечки рдеста, он поплыл по-собачьи, подняв над водой голову. Углядев то, что искал, — узкие листья аира, — нырнул под ряску и, погрузившись руками в скользкий, затягивающий ил, вырвал холодное пупырчатое корневище.
Выбравшись на берег, оживил костер охапкой сухого лапника, подбросил пару поленьев, после чего испек корень в золе. Половину сжевал сам, а другую отнес корешу, который так и остался лежать в осокоре, среди дурманных кочек, поросших багульником, касандрой и мелкой травкой-росянкой, которая умеет ловить мух.
Витек лежал с закрытыми глазами и тихо поскуливал. Нога его заметно опухла.
«Видно, большая ему досталась, — посочувствовал Фрол, — самочка».
— Болит нога-то? — спросил он, наклоняясь.
— Еще как болит! — кротко отозвался Витек, с усилием разлепляя набрякшие веки. — И сердце стучит: бух-бух.
— Это хорошо. Это оно с отравой борется. Ты пока полежи тут, передохни, а я чаек заварю целебный. Ночью упаришься и утром встанешь как штык. На-ка клубенька откушай. Он способствует.
Фрол оделся, чтоб комары не заели, и занялся аптечным сбором. Нащипал белого земляничного цвету и кожаных листиков брусники, свежих сосновых побегов нарвал, полынь на лугу отыскал и цветы девясила. Засыпал все это в жирный после утиного супчика казан и, долив озерной водицы, поставил на огонь.
Варево вышло горьковатое, но приятное и хорошо пахло. Витек покорно испил целую банку и с помощью Фрола кое-как доковылял до бивуака.
— Спи, корешок, — напутствовал Стекольщик.
Он бережно накрыл дружка пиджаком и укутал пропахшим резиной брезентом.
После всех треволнений дня не мешало соснуть часок-другой и самому. Проснулся уже на закате с тяжелой головой и свинцовым привкусом во рту. Витек стонал и метался во сне. Лицо его горело. Губы потрескались и запеклись черными корочками.
— Не простое это дело — гадючий яд одолеть! — Фрол назидательно прищелкнул языком.
Голова со сна соображала туго. Он долго не мог надумать, чем бы заняться. Наконец вспомнил про полоненного на рассвете зайчишку и принялся его свежевать. За неимением уксуса решил набить тушку листьями лугового щавеля. И тут его осенило. Гадюка, ужалившая Витька, могла их здорово выручить! Змеиный укус — штука объективная. Симулировать его нельзя. Иное дело — точное время укуса. Это никакими анализами не установишь, да никто и не станет в такой ситуации докапываться до истины. Поверят на слово.
«Значит, когда его тяпнули? А на той неделе в среду! Вот когда. То-то и оно… Нет, в среду не пойдет. Отчего не вывез, спросят, или за помощью не сходил. Пусть тогда в четверг к вечеру. Это хуже, конечно, но ничего — сойдет, а пожар все спишет. Им сейчас не до нас».
Он облегченно перевел дух и даже погладил Витька по небритой щеке. Но тут же озабоченно поцокал языком, до того она горела. Витьку явно становилось все хуже. Впрочем, особенно беспокоиться было нечего. От укуса гадюки не помирают. Это Фрол знал совершенно точно. Да и яд он отсосал своевременно, хотя, как видно, не весь.
Пришла ночь с малиновым страшным небом. Она была наполнена ревом моторов, уханьем химических бомб, воем сирен, колокольным тревожным звоном. Разъезд за озером не утихал до рассвета.
Стекольщик не мог знать, что отдельная саперная рота, усиленная взводом танков, еще вчера сумела подвести к лесистой окрайке роторные траншеекопатели и фронт огня был приостановлен. Одновременно началась и операция по уничтожению наиболее крупных очагов. Но то, что зарево над Новоозерным заметно потемнело, Фрол видел превосходно и сделал соответствующие выводы. Пожар явно шел на убыль, хотя гарь в воздухе не убывала, а даже как будто усилилась.
Ему не спалось, и он просидел до утра, попивая остывший чаек, закусывая холодной зайчатиной. Прислушивался к отзвукам далекой битвы и стуку колес. Дрезины носились уже в оба конца, и это было хорошим знаком. Впервые за все дни ухали совы в сосняке. Значит, тоже не опасались более за свою жизнь, а охота у них была богатая, как никогда раньше. Слышал Фрол, как трещал и фыркал в ивняке большой зверь, скорее всего лось, согнанный с ближнего острова, как шуршали в осокорях игривые ондатры. Он размышлял о преходящей прелести жизни, о том, как внезапно ломается все и летит вверх тормашками из-за какой-нибудь глупой случайности, нелепой превратности судьбы. И было ему грустно. А Витек стонал и задыхался, все норовил содрать с себя тяжелый брезент.
Когда же совсем рассвело и Стекольщик увидел в каком-нибудь километре от них сидящий на лугу вертолет, он окончательно решил пробиваться.
Идти на разъезд, где полным-полно войск и всякого начальства, не хотелось. Тем паче не было уверенности, что не налетишь в серой мгле на такой же вот вертолет, который спокойно мог опуститься чуть подалее и потому невидим пока. Стоило попробовать пробиться на Новые озера. Конечно, ехать по болоту, горящему изнутри, куда как опасно. Но пожар сдает, а все суходолы здесь он, Фрол Зализняк, знает наперечет. Если второе поле не сгорело сплошняком и целы мостки через картовые и магистральные каналы, можно надеяться на успех, а повернуть обратно никогда не поздно.
Он попробовал растолкать Витька, но так и не смог привести его в сознание. Он только бормотал что-то и в ознобе стучал зубами. Стекольщик поднатужился и уложил его в коляску. Собрал наиболее важное барахло, а все ненужное закинул в озеро.
Мотоцикл завелся сразу. Подождав, пока прогреется двигатель, Стекольщик чуть повернул ручку газа и медленно выехал из кустов. Поехал он прямо через луг к лесу. Это был самый короткий путь, хотя и не слишком удобный. Машину сильно подбрасывало и трясло на бесчисленных кочках. Ехать приходилось на самой малой скорости. Зато потом, когда он добрался до сосняка и повел мотоцикл вдоль опушки, можно было даже передохнуть в пути. Он более свободно устроился в седле и уже не сжимал так оцепенело горячие резиновые ручки, поминутно ожидая броска. Ехать по сухому, перемешанному с прошлогодней хвоей песку было легко и безопасно.
Стекольщик не знал, хотя предвидеть такое мог вполне, что ему придется вскоре повернуть обратно. Чем дальше он ехал, тем труднее становилось дышать. Ветер медленно гнал густой плотный дым, просачивающийся из раскаленных торфяных недр. Все второе поле не только выгорело вширь до самой дамбы, но и вглубь — до сапропелиевой подстилки. По нему нельзя было ни пройти, ни проехать. Оголенная корка проваливалась и плыла под ногами, а чад стоял такой, что даже в противогазах там можно было находиться от силы десять минут. Пересечь эту исполинскую печь для обжига кокса можно было только вертолетом.