Отель, портье и три ноги под кроватью - Яков Томский

Нет.

Ладно. Это справедливо. Жизнь не стоит на месте, отели ремонтируются, цены взлетают, и люди уходят в другие отели. Однако перед открытием отеля, когда многих из нас уволили, а в здании нельзя было заказать даже картошку фри, частная инвестиционная компания, знавшая, что скоро клиентура изменится, не посчитала нужным сообщить гостям, уже забронировавшим номера, в каком состоянии находится отель.

– Да, у нас есть номера по вашей обычной цене, сэр. До следующей недели.

Клиенты входили через вращающуюся дверь в помещение, где вовсю шел ремонт – потолок забит фанерой и все такое, – пробирались по узкому коридорчику через фойе под звуки пил и перфораторов, привносивших веселье в атмосферу. Потом они ехали в лифте на второй этаж, где располагались залы для заседаний; там мы открыли импровизированную стойку регистрации – крошечный стол посреди пустыни. Ни диванов, ни музыки, ни картин, ничего. Конференц-зал с одиноким агентом за столом, смотревшим из окна на Девятую авеню. Чертовски грустно. А потом стало еще хуже.

– Это фойе?

– Да, сэр.

– То есть у вас нет фойе.

– Нет, сэр.

– Ресторана или бара тоже нет?

– Нет, сэр.

– Ну хотя бы фитнес-центр открыт.

– О… да. Нет, сэр.

В этот момент гости начинали кипятиться.

– Почему мне не сообщили об этом? Почему цена та же? Когда я делал заказ, меня ни о чем не предупреждали. Кто будет за это отвечать? Я хотел бы донести до сведения руководства, что больше никогда в жизни здесь не остановлюсь.

Руководство было в курсе. В том-то и дело. Оно решило, что этот гость все равно больше не вернется из-за цены, так почему бы не высосать из него денег напоследок. Тогда он может преспокойненько, ну знаете, пойти нахер.

В то время работать за стойкой было непросто. Я уже познакомился и подружился со многими из постоянных клиентов, и мне больно было видеть, как их прижимают к стенке, обманывают и унижают. Это было нечестно. А потом стало еще хуже.

В шесть часов утра.

Когда началось это чертово сверление.

Казалось, что мы в Бейруте.

По правде говоря, жалоб стало меньше. Это было связано исключительно с тем, что наши гости, выходя из здания, не проходили мимо стойки регистрации – а шли прямо из лифта в туннель в «доме развлечений». Я бы сказал, что девяносто процентов всех жалоб в отеле проходят по разряду «ну ладно, я тоже умею жаловаться». Человек идет мимо стойки регистрации, бросает взгляд на нас, замедляет шаг, поднимает вверх указательный палец и подходит со словами: «Вы знаете, я не собирался жаловаться, но…»

Мы находились в холле конференц-зала, вокруг не было тех, кого обычно называют «вестибюльными ящерицами» – то есть гостей, которые весь день просиживают в фойе, якобы ожидая кого-то, кто никогда не приходил; шелестят газетой, слушают наши личные разговоры и иногда донимают посыльного болтовней о таких особенностях Нью-Йорка, которых на самом деле ни черта не знают.

– Это самая известная пиццерия в Бруклине, называется «Гримомо’с». Это, насколько я помню, на углу Мэдисон и тридцать первой улицы. О, я знаю Бруклин.

Теперь, поскольку мы расположились в бывшем конференц-зале, у нас было огромное окно во всю стену с видом на улицу, и я часами глядел на окружающее безумие. Я начал замечать одного и того же жирного грязного бомжа, волочившего черный мешок для мусора на запад около полудня и обратно на восток – после двух часов дня. На противоположной стороне улицы была парковка, и старик-латиноамериканец каждый день шаркал по дороге много часов подряд и махал оранжевым флагом приближающимся машинам, пытаясь развести их на двадцатку в час за парковку. К концу долгого дня его энтузиазм истощался: старик уже не вертел флагом, а только поднимал и опускал его. Эта картина почему-то всегда повергала меня в уныние.

Я продолжал совершенствоваться в создании произведений из канцтоваров и даже разработал игру в боулинг с использованием перевернутых спичечных коробков вместо кеглей, расположив их в конце длинного мраморного подоконника. Если взять ключ от номера и потереть его как следует о форменный пиджак, он будет замечательно скользить, как хоккейная шайба по льду, с нулевым сопротивлением на мраморе. Поэтому отполированная карточка-ключ стала шаром для боулинга, и мы по очереди запускали ее по длинному подоконнику, так, чтобы она врезалась прямо в выстроенные спичечные коробки, – и радостно вопили, когда получалось. Спичечный боулинг снискал популярность у посыльных, и, разумеется, они открыли тотализатор.

Посыльные, конечно, могли себе позволить убивать время. На самом деле они даже могли пытать его до смерти. При крайне ограниченном количестве доступных номеров к нам не приезжало больше пятидесяти гостей в день. И сорок из них отказывались от помощи. Причем пятеро из остальных десяти отказывались давать на чай только потому, что их не проинформировали о состоянии отеля.

Но каждый день посыльным приказывали прекратить смотреть в свои пустые кошельки и начать смотреть в будущее. Вскоре отель снова откроется, цены резко вырастут, а клиенты будут из тех, кто не может отличить двадцатидолларовую купюру от сотенной – так зачем напрягаться?

Через несколько месяцев всех сотрудников перевели обратно на первый этаж и торжественно открыли фойе. Прохладный транс звучал из встроенных динамиков, все мы поели копченого мяса, выпили безалкогольного пунша и оглядели свой новый дом.

Джей, который работал в отеле с момента его открытия, помогал «закладывать гребаные кирпичи», как он выражался, бродил туда-сюда, потягивая пунш так, будто туда плеснули чего-то покрепче. Он взял кусок мяса, затем бросил обратно на блюдо:

– Мда, ребята, похоже, они спустили на наше фойе десять миллионов долларов.

Оно было полностью отделано темным мрамором, зону отдыха освещали красные огни, все выглядело стильно и сексапильно, но казалось тесным. Картина на стене, огромный абстрактный монстр, была единственным ярким пятном в фойе; в самом ее центре был изображен череп из мягких золотых облаков. Золотой череп напоминал мне о деньгах. О частном капитале, который ни о ком не заботится и работает сам по себе и ради себя самого. Это не те деньги, что люди тратят на продукты или билеты в Диснейленд, а сатанинские деньги, которые никогда не тратятся, а лишь копятся, копятся, как желтое ядовитое облако, пока не образуют жутко страшный череп и начинают выжигать людям глаза и оставлять детей умирать от голода.

На следующий день начались увольнения. На следующий день дети начали голодать.

Прибыл новый генеральный, Барри Тремблей, – возник из ниоткуда. Нет, он, конечно, где-то когда-то родился – но сейчас был просто толстой жадной марионеткой частного капитала. Видимо, у него был некоторый опыт в производстве продуктов питания и напитков, но на этом все. Мы ждали кого-то элегантного, ловкого и умелого, лощеного и навощенного, как наше фойе. Но Тремблей был похож на толстого мальчишку из средней школы, на которого много лет все плевали и который теперь нашел себе должность по одному-единственному принципу: возможность плевать на других. Тремблей при ходьбе отклячивал зад так, будто его кто-то тянул вперед за колени. Он носил дорогие костюмы; но, как ни наряжай баклажан, элегантным он не станет. Когда Тремблей разговаривал, казалось, что его язык слишком пухлый и не помещается в рот, слова получались мокрые, как бьющаяся на столе рыба.

По-видимому, первым, что он произнес, было: «Уволить всех, кого можно».

Маленький желтый профсоюзный билет, подписанный мной рядом с писсуаром, спас меня от безработицы. Все, кто не состоял в профсоюзе, были уволены немедленно. В первую пятницу после открытия фойе, когда мы все вернулись на первый этаж, всех сотрудников отдела безопасности созвали в конференц-зал. Они думали, что это знакомство, вероятно, с новым генеральным, который хочет лично им представиться и рассказать, насколько важна их роль в отеле.

Тремблей уволил всех; сказал людям убираться ко всем чертям и вручил им чеки с двухнедельной зарплатой. Спасибо за двадцать лет службы. Вот половина аренды за следующий месяц. Ищите новую жизнь.

Многие плакали. Леонард, который показал мне видео с Хулио столько лет назад, только что заплатил первоначальный взнос за дом в горах Поконо. Он плакал. Рафаэль, как всегда, исполненный достоинства, подошел к новому генеральному, пожал ему руку и сказал: «Ёб твою мать, ты просто несчастный кусок дерьма», – а затем гордо вышел из здания. За ним последовали все бывшие сотрудники отеля; а на улице, выстроившись вдоль периметра здания, стояли те, кто пришел им на смену: охранная бригада восемнадцатилетних неподготовленных юнцов, готовых получать в час по восемь долларов и меньше. Думаю, в кинотеатрах на Сорок второй улице вообще не осталось билетеров; теперь они слонялись по фойе отеля, одетые в костюмы слишком большого размера, молясь за то, чтобы в «Бельвью» не было ни пожаров, ни бомб.