Пепел стихий - Элис Клэр

Жосс заметил, что она держала что-то в другой руке: это был его мешок. Наверное, он оставил его в той роще, где они наблюдали за обрядом. В свете факела на мешке что-то блеснуло, и Жосс вспомнил, что, перед тем как они с аббатисой отправились в путь, он прикрепил на лямку оберег.

— Благодарю вас, леди, — сказал он, с трудом выдавливая слова, как будто его рот был набит шерстью.

Несколько мгновений женщина смотрела на него сверху вниз. Потом произнесла:

— Я — Наставница.

Она плавно заскользила по поляне и исчезла под кронами деревьев, Жосс рассеянно подумал, что готов биться об заклад: «наставница» — это такой же титул, как и «аббатиса».

Луна зашла.

В предрассветном сумраке стремительно холодало.

И Жосс снова и снова воздавал благодарность Наставнице и ее огню.

Оставшись наедине с бесчувственной аббатисой, Жосс поспешил сделать для нее какое-нибудь укрытие. Естественно, при этом у него не было даже намерения тревожить ее, пока она сама не очнется. Только бы это произошло до наступления утра! Если Элевайз не проснется, Жоссу придется оставить ее здесь, в чащобе, и отправиться за помощью.

Это мысль была для него мучительна.

Держа факел Наставницы, он шагнул под деревья и в густых зарослях папоротника нашел неглубокую лощину с нависшими над ней ветвями орешника и остролиста. Утоптав зеленые листья папоротника, рыцарь достал из мешка одно из одеял и расстелил его, другое положил рядом. Потом вернулся к аббатисе.

Будь он в добром здравии, ему, разумеется, ничего не стоило бы отнести ее в укрытие. Но сейчас, когда Жосс все еще чувствовал тошноту и головокружение, усилие, требующееся, чтобы поднять на руки высокую сильную женщину и перенести ее на десяток шагов, едва не лишило его сознания.

Когда он укладывал ее, укутывая ноги подолом монашеского одеяния, чтобы согреть, перед тем как накрыть одеялом, Жосс на мгновение задумался, почему же он чувствует себя так плохо.

Но затем рыцарь вспомнил о ране на лбу аббатисы и отогнал все прочие мысли.

Он закрепил факел в развилке ствола орешника и в его свете наклонился, чтобы осмотреть голову аббатисы. Над бровью виднелась кровь, тонкая струйка стекала на правый глаз. Несмотря на путаницу в голове, Жосс подумал: «Вода. Мне нужна вода, чтобы омыть ее лицо».

Ему потребовалось много времени, чтобы вспомнить, что он положил в мешок флягу с чистой водой.

Теперь ему потребовалась ткань, желательно чистая. Покопавшись в мешке, Жосс нащупал кинжал, спрятанный на дне и завернутый в кусок льна. Ткань была не то чтобы совсем чистой, но она могла сгодиться. Должна была сгодиться.

Жосс протер веки и лоб аббатисы и с ужасом заметил, что кровь окрасила накрахмаленное белоснежное полотно ее головного убора в алый цвет.

«Я обязан осмотреть рану», — сказал он себе. Жосс осторожно откинул черное покрывало и развязал ленты, которые удерживали льняной чепец, покрывавший ее голову и лоб. Когда рыцарь делал это, он чувствовал необъяснимый стыд, словно совершал над Элевайз насилие. «Я должен сделать это! — строго обратился он к себе. — Из раны может идти кровь, и если это так, необходимо остановить кровотечение, прежде чем…»

Прежде чем что?

Жосс решил, что ради душевного спокойствия лучше не задумываться об этом.

Вимпл обычно завязывался на макушке, его ленты проходили под верхним покрывалом. Когда последний предмет головного убора был снят, Жосс наконец смог увидеть рану на голове аббатисы.

На левой стороне лба образовался большой желвак, начинавшийся от кромки волос и доходивший почти до брови. В центре желвака, который был размером с кулак ребенка, виднелся глубокий порез длиной в половину большого пальца Жосса. Из него медленно сочилась кровь.

Жосс вытер кровь, затем по возможности отжал ткань, оторвал длинную полоску, остаток свернул в подушечку, прижал ее к ране и твердо закрепил полоской ткани.

Потом с нежностью произнес:

— Моя дорогая Элевайз, это — лучшее, что я могу для вас сделать.

Посмотрев на нее повнимательнее, Жосс нахмурился. Это игра воображения, или аббатиса и впрямь так сильно побледнела? Возможно, бледность кажущаяся, потому что сейчас лицо обрамляло не черное покрывало поверх белого полотна вимпла, а лишь только волосы.

Жосс рассеянно заметил, что волосы Элевайз были рыжевато-золотистого цвета, коротко подстриженные, вьющиеся, чуть поседевшие на висках. Кожа ее шеи, обычно спрятанная под вимплом, была гладкой, без морщин. Почему-то, глядя на аббатису сейчас, Жосс подумал, что она выглядит значительно моложе своих лет…

Элевайз не отвечала на его пристальный взгляд, и это вызывало в нем тревогу. Жосс подумал, что мог бы сделать для аббатисы что-то более полезное, чем просто стоять и глазеть с открытым ртом. Он мог бы, например, постараться как-то согреть ее.

Жосс быстро нашел сухой хворост и кору для растопки — и то, и другое было в изобилии в этих диких, необитаемых глубинах леса — и поднес факел Наставницы к разложенным дровам. Вскоре запылало небольшое, но сильное пламя. Рядом, в пределах досягаемости, он свалил кучу веток про запас. Некоторое время Жосс внимательно смотрел на аббатису — она все еще была без сознания, — затем осторожно повернул ее на правый бок, чтобы костер был перед ней, и лег позади.

Она была хорошо укутана в собственную одежду и поверх нее — в одеяло. Жосс был уверен, что между его и ее телом — четыре или пять слоев разных тканей. И все же ему казалось, что он совершает грех.

— Я должен согреть ее, — сказал он вслух, ни к кому конкретно не обращаясь. — Я делаю все, что в моих силах, поддерживая костер и согревая ее собственным теплом. Но… но могу ли я поклясться, что не получаю от этого удовольствия?

Он усмехнулся в темноту. «Что ж, возможно, и получаю, но только самую малость».

Обвив рукой талию аббатисы и прижав ее к себе, Жосс закрыл глаза и попытался расслабиться. Даже если он не сумеет уснуть, по крайней мере он должен отдохнуть и попытаться восстановить силы.

Что бы ни случилось, они, скорее всего, ему понадобятся.

Элевайз видела сон.

Она снова была юной, на ней было струящееся шелковое платье ярко-желтого солнечного цвета, и кто-то возложил венок из цветов на ее волосы. Венок был слишком тесным, он впивался в лоб и вызывал головную боль. Но слышалось пение, были танцы, она сидела на поросшем травой берегу под огромной раскидистой ивой, и ее сыновья, оба младенцы, были у ее груди. Она была полна молока, теплого густого молока, которое в изобилии сочилось из ее сосков. Рядом был Иво, он с радостной улыбкой целовал ее и называл своей Флорой и королевой мая,[6] а она смеялась в ответ, уверяя его, что сможет быть майской королевой лишь один день, потому что сразу после этого ей нужно будет вернуться в аббатство.

Через мгновение, как это бывает в снах, она вдруг оказалась в аббатстве Хокенли. Она стояла на коленях в церкви, с закрытыми глазами, ее руки были сложены в молитве, а сестра Евфимия дергала ее за рукав и охала: «Аббатиса, аббатиса, что случилось с вашей одеждой?» Опустив голову и посмотрев на себя, она увидела, что на ней по-прежнему желтое шелковое платье. А венок из цветов все давил и давил на лоб, усиливая боль… Элевайз открыла глаза.

Некоторое время она лежала совершенно неподвижно, пытаясь понять, где находится. Было темно. Судя по прохладе и запаху земли и зелени, она лежала под открытым небом. Перед ней догорал небольшой костер. Сейчас он был всего лишь горсткой тлеющих углей, но рядом виднелась аккуратно сложенная кучка хвороста. «Его легко разжечь заново», — подумала аббатиса сквозь дрему.

В голове пульсировала боль. Элевайз приложила к виску руку, чтобы умерить страдания. Вокруг ее лба было что-то закреплено.

А где же покрывало? Где головная лента? Где вимпл?

Ее движения потревожили Иво, который проворчал что-то и повернулся, чтобы устроиться поудобнее. Он был чудесный и теплый. Прижавшись ягодицами к изгибу его тела, Элевайз наслаждалась покоем, исходившим от милого доброго Иво, и…

Внезапно проснувшись, она с ужасом вспомнила: Иво мертв. Мертв. И похоронен много лет назад! О Боже, тогда в чьих же она объятиях?

И, что не менее важно, где она?

Элевайз заставила себя успокоиться и подумать о том, что же произошло.

Вскоре ей вспомнилось то, что она увидела на поляне. Вспомнилось, как она бежала, просто неслась во весь опор. Вспомнилось, как ее рвало. Она чувствовала себя очень плохо, у нее кружилась голова…

Вспомнился Жосс.

«Должно быть, я поранила себя, — решила аббатиса. — А Жосс, благослови его Господь, позаботился обо мне. Он перевязал рану, — она потрогала пальцами подушечку на лбу, приложенную к месту, которое казалось источником боли, — и развел костер. Укутал меня. Лег рядом, чтобы дать мне тепло».