Коло Жизни. Бесперечь. Том второй - Елена Асеева

Еси отворила глаза, вроде даже ощутив как ее резко перестав качать, положили на теплую землю, досель пригретую солнечными лучами, и ощутимо зачем-то толкнули в плечо. Девушка лежала на левом боку, и пред ней покачивались, наклоняясь по единожды прописанному дуновению ветра вправо… влево короткие, рыже-смаглые колоски пшеницы, цветом напоминающие суть сияния Крушеца. Прямостоячие стебли с плоско-линейными листочками едва таращились из золотистого покрова оземи. Тем не менее, явственно смотрелись одиночные янтарного цвета колоски, расположенные на стержне колосьев двумя рядьями и испускающие из себя легкое рыжее сияние. Уходящие вперед пожни пшеницы, где-то вельми не близко сливались с безбрежным бледно-желтым краем раскинувшегося над тем полем небосвода без присущих ему облаков, солнца аль звезд, одначе, излучающего легкое едва ощутимое туманное марево, наполненное одновременно светом и теплом, а потому будто парящее.

Еси ощущая не только сие плывущее окрест нее тепло, но и слабость в теле, кружащую дымку внутри головы медленно поднялась с земли и только когда села, приметила правым глазом сидящего чуть позади Першего. Бог поместился также как и девушка на оземи, подогнув ноги в коленях, и неотрывно смотрел куда-то вдаль. Ноне старший Димург приобрел свой положенный рост и возвышался над Есиславой могутной стеной. Золотое сакхи без рукавов нежно блистало в такт его коже, напрочь потерявшей положенную ей коричневу. Теперь кожа точно обрела свой истинный цвет – золотой… Цвет которым была насыщена вся плоть Бога, и даже черные кудерьки Першего подсвеченные тем полыхание казались ноне тоже златыми, только явственно карими оставались его очи, полностью поглотившие и склеру, и зрачок.

Вздев вверх голову, Есинька малеша глазела на округлую грань его подбородка, а после, обернувшись, узрела позадь фигуры Бога мощное древо. Высокорослое, с невообразимо боляхным стволом, каковым оно полностью заслонило обзор заднего вида, словно там позадь него ничего и не было. Великолепный в обхвате ствол, оный не сразу удалось бы обойти, был сравнительно ровным. Желтоватая кора на нем без каких-либо изъянов, трещин, выемок аль отслоений имела в неких местах поперечные вытянутые рыжие отвесные полосы, напоминающие чечевички на березе, допрежь растущей в Дари. Дюжей и конической формы с крупными ветвями, что росли частью почитай горизонтально, и лишь кое-где с легким наклоном вниз смотрелась крона дерева. На ветвях таких же желтовато-смаглых располагались золотистые аль вспять молочно-белые, ромбиком, и точно опушенные с обеих сторон, по краю еще и малешенько зубчатые, листочки. Чудилось, они еще и покрыты легким, клейким налетом от которого и поблескивают, под тяжестью которого синхронно трепещут, наклоняясь то вверх, то также единожды вниз. Из земли, подходя к самому стволу, вылезали раскинувшиеся в разные стороны широкие корни. Они своими высокими спинами угловато-сплющенными в навершие и утолщенными ближе к почве, имеющие гладкую поверхность и чудной бледно-красноватый цвет яростно исполосовали подступы к самому древу. Порой на тех вылезших из почвы корнях поместились замершие пучки пшеницы, напоминающие поросшие травами лесные прогалины. Справа и слева от древа, там, где оно массивом своего ствола и кроны не скрывало обзор, лицезрелись злаковые поля с едва шевелящимися колосками пшеницы, поигрывающей янтарной капелью зерен. А верхние ветви дерева точно уперлись в свод неба, аль это просто так казалось, ибо могучая его крона терялась в том сияние.

Тишина, окутывающая это небывалое место, была поразительной. Ни слышалось, не только пения птиц, стрекота, жужжания насекомых, ни ощущалось даже легчайшего дуновения ветра, будто в этом месте отсутствовало движение и время как таковые. А шевеление трав и листвы проходило под однообразную мелодию… Неспешно наигранную, каким-то изумительным инструментом, сопровождаемую легким гудением и вовсе чудесного, нездешнего голоса. Вельми насыщенно пахло здесь сладостью цветочной пыльцы, чуть ощутимой ночной прохладой и проскальзывающей прелостью опавшей листвы, аль давеча снятого пласта земли… Аромат лугового цветка перемешивался тут с кисловатым духом хвойного леса и солеными брызгами моря… И точно волной дуновения проплывали благоухания разломленного надвое ломтя хлеба, материнского молока, и лопнувшего от спелости плода, едва тронутого плесенью.

– Где мы? – едва слышно вопросила Еси, страшась разрушить царящий кругом мелодичный порядок.

Девушка медленно дернулась в сторону Бога, и словно упав на его руку, услышала, как прошелестел тихой волной голос, исторгнутый, похоже, не ее устами. Бог нежно поддержал юницу сразу за голову и плечо, ласково ответив:

– Это Березань. Место, где правит время… Слышишь его? Здесь… И только здесь можно ощутить существование самой развивающейся материи бытия. Бесконечности пространства, которая вмале, при помощи мощи Родителя, выльется во Вселенную новой Галактикой… Быть может Галактикой, предназначенной для Крушеца.

К едва ощутимому гудению голоса теперь значимо добавилась густота протяжного и однотипного звучания бубна, а миг спустя ему стали вторить высокие гусли, чистые напевы свирели, и несколько скрипучий наигрыш волынки.

Безграничность…

Даль этого места казалась безмерной, со зримым колебанием колосков и воочию вздыхающего бледно-желтого небосвода… степенно приближающегося и также медлительно отступающего.

– По преданию дарицев, – молвила Есислава, и голос ее легчайшим шорохом просквозил меж ней и Господом. – Закончив сотворение мира, Боги поселились в Небесном Саду у Великих гор, в месте называемом Березань. В Березане росла солнечная береза вниз ветвями и вверх кореньями.

– Ну, как видишь на этот раз, – отозвался Перший и его бас-баритон также, как голос юницы словно пробежав по пожне слабым шорохом растворился в тех бесчисленных янтарных колосках. – Дарицы не далеки от истины. Позади нас растет солнечная береза, а в Березани хоть и не живут Боги, однако Родитель их тут растит… растит и лечит.

– Мне нынче, приснилась моя мать, оказывается она была из твоих отпрысков Отец, – произнесла Еси, впервые так величая Димурга при нем. – Эйу… ее звали Эйу.

Девушку нежданно резко качнуло вправо… влево в такт колыхающимся колоскам пшеницы, стелющихся по этому безмерно-монотонному полю. Бог торопливо придержал ее за плечо, и, притулив к своему боку, крепко обнял, словно опоясав стан Есиньки левой рукой.

– Она была наполовину темной. Была болдырем, – пояснил Перший, и, склонив голову, заглянул юнице в глаза. – Однако, я рад, что ты, наконец, увидела собственные воспоминания. Крушец поколь отдыхает, тебе нужно набраться сил перед встречей с Родителем. Надобно, чтобы ты была бодра и прошло утомление… Тебе необходимы силы, абы перенести лечение, посему ты поспи.

– Знаешь, – вроде, и, не слыша Бога, проронила задумчиво Есинька, наблюдая как золотое сияние округ глаз Першего, переместилось на черные ресницы, в доли секунд придав им собственный цвет. – А я видела как в меня вселился Крушец, ибо была уже ребенком… Скорей всего младенцем, так как слышала собственный крик и чувствовала руки матери, успокаивающие, укачивающие меня. Крушец прибольно обжег мне кожу на лбу, а после вошел в левую ноздрю, горящей искрой… Если бы он пролетел мимо, ноне я бы не была с тобой, Отец… И не была бы его частью… Его… Моего дорогого Крушеца.

Зримо дрогнули на лице Бога, едва проступающие оранжевые паутинные кровеносные сосуды и ажурные нити кумачовых мышц, жилок явственно показавшись под тончайшей поверхностью кожи, цвет каковой утонул в сиянии медно-желтоватой плоти. И Есислава узрела в очах Першего изумление, столь мощное, граничащее с недоверием, от коего сердце захолонуло от волнения в груди.

– Я не обманываю, – прошептала огорченно девушка, и затрепетали ее полные губы, словно списанные с губ старшего Димурга.

– Нет… нет, я не сомневаюсь в твоих словах, – скоро отозвался Перший и ласково перстами правой руки огладил кожу на лбу и выпуклую спинку носика девочки. – Просто поражен… поражен твоим сказом. Понеже Крушец мог вселиться лишь в плоть плода, находящегося во чреве женщины, это прописано в каждой лучице. Абы такое вселение безопасно для ребенка, и не может ему никак навредить. – Бог на мгновение прервался, испрямил спину, и, устремив взгляд вперед, дополнил, – либо это его способности, либо так его тогда перекодировал Родитель… Тогда многое… многое становится понятным… и главное, почему мы его не нашли на Зекрой… И почему пропустили его вселение Керечун, Коловерш и Шликун в этот раз.

– Он был у Родителя тогда, когда вы его искали на Зекрой, – дыхнула Есинька.

И теперь сама перевела взор с нависающего над ней округлого подбородка Димурга на раскинувшуюся пошеничную пажить с кланяющимися колосками да колыхающимся дымчатым маревом наполняющим пространство меж ним и бледно-желтым небом. Даль… бесконечная даль иного, творящего материю бытия, будто впорхнула в глубины ее естества погудкой трембита… Трембита духового инструмента на каковом играли в Наволоцкой волости Дари горцы, извлекая из нее печальные и тоскливые звуки… Звуки, словно говорящие о конечности пути любого божеского создания, и не важно, человек ли это, аль мощный континент планеты. Мелодия родимого края, нежно качнула ее, повелевая своим движением прилечь и не в силах противостоять той отеческой воли Есислава опустилась на оземь. Положив подле ноги Першего свою голову, упершись макушкой в его бедро. Бог немедля принялся голубить перстами волосы Есиньки, передавая им обоим свою любовь и заботу.