По экрану памяти: Воспоминания о Второй Колымской экспедиции, 1930—1931 гг. - В. Цареградский

По аналогии возникли мысли о фотосъемке с высоты. Я давно уже мечтал об использовании для этой цели небольших воздушных шаров. На них можно было бы поднимать на определенную высоту уравновешенный и направленный строго по вертикали один или несколько фотоаппаратов с часовым механизмом. Этот способ отлично мог служить для уточнения и детализации глазомерной съемки, особенно если на земле оставить заметные с высоты знаки: палатку или квадраты брезента на промеренных лентой расстояниях. Это позволило бы потом определить масштаб. На фотографии были бы отражены изгибы рек, ручьев, впадающих в них, холмы, склоны долин, выходы на поверхность горных пород и многие другие детали, которые невозможно отразить при помощи одной глазомерной съемки. А нам так необходима была детальная карта. Однако даже такая примитивная аэрофотосъемка в то время оставалась неосуществимой мечтой.

…Дробный топот копыт догонявшего каравана вернул меня к действительности. Надо было спешить. Пока еще стояли погожие дни, необходимо было добраться до побережья Охотского моря как можно скорее.

С присущим геологам, географам, изыскателям дорог обостренным вниманием я продолжал наблюдать за малейшими изменениями местности. Сквозь прогалину между деревьями я сначала машинально зарегистрировал резкое изменение противоположного обрывистого берега. Всмотревшись, обратил внимание на его полосчатую окраску, а через бинокль уже отчетливо увидел, что относительно светлая рыжеватая стена обрыва пересекается параллельными черно-серыми полосами. Было ясно, что это обнажение слоистой толщи, сложенной либо осадочными, либо вулканическими породами. Но если это осадочные отложения, то черные слои могут быть и каменноугольными…

Как у охотника, внезапно увидевшего долгожданную дичь, у меня на миг замерло, а потом часто-часто забилось сердце в предчувствии удачи. Я оглянулся. Наш караван быстро приближался. Сделав знак Дзевановскому, чтобы следовал за мной, я спустился в пойму, пересек реку и, поторапливая Сокола, подъехал к обрыву. Сомнений больше не оставалось. Обрыв слагался осадочной угленосной толщей. Черные, матовые и глянцево-блестящие полосы были пластами угля. Это подтверждали и обломки в осыпях у подножия обрыва. Спрыгнув с коня и торопливо разбив молотком несколько крупных камней, я положил куски в карман. Затем перешел по мелкому узкому протоку на расположенный чуть ниже по течению остров. Место было удобным — ровная плотная полянка, рядом хорошее пастбище для лошадей с питательной травой — пыреем. Я подал знак подъехавшим товарищам, чтобы располагались здесь на стоянку.

Все недоуменно смотрели на меня, ожидая объяснения причины неожиданной остановки. Я осторожно вынул из кармана куски угля и торжественно сказал:

— Обнаружена угленосная толща!

С нескрываемым интересом товарищи стали рассматривать, передавая друг другу, куски каменного угля, ради которого мы отправились сюда. Все оживленно переговаривались, счастливо улыбались. Радость была не меньше, чем у золотоискателей при виде первых найденных золотин.

Теперь до вечера надо было успеть расчистить пласты угля и все слои вмещающих пород, потом замерить, зарисовать обнажение, отобрать образцы, собрать ископаемую флору и все задокументировать. Одним словом, дел было много.

К. обрыву пошли втроем — я, Мария Яковлевна и Дзевановский. Протяженность обрывистого берега с обнаженной толщей достигала примерно двух-трех десятков метров. Выше по реке он был сплошь покрыт осыпью и местами задернован. Ниже по течению угленосная толща неожиданно обрывалась в результате тектонического смещения. Вверху обрыв заканчивался на высоте примерно пятнадцати метров, переходя в более пологий склон горы, покрытый осыпью камней, сильно задернованный и местами поросший густым стлаником.

Вначале мы лазили по крутому обрыву торопливо, забыв об опасности, охваченные нетерпеливым желанием быстрее составить общее впечатление и дать месторождению предварительную оценку. Пласты угля по большей части матово-черные, плотные и, очевидно, многозольные, мощностью в несколько десятков сантиметров, в отдельных местах достигали почти метровой толщины. Внутри пластов встречались тонкие, до 8— 10 сантиметров, линзы и гнезда легкого, очень блестящего черного угля, похожего на твердую смолу или черное стекло.

Когда несколько спал первый порыв, мы перешли к планомерному исследованию. Стали производить замеры, зарисовки, последовательное описание слоев пород, слагающих этот обрывистый берег. Порой подобраться к нужному участку с обнаженными слоями было очень трудно из-за крутизны или текучих осыпей щебенки. Приходилось молотком или кайлом выбивать ямки — ступеньки, поддерживать и тащить друг друга. Бывало, что кто-то из нас срывался и скатывался вниз вместе с осыпью, но снова упорно карабкался вверх, стремясь не отстать от других. Ноги у всех были в ушибах, руки в ссадинах и порезах, но в азарте мы не замечали ни боли, ни усталости, ни времени. Между тем проходил час за часом. Солнце склонялось к горизонту — дни были уже по-осеннему короткими. Дважды приходили из лагеря звать нас обедать, но мы не могли оторваться.

Только когда солнце скрылось за лесистыми горами и в долине сразу потемнело, мы нехотя и вместе с тем с радостным чувством облегчения разогнули спины. Ломило поясницу, ныли руки, ноги подкашивались. Постояв несколько минут и полюбовавшись закатом, занимавшим чуть не треть неба, и высветленной гладью широкой реки, мы медленно спустились с обрыва и побрели к стоянке. Хорошо, что она была совсем рядом.

Здесь нас ждала полная идиллия. Горел костер, среди расставленных мисок возвышалась горка свежеиспеченных лепешек, распространялся аппетитный запах от макаронного супа. Это были старания дежурного «повара» старшего рабочего дяди Вани, который отличался умением вкусно готовить.

Он прибыл к нам с группой зейских старателей, быстро завоевал авторитет у молодых рабочих, и они уважительно стали называть его дядей Ваней. Был он среднего роста, кряжист, с крупными руками, крепкими кривоватыми ногами. Движения его хотя и были неторопливы, иногда неуклюжи, но делал он все ловко и основательно. Выглядел он старше своих сорока трех лет, на вид был суровым и молчаливым. У него было открытое русское лицо, слегка приплюснутый нос и крупный рот, обрамленный русой бородкой и короткими усами. Старшим среди рабочих он стал благодаря безотказной исполнительности и сообразительности. Эти качества плюс многолетний опыт и позволили Горанскому рекомендовать мне в Хасынскую экспедицию дядю Ваню.