Тайны Второй мировой - Борис Соколов

Мы сделали все по правилам по инструкции. И все же возвращались на аэродром с сожалением о случившемся. В рапортах подробно изложили все обстоятельства, однако были нам упреки: дескать, не сумели принудить «юнкере» к приземлению. Все встало на свои места, когда в поднятом со дна залива фюзеляже обнаружили не только множество материальных ценностей, но и большое количество документов, составляющих государственную тайну… Мы поняли, почему экипаж Ю-52 отказался подчиниться требованию о возвращении на аэродром: ему пришлось бы расплачиваться за шпионаж».

Чувствуется, что Хохлов и его товарищи никаких мук совести за 9 безвинно загубленных жизней не испытывали: приказ есть приказ. Мы пока знаем имена только двух: командира «Калевы» Бо фон Виллебранда и радиста Танно Ланниса. Семь пассажиров, включая французского дипкурьера, остаются безымянными.

Интересно, что Петр Ильич бессознательно сдвинул время инцидента на 9 дней — на 23 июня. Получилось, что самолет вылетел из Таллинна уже после оккупации Эстонии советскими войсками, когда, по словам Хохлова, «эксплуататорские классы» «пытались переправить за океан награбленные капиталы» (правда, Балтийское море — не океан). Однако в действительности самолет сбили 14 июня — как раз в день, когда немцы вошли в Париж. Возможно, Петр Ильич за давностью лет перепутал падение Парижа с капитуляцией Франции, последовавшей 22 июня, и поэтому назвал неправильную дату гибели «Калевы». Думаю, что со сдачей французской столицы и был связан приказ сбить самолет. Вероятно, на борту «Калевы» находился какой-то документ, который не только утратил свою актуальность в связи с крахом французского сопротивления, но и становился очень опасным для Сталина, попади он в чужие руки.

Сталин, как мы помним, собирался использовать в своих целях германское наступление на Западе. Поэтому и финскую войну спешно прекратил, и все войска из Финляндии перебросил к германским границам, и демобилизацию призванных на «зимнюю войну» отложил до 1 июля. Наверное, и польских офицеров весной 40-го расстрелял только потому, что в случае войны с Германией их пришлось бы возвращать союзникам, а возвращать не хотелось. Сталин рассчитывал ударить в спину Гитлера, когда все силы вермахта будут брошены против Франции. Но французы подвели — не выдержали удара.

Может быть, некое послание в Лондон и Париж Сталин отправил через Маннергейма с одним из пассажиров самолета. Смысл этого послания, вероятно, сводился к нехитрой формуле: «Держитесь, друзья, скоро, очень скоро Красная армия вам поможет! Только вы уж по-братски уступите нам Прибалтику и Бессарабию». Как раз 13 июня у Сталина состоялось большое военное совещание. Может быть, на нем было решено, что Франции больше не продержаться, а потому Красной армии выступать в поход еще рано. 14-го же первым докладчиком у Сталина был Берия — скорее всего, сообщил о благополучно сбитом самолете и найденном документе.

Вполне возможно также, что злополучное послание вез французский дипкурьер. 13 июня Молотов встречался с только что прибывшим в Москву послом Франции Эриком Лабонном. Он передал пожелание Парижа «обменяться мнениями о средствах поддержания равновесия сил», нарушенных германским наступлением. Иными словами, Франция просила советской поддержки. Молотов в ответ осведомился, готов ли Париж обсудить бессарабскую проблему, но у Лабонна не было инструкций на сей счет[7]. Не исключено, что оккупацию Бессарабии и Литвы СССР тогда рассматривал как создание плацдармов против Германии. Не случайно первые требования Литве были предъявлены еще 25 мая, а ультиматум о вводе войск последовал 14 июня, на два дня раньше, чем двум другим прибалтийским государствам. Возможно, Молотов передал Лабонну секретное послание французскому правительству. Падение Парижа заставило Сталина срочно уничтожить документ, который ни в коем случае не должен был попасть в руки немцев. В погоню были брошены бомбардировщики — только они с базы на Моонзунд-ских островах успевали перехватить «Калеву».

Окончательно прояснить вопрос могли бы архивы — ФСБ и Президентский. Может, там еще обнаружится тот документ, который привел к гибели финского самолета. Но в любом случае стоило бы не только извиниться за преступление 60-летней давности, но и выплатить компенсации родственникам погибших, равно как давно пора выплатить компенсации и жертвам Катыни.

ИОСИФ СТАЛИН: «Стрелять в людей конечно можно, но стрельба не главный метод нашей работы».

К 60-ЛЕТИЮ СОВЕТСКОЙ ОККУПАЦИИ БЕССАРАБИИ И СЕВЕРНОЙ БУКОВИНЫ.{143}

26 июня 1940 года советское правительство в ультимативной форме потребовало от Румынии передать СССР Бессарабию и населенную преимущественно украинцами Северную Буковину. Бухарест по совету Берлина ультиматум принял, и 28 июня Красная армия, не встречая сопротивления, вступила на территорию этих румынских провинций и 30 июня вышла к новой границе на реке Прут. Первоначально население не проявляло никакой враждебности к советским войскам. Однако нескольких месяцев «коммунистического рая» с насильственной коллективизацией, закрытием церквей, дефицитом товаров, репрессиями против интеллигенции и представителей имущих классов радикально изменили ситуацию. Многие стремились бежать в Румынию, но встречали на своем пути пули советских пограничников. 1 апреля 1941 года первый секретарь Компартии Украины Никита Хрущев сообщал Сталину: «Часть крестьян ближайших четырех сел Глыбокского района Черновицкой области направилась в районный центр — село Глыбокое с требованием отправить их в Румынию. Толпа насчитывала около одной тысячи человек, преимущественно мужчины. В середине дня 1 апреля толпа вошла в село Глыбокое, подошла к зданию райотдела НКВД, некоторые несли кресты, было одно белое знамя (которое, как объяснили сами участники этого шествия, должно было символизировать мирные намерения). На одном кресте была приклеена надпись: «Смотрите, братцы, это те кресты, которые покалечили красноармейцы». У участников толпы оружия не замечено. После того, как у здания райотдела НКВД объяснили незаконность подобного сбора в погранполосе и потребовали разойтись, толпа растаяла… Начальник УГБ дал указание арестовать подстрекателей, что и было сделано сегодня ночью.

Два дня тому назад несколько групп крестьян с таким же требованием приходили в райисполком Сторожинецкого пограничного района. Выяснилось, что их подстрекали кулаки и гардисты (члены фашистской организации «Железная гвардия». — B.C.). Выявленные подстрекатели по Сторожинецкому району арестованы…

Около 19 часов 1 апреля толпа в 500–600 человек в Глыбокском районе пыталась прорваться в Румынию. Пограничники открыли огонь. В результате, по предварительным данным, около 50 человек убито и ранено, остальные разбежались. За границу никто не прорвался».

Иосиф Виссарионович был вполне удовлетворен тем, что в Румынию никто не ушел, но по-товарищески покритиковал Никиту Сергеевича: «Вообще из Вашего сообщения видно, что работа у Вас в приграничных районах идет из рук вон плохо. Стрелять в людей конечно можно, но стрельба не главный метод нашей работы»{144}. В том смысле, что достаточно вовремя арестовать «подстрекателей», тогда и стрелять, быть может, не придется. Но в целом задача перед Хрущевым и его подчиненными стояла весьма трудная. Надо было убедить украинских и румынских крестьян, что в боярской Румынии, где после 18-го года и помещиков-то в привычном смысле слова уже не было, а государство забирало у них лишь меньшую часть урожая, жилось хуже, чем при Советах, когда отбирали почти весь урожай. Поэтому в июне 41-го, за неделю до начала Великой Отечественной войны, Сталин, готовясь первым ударить по Гитлеру, депортировал десятки тысяч «неблагонадежных» жителей Бессарабии и Северной Буковины. Он не без оснований опасался, что «освобожденное» население предпочтет Советскому Союзу «боярскую» Румынию.

СТАЛИН И ЕГО ГЕНЕРАЛЫ

Иосиф Апанасенко: «Так советские люди не поступают со своими генералами»

Своих генералов и маршалов Иосиф Виссарионович любил, хотя и сажал, и расстреливал их беспощадно. Но и в обиду не давал, особенно тех, кто был с подходящим рабоче-крестьянским происхождением, а не из бывших царских офицеров. Вот поступил Сталину однажды замечательный донос на командующего Дальневосточным фронтом Иосифа Родионовича Апанасенко. И не от кого-нибудь, а от первого секретаря Хабаровского крайкома партии Е.А. Боркова. 13 августа 1941 года он сообщал «только товарищу Сталину»: «Положение в руководстве Дальневосточного фронта требует немедленной разрядки. В конфликте между Апанасенко и Желтовым (членом Военного Совета фронта, после войны ставшего начальником Главного политического управления Советской армии. — Б.С.) ответственность целиком ложится на Апанасенко. В личной беседе со мной Апанасенко ни одним фактом не мог подтвердить обвинения Желтова в трусости, игнорировании советских генералов и несработанности с местными партийными и советскими организациями, о чем он писал в шифровке на имя товарища Мехлиса. Все свелось к тому, что якобы «Желтов лезет командовать, а командовать хочу и буду только я один». Далее Апанасенко заявил: «Желтов не нюхал пороха, а туда же суется мне давать указания. Работать с ним не буду, пусть отправляется на запад».