Меделень - Ионел Теодоряну

— А вот и Ками-Мура! — радостно объявил Герр Директор, отбрасывая карты.

В ожидании Дэнуца, которое несколько затянулось, Герр Директор сыграл несколько партий в ecarte[41] с господином Деляну.

— Что с тобой, Ками-Мура?

— Ободрал колено, дядя Пуйу.

— И в подарок получил повязку… Молодец! Ну, садись.

Герр Директор пододвинул свой стул поближе к Дэнуцу… Ольгуца, которая терпела муки вынужденного молчания, уперлась подбородком в стол и настороженно всматривалась. Господин Деляну уставился в потолок. Моника опустила глаза.

— Мама сказала тебе, зачем я тебя позвал?

— Нет.

— Очень хорошо. Тогда поговорим как мужчина с мужчиной… как двое друзей: да?

— Да, — произнес Дэнуц, крепко сжимая ладонью коробку с шоколадом.

— В твоем возрасте — сколько тебе лет? Двенадцать?

— Неполных, — с сожалением сказал Дэнуц и покраснел.

— Не важно! В двенадцать лет ты уже не дитя. Ты громадный детина! Таким ты, по крайней мере, должен быть.

Голос Герр Директора звучал решительно и властно. Дэнуц приготовился к многочисленным «да».

— Ты ведь знаешь, Дэнуц, что дядя Пуйу тебя любит… как и мама и папа…

— Да.

— …и желает тебе добра, только добра…

— Да.

Ольгуца умирала от любопытства.

— Хорошо, Дэнуц. Посмотрим, любишь ли ты дядю Пуйу так, как он любит тебя…

Дэнуц только моргал глазами. Столько слов, обращенных к нему, и только к нему, кружили ему голову. Ему казалось, что между его головой и ногами пролегли километры. Голова поднялась высоко, высоко, вместе с потолком; ноги опустились глубоко, глубоко, вместе с полом. И над пропастью между головой и ногами все мчался и мчался оглушительный поезд из слов…

— Скажи-ка, Дэнуц, ты хочешь когда-нибудь стать, как дядя Пуйу?..

— Да.

— Зарабатывать — сколько угодно, тратить — сколько хочешь, иметь автомобиль, носить монокль, одним словом, быть самому себе хозяином, а это значит, что стоит тебе сказать одно слово, и другие будут трепетать перед тобой, слушаться тебя и подчиняться тебе, словно королю…

— Да.

— В таком случае, Дэнуц, ты должен поступить так, как тебе скажет дядя Пуйу.

— Хорошо.

— Но поскольку ты большой, умный, образованный и послушный мальчик…

Безотчетный страх словно молния пронзил Дэнуца.

— …Дядя Пуйу хочет, чтобы ты сам решил… И решение, которое ты примешь, будет свято. Как ты скажешь, так мы и поступим. И папа, и мама, и дядя Пуйу послушаются тебя, как если бы мы все были твоими детьми… Но ты, Дэнуц, должен серьезно взвесить все и ответить, как подобает мужчине. Если ты сделаешь так, как думаем мы, мы полюбим тебя еще больше и будем относиться к тебе, как к взрослому и умному человеку, а не как к ребенку… Договорились?

— Да, — одними губами ответил Дэнуц.

— А теперь слушай внимательно…

«Солдат, израненный в сраженьях…» Что же случилось?

— Начиная с этого года, — потому что ведь каникулы уже кончаются…

Дэнуц еще крепче сжал коробку с шоколадом.

— …ты будешь учиться в гимназии… Эге! Ты даже не представляешь себе, Дэнуц, что значит быть гимназистом! Что такое начальная школа? Пустяк! Это для маленьких детей!.. Гимназия — совсем другое дело! И папа и я — мы были гимназистами. И как нам жалко, что мы уже не гимназисты!..

Дэнуц покосился на Ольгуцу, но встретил только печальные и удивленные глаза Моники.

— Теперь ты будешь всегда носить длинные брюки со стрелкой! Слышишь, Дэнуц? Длинные брюки. Как папа и я. Что же еще человеку нужно?

Дэнуц начал внимательно слушать.

— Но вот в чем дело: мы все хотим, чтобы ты получил от жизни все самое лучшее… И поскольку в Яссах нет ни одной порядочной гимназии, нам бы хотелось, чтобы ты учился в бухарестской гимназии. В столичной гимназии, Дэнуц! В том городе, где живет король! По воскресеньям я буду брать тебя домой, и после… обеда у Энеску, где ты сможешь заказать себе все, что тебе вздумается, мы с тобой будем ездить гулять на шоссе в коляске с вороными рысаками… И может случиться, Дэнуц, что извозчик, которого я выберу, обгонит королевскую карету! Гей-гей! Бедный король! Мы с тобой впереди, рысью, а за нами он следом… Ты ведь знаешь, дядя Пуйу в этом разбирается!.. А через год — после того, как ты хорошо его закончишь, чтобы не осрамить дядю Пуйу — мы оба поедем за границу. Поездом и на пароходе!.. А когда вернешься, зная много языков, Ольгуца только рот раскроет от удивления, — пошутил Герр Директор, подмигивая Ольгуце. — Так вот, Дэнуц, что предлагает тебе дядя Пуйу: или ты останешься в Яссах — в обшарпанной гимназии, где учатся одни оборванцы и где нет даже порядочной гимназической формы, — или вместе с дядей поедешь в Бухарест, в сказочную гимназию, в город, где живет король, в город, где по воскресеньям мы будем пировать в ресторане и откуда, как только наступят каникулы, мы с тобой — прыг в поезд и поехали в дальние края… А теперь подумай хорошенько и выбери… Ты сам знаешь, что лучше и чего хочет дядя Пуйу. Решай.

— Пойдем, Моника. Нам здесь делать нечего.

Дверь хлопнула… Герр Директор раскурил сигару… Дэнуц обвел взглядом комнату… Господин Деляну хмуро смотрел в потолок, как будто там было изображено предательство Иудой Иисуса.

Взгляд Дэнуца остановился на бритой голове Герр Директора, на его шраме; испуганно уперся в буфет… Бедный буфет! Когда Дэнуц был маленький, он прятался в буфет… А теперь он стал большой!.. И мамы в столовой не было…

Он судорожно глотнул, снова глотнул… Сидит он на стуле, один-одинешенек на всем белом свете… И надо ответить «да».

Он посмотрел на Герр Директора. Взгляд его выражал покорность.

— Не торопись, Дэнуц, — ободрил его Герр Директор. — Подумай хорошенько.

В голове Дэнуца звенело.

Рука сжимала коробку в кармане… Прилетевшая в комнату оса жужжала перед самым его носом. Он тряхнул головой, отмахнулся от осы руками. Оса опустилась на виноград. Рука Дэнуца снова судорожно вцепилась в коробку.

«А!.. Так вот почему мама…»

И папа и Ольгуца! Все знали, один только он не знал!.. Его изгнали из дома… Все его бросили… Никому не было до него дела… даже маме! Даже маме!.. У Дэнуца никого больше не было…

Он закрыл увлажнившиеся глаза… И вдруг котомка Ивана приоткрылась. Из нее стремительно выпрыгнули — точно гигантские тени из пустынного мира — Барбара Убрик, Женевьева Брабантская, Золушка, все несчастные царевны и царицы… и среди них собака солдата, погибшего на войне, — пес Азор.

«Так вот оно как! Вот как!..»

По щекам Дэнуца покатились две слезы и упали в толпу жалких теней… Дэнуц рукой яростно вытер глаза… Потому что из Ивановой котомки вдруг вышел Фэт-Фрумос из слезы, с черными, развевающимися на ветру кудрями, с горящими глазами, с палашом в одной руке и булавой — в другой.

Дэнуц вытащил из кармана коробку с шоколадом и положил на стол.

«Она мне не нужна! Раз так, пусть!.. Погодите, я вам покажу!..»

Громко, необыкновенно звонко и решительно Дэнуц произнес великие слова:

— Да, дядя Пуйу, я поеду с тобой в Бухарест. Я так хочу.

— Браво, Дэнуц, браво! Вот это я понимаю! Иди, я тебя поцелую.

— Дэнуц! — вскрикнула госпожа Деляну, которая заглядывала в полуоткрытую дверь, но не решалась войти, точно ожидала результатов операции.

«Что я сделал?»

Подобно утренней росе, Фэт-Фрумос растворился в потоке слез, хлынувших из глаз Дэнуца.

— Алис! Иди сюда, Алис! Дело сделано! Да здравствует наш Дэнуц! Бутылку котнара!

— Ничего, ничего, родной мой, все будет хорошо, — утешала сына госпожа Деляну, обнимая его так, как, вероятно, обняла бы на перроне темного вокзала, услышав гудок паровоза, который должен был увезти его на войну.

В один миг столовая полностью преобразилась. Профира, получив соответствующее приказание, живо сняла со стола скатерть с пеплом и крошками, подмела пол, недружелюбно поглядывая на шуструю Анику, которая приносила и уносила тарелки и столовые приборы, постукивая ими, словно кастаньетами. Другая скатерть, белая, вышитая, покрыла стол, придав ему воскресный вид. Герр Директор помогал госпоже Деляну, с галантным видом поправляя края скатерти.

Господин Деляну спустился в погреб. Дэнуц, сидя неподвижно на стуле, с серьезным и отсутствующим видом наблюдал за всей этой суетой, точно статист за сменой декораций пьесы, в которой он тоже является декорацией.

— Алис, бьюсь об заклад на икс килограммов засахаренных каштанов, что у тебя не найдется бисквитов к шампанскому.

— Ты думаешь? Вот, полюбуйся…

На верхней полке буфета, рядом с традиционной корзинкой мускатного винограда и миндаля, горой высились посыпанные сахарной пудрой бисквиты, словно желтые весла в праздничной ладье.

— Я проиграл. Приказывай!