Дэниел Мартин - Джон Фаулз

— Удивлена? — Она кивнула и потупилась. — Мне очень его жаль, Каро. Несмотря на все семейные передряги.

— Я понимаю, папочка.

Это её «папочка» часто произносилось как бы в лёгких кавычках; на этот раз они были особенно заметны.

Она обошла машину и открыла дверь со стороны водителя. Я, согнувшись, влез и уселся рядом.

— Когда-то мы с ним были очень близки.

Она не сводила глаз с ветрового стекла. Машина Диллонов, чуть впереди нас, двинулась прочь.

— Просто очень грустно, что понадобилось такое, чтобы вы снова были вместе.

— Дорогая моя, если ты явилась сюда сказать мне, что твоё поколение в нашем семействе считает поведение моего поколения кретинским…

— Я явилась сюда потому, что я тебя люблю. Это ясно?

Я наклонился и поцеловал её в щёку. Она включила зажигание.

— Я позвонила тёте Джейн. Сегодня вечером. Когда получила телеграмму.

— Как она тебе показалась?

Мы тронулись с места. Каро неудачно перевела скорости и поморщилась.

— Держится. Как всегда. Мы больше обо мне говорили.

— Попробую отоспаться немного. Потом поеду.

— Ну да, — ответила она. — Я так и думала. Так ей и сказала. — Она поколебалась немного. — Она очень тебе признательна.

— Да я сам искал повода. Очень соскучился по тебе.

Она с минуту ничего не отвечала, хотя губы её слегка улыбались.

— Она хорошая?

Этот разговор должен был начаться, и я обрадовался, что Каро так легко и быстро подняла его сама.

— Да. И всё-таки я соскучился по тебе.

— Говорят, она очень способная.

Я помолчал.

— Тебя это шокировало?

— Ну ты даёшь. Глупости какие. Я сама была в тебя немножко влюблена.

— Вот теперь шокирован я.

— Я в школе всем своим друзьям и подружкам рассказывала, какой ты… сокрушительный.

— Как водородная бомба? — Она усмехнулась. — Да?

— Когда я была совсем маленькой и ты взял меня в Девон, в этот великий поход по земле предков… Тогда я в первый раз всерьёз задумалась о вас с мамой. Не могла себе представить, почему она ушла от тебя — такого хорошего. — Она помолчала и добавила: — Разумеется, тогда я тебя ещё как следует не знала.

— Ну, знаешь… Если бы ты вела себя не так мило…

Она по-прежнему улыбалась, но за улыбкой чувствовалась какая-то тревога, что-то, чего нельзя было сказать, что нужно было прятать под этаким поддразниванием. Она прибавила скорость, чтобы обогнать запоздалый грузовик. Мы направлялись в туннель, ведущий к шоссе М4.

— А как Ричард?

— С ним покончено, если это уж так тебя интересует.

Я бросил на неё короткий взгляд. Она чуть слишком сосредоточенно вела машину; потом скривила губы и пожала плечами. Как-то раз, давно, в период её увлечения верховой ездой, я наблюдал за ней на ипподроме. Может, в чём-то Каро и не дотягивала до идеала, но препятствия она брала с маху, без колебаний.

— Когда это случилось?

— С месяц тому назад. После моего последнего письма.

— Появился кто-то другой?

— Просто… — Она опять пожала плечами.

— Бедняга Ричард. Он мне нравился.

— Ничего подобного. Ты же считал, что он типичный итонский106 болван.

Такие споры между нами не были новостью. Она приучилась вот так мне перечить, когда я взялся выводить её в люди: мол, может, она и дура, но способна отличить, что я на самом деле думаю, от того, что говорю ради её ободрения.

— Ты оказался прав, — добавила она.

— Хочешь, поговорим об этом?

Мы выбрались из туннеля. Я не узнавал знакомых мест, как часто бывает после долгих странствий: всё вокруг, даже хорошо знакомый ландшафт, утрачивает реальность. Да ещё эта ужасная промозглая сырость английской зимы.

— На самом деле всё это произошло в Комптоне. Мы поехали туда на выходные. Думаю, из-за того, что там его холили и лелеяли как будущего зятя. Смотреть противно. Это и было последней каплей.

— Да он-то чем виноват?

— Знаешь, он таким оказался мещанином — просто фантастика какая-то. В глубине души. Честное слово. Просто упивался всем этим. Подлизывался к Эндрю, совсем голову потерял. Притворялся, что ему очень интересно слушать про надои молока, про охоту и про бог знает что ещё. И я вдруг поняла, что он пустышка. Притворщик. Во всём.

— Ну тогда ты правильно его выгнала.

Злосчастный Ричард во многом походил на Каро: университет ему тоже было не потянуть. Родители его владели одним из крупнейших лондонских издательств, и он изучал издательское дело, используя старинный английский принцип: поскольку естественные склонности человека, несомненно, наследуются, нет необходимости их проявлять въяве. Ричард походя усвоил кое-какие левые взгляды, общаясь с не вполне всем довольными подчинёнными отца, но ему-то предстояло ещё хуже управлять ими в будущем; впрочем, возможно, он просто опробовал на мне идеи, неприемлемые у него дома.

— Он был до того отвратителен, ты просто не представляешь! Заявил, что Флит-стрит на меня дурно влияет. Как-то раз сказал, что я становлюсь резкой. «А это просто вульгарно, моя милая». Я швырнула в него бутылку джина — совершенно вышла из себя. Наглость такая! И нечего ухмыляться, — добавила она.

— Но хоть часть квартиры уцелела?

— Это было у него дома.

— Прекрасно. Никогда не швыряйся собственным джином.

Каро закусила губы. Мы выехали на шоссе М4.

— Ты-то ведь знал — с самого начала. Мог бы предупредить.

— С моим-то умением выбирать идеальных спутников жизни…

— Мог бы и научиться.

— Уже поздно.

Она некоторое время переваривала мой ответ.

— Ты на ней женишься?

— Её зовут Дженни. Нет. Не женюсь.

— Я не хотела…

— Я знаю.

Недопонимание… эта опасность всегда была присуща нашим с Каро отношениям. Что-то в ней и правда изменилось. Может быть, это было всего-навсего влияние нового, чуждого мира, где она успела пробыть полгода. Мне подумалось, что не всё так гладко складывалось у неё на Флит-стрит, остались царапины; и оцарапать в ответ стало необходимым способом защиты. Я не согласился бы, что это — «просто вульгарно», но в ней действительно появилась какая-то новая резкость, на смену былой наивности пришла некоторая агрессивность. Шуточка о влюблённости в меня ей и в голову бы не пришла полгода назад, а о глупости, присущей старшему поколению, вообще и намёка быть не могло.

— Ну а как работа?

— Очень нравится. Даже сумасшедшие часы.

— А новый босс?

— С ним интересно работать. Всё время что-нибудь новенькое — не соскучишься. Чуть не полжизни на телефоне вишу.

— Что же ты мне ничего не написала?

— Немножко боялась, что ты будешь… Я знаю, он когда-то кошмарную рецензию на тебя написал.

— Да он и хорошие тоже писал. Это не оправдание.

— И с орфографией у меня нелады.

Я почувствовал какое-то замешательство и решил смягчить ситуацию:

— Ну так и быть. Теперь я дома.

Но она явно всё ещё размышляла о том, как я обижен на Барни.

— На самом деле наполовину ты виноват, что я получила это место. Мне пришлось кое-что ему перепечатать, и он спросил, не однофамилица ли я. — Каро помолчала. — Не могла же я отказаться. Это ведь такое повышение.

— Ну разумеется. Я очень за тебя рад.

Минуту спустя она заговорила снова:

— Мама говорит, ты его недолюбливал.

— Ну, это всё дела давно минувших дней.

— Вам удалось поговорить в самолёте?

— Поболтали немного. О допотопных временах. Обо всём понемногу. О тебе.

— Знаешь, он ведь тебе завидует.

— Он вроде бы успел намекнуть об этом.

— В самом деле. «Зависть» — не то слово. Он говорит, его восхищает практически всё, что ты делаешь.

— И не восхищает практически всё, что делает он сам.

— Он ужасно не уверен в себе. В глубине души.

Я промолчал.

— Все они такие. Ты даже не представляешь, как им всем себя жалко. И приходится всё это нытьё выслушивать. Нам, секретаршам. А соперничество! Знаешь, всё это так мелко: если «А» получает на полколонки больше, чем «Б», а «В» приглашён на деловой завтрак с начальством, а то ещё фотографию «Г» поместили над подписанной им статьёй… Если б они не встречались каждый день в «Эль Вино» да не грызлись там между собой, они бы все с ума посходили. Фактически Бернард лучше многих из них. Он по крайней мере способен над всем этим смеяться.

В опубликованных им статьях Барни всегда писал своё имя полностью. Сейчас я заключил, что отныне и мне придётся при встречах именовать его так же.

А Каро продолжала:

— Знаешь, это до абсурда похоже на деревню у нас дома. Сплошные сплетни, подглядыванье, и все всё про всех знают.

Я не мог не усмехнуться про себя: эта новая уверенность в праве судить, в собственной объективности… когда-то я старался уберечь Каро от обсуждения блестящих — или тех, что считаются блестящими, — сторон моей собственной жизни. Даже если в Оксфорде я и был подвержен самолюбованию, позднее мне удалось избежать той его отвратительной разновидности, что так свойственна миру кино. Дома, в моём кабинете, на стенах — полки с книгами и даже висит парочка зеркал, но совершенно отсутствуют награды и грамоты в рамках, золочёные статуэтки, афиши и кадры из фильмов — эти вечно лгущие зеркала успеха; точно так же я всегда держал дочь подальше от знаменитостей. Теперь я заподозрил, что в этом не было необходимости.