Семь месяцев бесконечности - Виктор Боярский

Несмотря на вчерашний пир, я спал крепко и ночью практически не просыпался, как это нередко случалось до сих пор. Когда я вылез из палатки, то едва не упал, наступив на что-то круглое, скользкое и чрезвычайно холодное. Уверен, что любой мало-мальски проницательный читатель, начавший знакомство с моей хроникой хотя бы за день до описываемого, в этом месте непременно воскликнет (или хотя бы подумает): «Бутылка!» — и будет совершенно прав. Да, это была пустая бутылка из-под виски, выставленная вчера за порог и слегка присыпанная за ночь снегом. Приглядевшись, я рассмотрел в утреннем полумраке еще два или три торчащих из-под снега горлышка. «Неплохо погуляли!» — подумал я, обтираясь снегом и чувствуя, как каждая его пригоршня добавляет мне бодрости, и с удовлетворением отмечая про себя справедливость некогда высказанного мной и неоднократно затем подтвержденного положения: «Смешение разного рода напитков, осуществленное в целях употребления в кругу приятных тебе людей, не приводит к сколь-нибудь заметным печальным последствиям для здоровья ни сразу после оного, ни по прошествии любого заданного промежутка времени!»

Штиль, минус 21 градус, плотная облачность, солнце обозначило восточную сторону горизонта узенькой ярко-малиновой полоской. Сразу после выхода из лагеря начался крутой подъем на ледник Вейерхаузер. Снег был очень рыхлым и глубоким (до 40 сантиметров). Собаки шли тяжело, проваливаясь по брюхо. Впереди на лыжах в одной связке Жан-Луи и Бернар: возможны трещины. Издали было довольно забавно смотреть на крохотную оранжевую фигурку Этьенна и чуть ли не вдвое большую зеленую фигуру Бернара. Но даже он со своим гигантским ростом выглядел пигмеем на фоне скал, возвышающихся слева от нас на расстоянии не более километра. В срединной части ледника и у его правого берега были отчетливо видны гигантские голубые разломы трещин. Солнце набирало силу и постепенно разгоняло облака. Откуда-то с невидимой нам еще пока вершины ледника сорвался встречный ветер, температура упала до минус 30, пришлось надевать защитные маски, которые мы уже успели окрестить «Папи» по имени их изобретателя. Эти маски, очень эффективные и чрезвычайно простые в изготовлении, предложил Этьенн, а Папи — это совершенно понятное и без перевода имя (именно так обращались к нему все его друзья и знакомые). История этого имени берет начало в середине 80-х годов, когда Этьенн, будучи еще молодым доктором, участвовал в качестве лечащего врача в реабилитационно-оздоровительном рейсе на парусном судне с группой несовершеннолетних парижских наркоманов и там, очевидно, за свое доброе отношение к этим несчастным и получил это имя, которое ему самому чрезвычайно нравилось. Так вот, маска «Папи» изготовляется в пять минут с помощью ножниц из «бедровой» части флисовых панталон, употребляемых нами в качестве среднего слоя одежды (поверх тонкого нательного белья). Первая операция — это превращение панталон в шорты, вторая — отсечение от оставшейся части куска сантиметров тридцать-тридцать пять длиной и прорезание в нем узкой щели для глаз. Поскольку, согласно греческому эталону красоты (а все мы без исключения отбирались в экспедицию в полном соответствии с этим эталоном), окружность бедра должна соответствовать окружности головы (в этом соответствии вершина гармонии умственного и физического развития человека), то понятно, что приготовленная таким образом «маска» легко могла быть поставлена на службу с ног на голову. Достоинство флиса как материала состояло в том, что он очень быстро сох и на нем не так скоро нарастал неизбежный при дыхании иней.

Особенно трудно было идти первой упряжке, прокладывающей дорогу по целине. Какое-то время лидировали собаки Уилла, но вскоре они стали все чаще и чаще останавливаться, Уилл нервничал, кричал на них, порой дело доходило и до рукоприкладства, пока наконец Баффи окончательно не залег на снег. Чтобы избавить его от неминуемой кары со стороны Уилла, я повел вперед свою небольшую упряжку, обойдя Уилла справа. Дамиан шел с собаками, а я впереди на лыжах утаптывал снег. Двигались очень медленно и до полудня прошли только три мили. В час дня прямо на склоне ледника остановились перекусить. Сверху был хорошо виден ледниковый залив Мобил и уходящий к нему, петляющий по склону след наших нарт. После обеда вперед, правда, ненадолго ушла упряжка Кейзо, затем я вновь сменил его, но прошел только 40 минут: собаки выдохлись и легли на снег, вывалив язык и тяжело дыша. Опять изменили тактику: я пошел вперед с упряжкой Уилла, держась как можно ближе к вожаку. Сэм, а это был он, тянулся за мной, стараясь изо всех сил и воодушевляя остальных собак. Некоторое время двигались довольно успешно, не отставая от идущих впереди Этьенна и Бернара. Внезапно Бернар изменил курс на 90 градусов вправо, обернулся и помахал мне палками, показывая, чтобы я следовал за ним. Приблизившись, я понял причину этого маневра — мы обходили гигантскую воронку в леднике. Бернар заметил ее уже поздно — след поворачивал метрах в двадцати от ее края. Этот случай заставил нас вновь сосредоточить все внимание на поверхности, лежащей перед нами, а то мы, признаться, в тот момент уже достаточно отвлеклись, разглядывая окружавший нас горный пейзаж. Справа по другую сторону ледника возвышалась могучая многозубая скальная гряда, удивительно напоминавшая торчащую из-подо льда спину доисторического ящера. Слева близкий к нам берег представлял собой сплошную отвесную каменную стену, украшенную беломраморными карнизами висячих ледников. Перед самой остановкой заходящее солнце подарило нашему режиссеру чудесный кадр. Его лучи, пробивающиеся сквозь неплотную пелену облаков, вызолотили залив и спускающиеся к нему ледники так ярко, что казалось, будто это реки расплавленного металла, которые текут, огибая, начинающие остывать и от того более темные огромные острова скал, и несколькими огненными потоками вливаются в заполненный расплавленным золотом ковш залива. За день прошли около 6 миль, лагерь в координатах: 68,8° ю. ш., 65,3° з. д.

Как один день не походит на другой! Вчера — мерцающее золото заката, а сегодня — снежок, мгла, очень плохая видимость и даже горы слева, казавшиеся вчера очень близкими, еле угадывались. Сегодня утром у нас с Уиллом одновременно возникло такое ощущение, что на улице похолодало. Пришлось особенно тщательно сверить субъективные ощущения с объективными показаниями термометра. Надо сказать, что это не очень простое занятие — снять показания спиртового термометра в темноте, подсвечивая шкалу фонариком. Столбик при этом практически неуловим, и порой приходится тратить достаточно времени, чтобы найти удобный для уверенного считывания ракурс. Вот и сейчас мне показались одинаково вероятными показания минус 24 и минус 28 градусов. Чтобы разрешить свои сомнения, я вытащил второй такой же термометр. Он показал минус 21,5, что никаким образом не прояснило ситуацию. Третий термометр показал минус 23,5. После внимательного изучения всех трех показателей я объявил официальной температурой сегодняшнего утра минус 24 градуса. Проваливаясь в снег по колено, а местами гораздо выше, я донес это известие до ребят и вернулся в палатку. Уилл встретил меня печальным известием, что после вчерашнего трудного подъема у него разболелась грыжа. Он сказал, что и в прошлых экспедициях частенько случалось такое, но как-то незаметно проходило, а сейчас болит сильнее обычного. О возможных причинах такого ухудшения нетрудно было догадаться. Вчера во время подъема на ледник собаки часто останавливались, и единственной возможностью стронуть их с места был довольно распространенный среди каюров способ объединения усилий всех собак упряжки в одном рывке. Для этого необходимо, взявшись за веревку, связывающую Упряжку с нартами, потянуть ее на себя, в сторону нарт, как бы выбирая слабину постромок и тем самым вызывая у собак естественное желание противодействовать этой увлекающей их назад силе, а затем резко отпустить веревку и одновременно скомандовать: «Вперед!» Как правило, это всегда заканчивалось тем, что нарты трогались с места, правда, ненадолго, но все же. Естественно, это совсем не так просто «взять и потянуть», если учесть, что приходится тянуть десять, а то и двенадцать упирающихся собак. Поэтому такая процедура, многократно повторенная в течение дня, может вызвать определенную усталость и даже привести к надрыву поясницы или — что еще хуже — к грыже, как в случае с Уиллом. Решили, что Уилл некоторое время воздержится от тяжелых работ, поэтому я сначала упаковал его нарты, а затем пошел к своим. Джеф, явно не в настроении, подвел ко мне моего любимца голубоглазого Чубаки и мрачно сообщил, что сегодняшней ночью Чубаки подъел свои постромки, несмотря на то что знающий все слабости этого гурмана его хозяин — тут он выразительно посмотрел на меня, а затем столь же выразительно на стоящего между нами и беспечно виляющего хвостом пса, — намазал постромки керосином. При упоминании слова «керосин» Чубаки выразительно повел своим влажным носом, как бы говоря, что именно этот запах сделал его ночную трапезу не только возможной, но и приятной во всех отношениях. Не думаю, что наказание, естественно последовавшее от Джефа за эти противоправные действия, и строгий выговор от меня оставили сколько-нибудь заметный след в душе этой собаки — во всяком случае, в его невинных небесного цвета глазах не отразилось ни сомнений, ни угрызений совести по поводу содеянного, и он как ни в чем не бывало занял свое место в упряжке. Восход солнца видимости не улучшил, над ледником по-прежнему висела белая мгла, и мы сочли необходимым, учитывая возможные трещины, отправить вперед Этьенна и Бернара — наших испытанных «трещиноловов». Когда они — Этьенн впереди, а за ним с веревкой Бернар — проходили мимо наших нарт, Уилл спросил меня, как будет обеспечена страховка, если не ровен час первым в трещину угодит Бернар. Вопрос остался без ответа, и мы, опасаясь потерять их из виду, нырнули вслед за Бернаром в белое молоко уже почти поглотившего их тумана. Уилл решил побороться со своей грыжей методом активной лыжной терапии и стартовал на лыжах перед нартами, я остался с упряжкой, остался в прямом смысле, так как собаки никак не среагировали на мой голос, призывающий их стартовать. Это меня удивило и раздосадовало — как-никак я был не совсем посторонним для них человеком: вот уже более месяца они получали корм из моих рук, да и до этого нам приходилось работать вместе в Гренландии. Сейчас их реакция была несколько странной: увидев, что Уилл уходит, они вскочили и — сначала, как всегда, Сэм, а затем и все остальные — залаяли, всем своим видом показывая готовность бежать следом. Однако отдельные порывы некоторых из них, конечно, не могли сдвинуть нарты с места. Уилл тем временем удалялся не оборачиваясь. Пришлось мне прибегнуть к описанному выше методу, но безрезультатно: для их собачьих ушей важна не только команда «Вперед», но и то, каким голосом она будет подана. Ясно было, что они явно предпочитают услышать эту команду в исполнении Уилла. Пришлось ему вернуться к нартам. Я пошел впереди, все встало на свои места, и собаки побежали. Случались конечно, остановки, и мне приходилось возвращаться, чтобы избавить Уилла от необходимости тянуть веревку. Так прошло часа полтора, и мы решили вновь попробовать изменить порядок движения, тем более что Уилл по-прежнему испытывал недомогание. На этот раз у нас вроде получилось, и некоторое время Уилл держался впереди, а я с упряжкой шел следом, но мало-помалу собаки, уставая, стали останавливаться все чаще и все реже трогаться с места по моей первой команде. Приходилось помногу раз дергать за веревку, раскачивать нарты, кричать на собак зверским голосом. В конце концов, я здорово вымотался, а результата не достиг. Уилл был уже на расстоянии метров двухсот, и меня стало раздражать то, что он даже не оборачивался, чтобы посмотреть, как дела с упряжкой. Темп моего продвижения настолько замедлился, что я начал тормозить идущую следом упряжку Лорана и Дамиана. Пришлось уступить им дорогу, а также пропустить вперед и Кейзо по его просьбе. Увидев, что их обгоняют, мои собаки завыли во все свои десять глоток, но не более того — ни сил, ни, видимо, желания соревноваться у них не было, пришлось нам идти третьими по следу, что было, несомненно, полегче для них.