Год в Провансе - Питер Мейл

Больше всего удовольствия от нее получал Меникуччи, от успехов которого зависело расписание всех остальных.

— Вы же сами понимаете, что не дырявить стены невозможно, — объяснял он. — Но сколько вам потребуется, чтобы это заделать, maçon? Полдня?

— Может, и целый день, — возразил Дидье. — Но когда?

— И не пытайтесь торопить меня! — отрезал Меникуччи. — Я занимаюсь этим уже сорок лет и успел понять, что с центральным отоплением нельзя торопиться. Это très, très délicat[147] работа.

— На Рождество? — предположил Дидье.

Меникуччи строго взглянул на него и покачал головой:

— Вот вы шутите, а вспомните-ка о зиме. — Он наглядно продемонстрировал зиму, закутавшись в воображаемое пальто. — Снаружи минус десять. — Меникуччи задрожал и натянул шапочку на уши. — А трубы вдруг начинают течь! А почему? Потому что тот, кто их прокладывал, куда-то торопился. — Он торжествующе оглядел аудиторию. — Кто тогда будет шутить? А? Кто будет смеяться над водопроводчиком?

Уж я-то точно не буду. Установка центрального отопления обернулась настоящим кошмаром, и единственное, что спасало нас от помешательства, — это возможность весь день проводить на улице. Предыдущие строительные работы велись по крайней мере в одном помещении, а Меникуччи со своими медными щупальцами был везде. Он словно ненасытный термит пробивался из комнаты в комнату, оставляя за собой след из каменных обломков, пыли и искореженных огрызков труб. Тяжелее всего было то, что мы нигде не могли остаться одни. Заходя в ванную, мы обнаруживали там jeune с паяльной лампой, а в спальне из дыры в стене торчала нижняя часть Меникуччи. Единственным убежищем оставался бассейн, но и в него лучше было погружаться с головой, чтобы не слышать непрерывного завывания дрели. Иногда мы жалели, что не послушались совета друзей и не убрались куда-нибудь на весь август.

Только вечерами мы могли немного отдохнуть от дневного грохота и поэтому предпочитали оставаться дома, из-за чего пропустили множество интересных событий, которыми в августе Люберон развлекал своих гостей. Мы посетили только два из них: концерт в эффектно освещенных развалинах на окраине Опеда и вечер грегорианских хоралов в аббатстве Сенанк, во время которого в течение трех часов успешно умертвляли свою плоть на придуманных специально для этого каменных монастырских скамьях. Все остальные вечера мы предпочитали проводить на своем заднем дворе, наслаждаясь редкой тишиной.

Однажды голод все-таки выгнал нас из дома. Это случилось после того, как мы обнаружили, что все продукты, предназначенные для обеда, покрыты толстым слоем каменной пыли. Мы решили поесть в простом ресторанчике в Гуле, маленькой, почти безлюдной деревне, не представляющей никакого интереса для туристов. Это почти то же самое, что пообедать дома, только чище, решили мы и отправились в путь, поручив собакам охранять дыры в стенах.

День был безветренным и знойным, и вечером деревенская улица пахла нагретым асфальтом и камнем, сухим розмарином и жарой. И людьми. В тот вечер Гуль справлял свой ежегодный праздник.

Вообще-то в этом не было ничего удивительного, поскольку в августе каждый городок и деревня устраивают какой-нибудь праздник: турнир по игре в boules, или гонки на осликах, или барбекю, или ярмарку. Деревья украшаются разноцветными гирляндами, на площади сколачивается деревянный помост для танцев, вокруг него скапливаются цыгане, аккордеонисты и продавцы сувениров, а рок-группы приглашаются из самого Авиньона. На таком празднике можно отлично провести время, но только не в том случае, если вы весь день прожили посреди строительной площадки и к вечеру заработали легкую контузию. Как бы то ни было, всю дорогу до Гуля мы мысленно заказывали себе обед и теперь желали непременно съесть его. Что значат несколько лишних человек на площади по сравнению с салатом из теплых мидий и бекона, цыпленком с имбирем и знаменитым шоколадным тортом местного шефа?

Если в любой другой день года вы увидите на улице Гуля дюжину человек разом, это будет означать, что происходит событие какой-то небывалой важности: похороны или одновременное снижение цен в двух соперничающих мясных лавках. Но этот вечер был исключением: на один день Гуль стал столицей мира и пригласил к себе кучу гостей, по всей видимости не менее голодных, чем мы. Зал ресторана был переполнен. Открытая терраса тоже. У входа толпились голодные пары, ожидая, пока освободится столик. У официантов был загнанный вид. Владелец ресторана Патрик встретил нас усталой, но довольной улыбкой.

— Надо было позвонить заранее, — покачал головой он. — Возвращайтесь часов в десять, что-нибудь придумаем.

Даже в кафе, достаточно просторном, чтобы вместить все население Гуля, свободными оставались только несколько стоячих мест у бара. Мы взяли стаканы и вышли с ними на улицу. Через дорогу находилась квадратная площадь с памятником жителям деревни, погибшим за Францию в разных войнах. Как и все подобные памятники, он содержался в отличном состоянии, и украшающий его триколор был чистым и выглаженным. В этот вечер монумент окружали ряды временных прилавков. За ними располагались ремесленники со своей керамикой и сувенирами из дерева, продавцы вина и меда, несколько антикваров и художников.

Окна домов вокруг площади были распахнуты, и их обитатели, забыв про телевизоры, с интересом наблюдали за неторопливой процессией, двигающейся внизу. Каменные стены еще отдавали дневное тепло, а люди, уставшие от жары, ступали медленно и лениво, даже не делая попыток втянуть животы или расправить плечи.

На некоторых из прилавков лежали записки, сообщавшие потенциальным покупателям, что продавца при желании можно найти в кафе. Одно самое большое торговое место представляло собой даже не прилавок, а целую комнату на открытом воздухе со столами, стульями, креслами и двумя пальмами в горшках для красоты. За столом с бутылкой вина и раскрытым журналом заказов сидел смуглый черноволосый человек в сандалиях и шортах. Это был месье Од, художник-ferronnier из Сен-Панталеона, в свое время тоже принимавший некоторое участие в нашем ремонте. Он поздоровался и пригласил нас присесть.

Ferronnier — это мастер, работающий с железом, и в сельской местности он занимается в основном изготовлением решеток на окна и двери, ставней и металлических оград, призванных защитить хозяев от грабителей и разбойников, скрывающихся за каждым кустом.

Но месье Од давно уже перерос это примитивное ремесло и вовремя обнаружил, что существует немалый спрос на копии металлической мебели восемнадцатого и девятнадцатого веков. Он носил с собой целый альбом с фотографиями и рисунками, и если вы хотели кружевную садовую скамейку, или красивую решетку для плиты, или складную кровать, точно такую, как у Наполеона, месье Од готов был изготовить их для вас, а потом и состарить до нужной степени антикварности. Он работал вместе со своим шурином и маленькой коротконогой гончей и был известен тем, что всегда обещал доставить заказ ровно через две недели и доставлял его ровно через три месяца. Мы поинтересовались, как идут дела.

Од гордо постучал по толстому журналу с заказами:

— Я запросто мог бы открыть фабрику. Немцы, парижане, бельгийцы и все прочие как с цепи сорвались. В этом году все хотят большие круглые столы и такие вот садовые стулья. — Он наклонил стоящий рядом стул, чтобы продемонстрировать нам изящный изгиб ножек. — Беда только, что они желают получить все через два дня, а вы же понимаете… — Он хлебнул вина, оставив предложение незаконченным.

Пара, вот уже несколько минут ходившая вокруг комнаты, подошла и поинтересовалась складными кроватями. Месье Од открыл свой журнал и полизал кончик карандаша.

— Но должен предупредить вас, — сказал он, не моргнув глазом, — что на это потребуется две недели.

Мы сели за столик только около одиннадцати, а добрались домой далеко за полночь. Ночь была душной, тяжелой и странно неподвижной. Дома мы первым делом бросились в бассейн и долго плавали на спине, любуясь звездами. Отличный конец для трудного дня. Откуда-то издалека, со стороны Лазурного берега, донеслись чуть слышные раскаты грома, а в небе сверкнула и погасла крошечная молния. Это была чья-то чужая, нестрашная гроза.

Она добралась до Менерба к утру, еще до рассвета. Мы проснулись от хлопанья незапертых окон и испуганного лая разбуженных собак. Примерно час она стояла прямо над нашим домом, рокотала, взрывалась и неестественно ярким светом заливала виноградники. А потом начался дождь, больше похожий на поток воды из прорванной плотины. Он обрушивался на крышу и двор, просачивался в дом через каминную трубу, затекал в щель под входной дверью. Дождь прекратился уже после рассвета, и тотчас же, как ни в чем не бывало, опять засияло солнце.