Упреждающий удар - Николай Иванович Чергинец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конце концов, мы с Надей встали и пошли, опираясь друг на друга, поддерживая друг друга, хватаясь друг за друга… А бабушки озадаченно смотрели нам вслед.
Тут с улицы во двор завернуло такси, серая «волга» с шашечками на борту. Мы сели в это такси; я устроился впереди, Надя — на заднем сиденье. У меня, когда я оборачивался, выпирал кусочек стодолларовой купюры из-под рубашки, Надя все поправляла на мне рубашку. Потом я обернулся и увидел, что купюры опять стали вылезать из-под ее юбки, на этот раз не одна и не две, а все сразу, как будто у Нади была нижняя юбка, и вот эта юбка вдруг стала сползать.
Я попросил водителя не обращать на нас внимания и перелез к Наде на заднее сиденье, а там опустился перед девушкой на колени — и стали мы возиться.
Водитель, коренастый малый с честным лицом, все посматривал в зеркало заднего вида, и глаза у него были такие круглые, а спина у него делалась все более и более прямая, а такси мчалась вперед все быстрее и быстрее.
Не знаю, что он подумал. Я помогал Наде загибать краешки купюр. Это было трудно, очень трудно, надо было захватить по сантиметру от каждого края, и пройтись вдоль всего подола юбки. Машину трясло, мы мучились, но не просили ехать медленней, потому что времени до отлета оставалось очень мало.
В Шереметьево мы прибыли за десять минут до завершения регистрации пассажиров. Надя пулей бросилась к месту регистрации, а я торопливо стал расплачиваться с таксистом. Когда я отсчитывал деньги, водитель отводил взгляд. На щеках его играл румянец.
Пограничник рассматривал наши паспорта и лица, но на одежду не обратил внимания. Таможня пропустила без единого вопроса. Мы с Надей держались как два манекена, но зато ничто на нас не хрустнуло.
Сквозь хваленые «Филлипсы» нас не пропустили, хваленые «Филлипсы» были зачехлены. Мы услышали, что они на ремонте. Нас и остальных пассажиров провели сквозь обычный магнитный контур, который реагирует на металл. Я сказал Наде, что не знаю, почему мы так легко пересекаем границу. Надя высказала предположение, что Россия и Германия заключили новое таможенное соглашение.
* * *
Где-то я читал, что путь от любви обратно в нелюбовь лежит через насыщение. Что касается нас с Надей, то в Германии насыщение для нас несомненно наступило, но я не сказал бы, что что-то изменилось после того, как наше путешествие подошло к концу. Нет, ничто не изменилось, не охладело и не пропало. И на обратном пути нам по-прежнему хватало лишь одной улыбки или одного взгляда, чтобы воспылать прежней страстью. Мы возвращались в Россию не на поезде и не на самолете, а на белом «мерседесе-600», который был куплен на деньги, оставшиеся после путешествия. Трудно было вспомнить, на что мы растратили все остальное, только хорошо запомнилось, что мы с Надей ни о чем не грустили.
Теперь в нашей жизни были и казино, и тотализатор, и огромные ставки, которые мы не стеснялись делать, и огромные выигрыши… и проигрыши, которые почему-то всегда больше выигрышей, и огромная яхта, взятая напрокат на несколько дней, и полет на пятиместном частном самолете в Париж из Франкфурта-на-Майне — с обязательными объятиями на заднем сиденье. Салон самолета выглядел один к одному, как салон легкового автомобиля, этакое такси, лишь за окнами были облака, а не улица, и тень самолета скользила по ним, а других машин с выхлопными газами и взглядами любопытных пассажиров не было.
От пилота можно было закрыться шторкой, что мы с Надей с превеликим удовольствием и сделали, и заключили друг друга в объятия. А когда Надя захотела распрямить затекшую ногу, она сделала это прямо в окошко. С ноги слетела туфля и пронзила облака. Надя, расшалившись, скинула вторую туфлю.
— Бомбардировка! — кричала она. — Бомбардировка!
В Париже мы болтались, в общем-то, без дела. Я предложил сходить в Лувр, но Надя как-то странно посмотрела на меня и ответила:
— Не могу. Вот чего-чего, но этого… ни в жизнь! — Она прижала раскрытую ладонь к груди.
— Почему? — опешил я.
— Разве я тебе не рассказывала, какой покровитель искусств мой дядя? — чуть ли не со слезами на глазах воскликнула Надя. — Он просто помешался. Ему сказали, что политик должен быть связан с прекрасным, и дядя принял это слишком близко к сердцу. Он решил заиметь вагон знакомых художников в Москве и сделал это… Он постоянно устраивает какие-то выставки, вернисажи, презентации… А я! Да он меня просто достал своими походами по музеям и выставкам. Так что, извини, Павел, — прибавила Надя, понизив голос. — Все, что угодно, но ни единого шага в сторону картин или статуй.
Зато мы поднялись на Эйфелеву башню, сложили маленький самолетик, написали на нем «Надя + Паша» и запустили в белый свет. И еще кричали при этом: «Как фанера над Парижем!»
В метро с Нади срезали сумочку. Сумочку было, конечно, безумно жалко, но Надя не стала унывать, а закричала на весь вагон: «A-а, фигня!», и вынула из кофточки две пачки, каждая по десять тысяч долларов. Весь вагон округлил глаза, а к нам подскочил какой-то рыжий малый, как он сказал, из русской эмигрантской газеты. Он хотел взять у нас интервью. С большим трудом мы от него отбились.
Короче говоря, усталые, но счастливые, как говорится, возвращались мы домой. Наш шикарный белый «мерседес-600» крутил колеса по маршруту Париж — Берлин — Варшава… Границу бывшего СССР мы пересекли в Бресте. И опять безо всяких таких хлопот покатили дальше: Минск — Орша — Смоленск… На всей этой очень длинной трассе, пожалуй, не осталось ни одной автозаправочной станции, где бы мы с Надей не останавливались, чтобы… ну, не так важно что, а важно как часто сделать.
Одно удовольствие, скажу я вам, ехать по хорошим
