Старость - радость для убийц - Лилия Беляева

Но где скрывается эта сила? Кто её олицетворяет? Кто руководит всем этим шабашем? По чьей хищной воле погибла в огне Мордвинова, Маринкин муж Павел, актриса Обнорская и, наконец, звезда экрана пятидесятых-шестидесятых Анатолий Козинцов, поехавший в Петербург по фальшивой телеграмме? И кто будет следующий?

Об этом же, видимо, думал Георгий Степанович, только что вернувшийся с прогулки. Он шагал по ковровой дорожке широко, помахивая тростью с львиной головой на рукоятке. Его остановила худенькая, зябкая, в оранжевом, Вера Николаевна:

- Мордвинова... Обнорская... Козинцов... За неполные два месяца. Вам не кажется это странным?

- Отчего же, дорогая! - отвечал бравый бородатый общественник. - Помираем помаленьку. Закон природы. За зиму тоже немало унесли. Посчитаем: Толобуев раз, Розенблат - два, Хачирян - три, Гурвич - четыре, Бахметьева - пять...

Я улыбнулась ему, когда проходила мимо, и тихо сказала:

- Я никому про Обнорскую... ну что вы мне говорили... ну что грозилась убить Мордвинову.

- Наташенька! - осадил он меня. - Мне сейчас ни до чего! У меня, простите, радикулит. Жду Аллочку, придет, разотрет...

Старикан закрыл за собой дверь своей квартирки так крепко, словно сам себя в ней и запечатал навсегда. Мне в голову залетела совсем шальная мысль: "А не он ли тут главный? Не он ли руководит всем этим измором? Только вот ради чего?: ради посмертного грабежа своих же товарищей по несчастью? Или он садист какой?"

... Кончалась третья неделя моего пребывания в Доме ветеранов всяческих искусств. А толку? Что поняла? О чем догадалась в точности? Как устала, однако! И от физической работы, но больше - душой. Как нестерпимо хотелось рассказать обо всем понимающему, своему в доску человеку! Да просто заскочить домой, увидеть мать, потрогать её вечное вязание, услыхать её голос: "Ты, конечно, опять толком ничего не ела? Иди на кухню, разогрей..." И пойти на кухню, где на голубом пластике стола сохранился след от зеленки, коей мазала себя как-то очень обильно пятилетняя Танечка, схватить со сковороды холодную макаронину, запеть ни с того, ни с сего в полный голос "Зайка моя, я твой тазик...", огреть походя полотенцем Митьку, встряхнуть за плечи мать, заглянуть ей в глаза, просто заглянуть...

Я даже взвыла и стукнула кулаком по чужому кухонному столу - до того схватило меня за горло желание немедленно выложить все-все, что узнала про этот странно - очень странноприимный Дом! Ну разве я не женская особь? Разве я "железный Феликс"? да ведь целых семнадцать дней уже не имею возможности отвести душу! Да ведь это самое настоящее издевательство над собой! Да провались она пропадом, вся эта чертова конспирация! Вот возьму и наберу номер Маринки...

Мои нервы уж точно сорвались с привязи. Я схватила желтый, как банан, Михаилов телефон, прижала его к себе, словно живое, понятливое создание, и... и, вопреки разуму, логике, всячески полезным доводам, принялась отстукивать Маринкин номер...

Но тут на улице, очень близко к окну, взвыла сирена - может, кто-то собрался угнать чужой автомобиль, да не выгорело... Мой палец замер над последней цифиркой. Я тотчас отняла коварный телефон от груди, отодвинула подальше, отправилась в ванную, пустила ледяную воду, чтоб сунуться под душ на три секунды, вздрогнуть от холода и прийти в себя окончательно... А потом уже можно понежиться в ванне, средь пуховых белоснежных облаков пены... В голове немедленно распустились цветы разумных, утешительных мыслей: "Ну да, нас, девушек-женщин, хлебом не корми, а только дай поболтать, выболтать. Ну раз природа требует! Но мы ж при необходимости такие стойкие оловянные солдатики! Лично я, например... А что? Взяла и переломила себя! Что это, как не подвиг разведчика? А уж так хотелось услышать Маринкин голос! Так хотелось! Но нельзя, никак нельзя "Наташе из Воркуты" звонить женщине, у которой убили мужа за вазу, когда-то принадлежавшую убитой актрисе Мордвиновой! Бедная, бедная Маринка... Пришла ли в себя после похорон? Искала ли меня? Жива ли вообще?

Последняя мысль прямиком подводила к необходимости дозвониться до неё и встретиться. Однако я понимала, что самой звонить в "засвеченную" квартиру никак нельзя. Не исключено, что телефон прослушивается. И я придумала вот что: обмотала шею шарфом, надела Михаилов кепарик с длинным козырьком, вышла на улицу, к телефону-автомату, прилепленному к стене соседнего дома. Вокруг ни души. Так ведь двенадцатый час ночи. Москвичи научились бояться. И я тоже не стала красоваться на виду, зашла за кусты и высматривала "жертву" оттуда.

Пьяного парня, тащившего себя и белую полиэтиленовую сумку с великим трудом куда-то вдаль, естественно, отпустила с миром. И парочку влюбленных не тронула. А вот женщину лет сорока, тянувшую сумку на колесиках и, как ни странно, напевавшую что-то себе под нос, - рискнула остановить и, изображая больше всего руками, что, мол, горло простудила, трудно говорить, а надо позвонить подруге, вот телефон, вот жетончик для телефона. Она легко пошла мне навстречу, призналась попутно - "у меня внучок сегодня родился в Волгограде, Андрейкой назвали", и набрала Маринкин телефон и, услыхав её голос, повторила за мной:

- Завтра в десять вечера. Привет от козленка. Доктор Гааз.

Я замерла. Поймет ли Маринка? Догадается? И вообще, захочет ли прийти? Мало ли...

Но она ответила как вполне сообразительный хомо сапиенс:

- Буду. Привет от верблюда.

Хрипя-сипя, я поблагодарила отзывчивую женщину. Она, было, взялась везти свою сумку дальше, но все-таки не удержалась, полюбопытствовала:

- Какой козленок? Какой верблюд? Шифровка, что ли?

- Шутка! - ответила я. - У меня в детском саду была на шкафчике картинка с козленком, а у моей подруги - с верблюдом.

- Чего это ты так хорошо заговорила? - подозрительно спросила женщина.

- А как-то лучше стало! Легче как-то! Сиренью пахнет, чувствуете?

Как же я ждала встречи с Маринкой! Как долго тянулся на этот раз мой рабочий день! Как некстати ко мне вдруг приклеилась Валентина Алексеевна, секретарша Удодова, попросила помочь ей собрать осколки от горшка, который она случайно разбила. Горшок оказался не простой, с цветком примулы. Я подмела с пола землю, сложила в пакет куски керамики, пообещала женщине пересадить примулу в хорошее место. Она меня благодарила почти заискивающе:

- Ой, спасибо, а то цветка жалко...

Под конец сказала:

- Ты совсем не то, что эти. Наши, вертушки... Кому сказать, к старикам ходят, подарки принимают... Не за так же...

- А как?

- Да ты вовсе темная! - с удовлетворением отозвалась стареющая женщина с бровками-ниточками и кудреватыми волосами совсем неинтересного фасона, видимо, завидующая молодости и не способная даже скрыть этого. - Москва молодых быстро портит! Смотри!

На встречу с Маринкой я отправилась в черных джинсах, черной рубашке, черных туфлях без каблуков. На голову надела паричок, а сверху - косынку. И, конечно, не забыла про черные очки. Стильная такая, хоть и не броская, получилась девица, ничем не напоминающая "Наташу из Воркуты", как напялившую, так и не снимающую серую турецкую юбку из дешевого искусственного шелка с плиссировкой, в босоножках, бывших в моде где-то в конце восьмидесятых, когда Мордвинова ещё сама ходила по магазинам, а сестра-хозяйка тетя Аня жила далеко от Москвы и думать не думала, что станет распорядительницей имущества знаменитой актрисы.

"У доктора Гааза" - означало, что встретимся у входа в Введенское кладбище, где, как широко известно, похоронен давным-давно доктор Гааз, покровитель бедных, сирых больных. в прежние годы, когда мы жили ещё в Лефортове, приноровились именно у входа на это кладбище, со стороны трамвайной линии устраивать свидания с мальчишками.

Я не то чтобы торопливо шла, соскочив с трамвайной подножки, но, можно сказать, бежала. Однако Маринка уже ждала меня... В плаще, шляпе, очках. Мы знали, где здесь растут кусты, где можно спрятаться от всего мира и наговориться всласть. Мы направились туда молчком.

Признаться, я всякого ожидала от встречи с Маринкой, всевозможных новостей, в том числе и удивительных. Но она буквально потрясла меня самой первой, когда мы очутились с ней в тишине, под раскидистым кленом, среди сиреневых кустов. Но прежде она обняла меня, ощупала:

- Живая... А мне всякие черные сны снились... Будто бы ты потеряла туфли и босиком пошла по льду, а лед провалился, а туфли твои на дне, а ты к ним тянешься, тянешься... Знаешь, черные, лакированные, на шпильках! Шпильки острые-преострые. К чему это? Ой, как я рада, что с тобой все в порядке! Ой, какая ты элегантная! Похудела ещё больше! Я только раз позвонила тебе, Митька ответил, что уехала к родственникам, осложнение после аллергии долечивать. У меня, не волнуйся, все ничего. Главное, никто не звонит и не пугает. Олежка в детсадик пошел. Но мы с ним уедем на море... Недели на три. Пусть посмотрит, какое оно... Спасибо Тамаре Сергеевне Мордвиновой... А черное в обтяжечку тебе очень и очень... Дурочки мы с тобой те еще... Жизни не знаем, хотя... живем, книжки читаем... Я не верю, что ты отступилась. У тебя глаз дурной и характер скорпионий. Ты ведь и по гороскопу Скорпион... Упрямая такая. Значит, способна нападать сзади, если есть к тому причина... Молчи. Не ври, если даже хочется. Не падай и в обморок, когда я тебе кое-что расскажу...