Русалия - Виталий Амутных

— Наш василевс, действительно, искренне домогался личной встречи с князем росов. Но дело в том, что сейчас царица городов со всех сторон охвачена моровой язвой, и патриарх, и весь синклит, и магистры, и сам ромейский народ упросили своего владыку в ближайшее время не покидать пределов дворца.

Конечно, для всех присутствовавших было ясно, что это чистейшая ложь, но подобные свидания проводятся вовсе не для того, чтобы поклониться Правде.

— Нам не нужны награбленные… — Игорь хотел сказать «нам не нужны награбленные Романией у спорядных народов богатства в виде малой подачки, когда мы горазды взять их все уже через несколько дней»…

Но Свенельд, как бы поддерживая его слова, ловко вставил свои:

— Нам не нужны награбленные сокровища, если мы можем получить их не бившись.

— Кому же охота проливать свою кровь, — тут же взял его сторону доселе молчавший Лидульфост, — если того же исхода можно так достичь?

— Ведь еще не известно, как оно будет… — вновь перехватывал инициативу Свенельд. — Но чем можете вы доказать свои посулы?

Игорь чувствовал, что земля буквально ползет из-под его чермных сапог, затейные кудрявые узоры ковров перед глазами начинали колыхаться, змеиться и тоже плыли куда-то, размазываясь в цветистую слякоть… Пот градом катил с него, попадая в глаза, жег их, и князь, усиленно моргая, чтобы прогнать едкую пелену, лишь перебрасывал недоумевающий взгляд со Свенельда на Лидульфоста из-под серебряных надбровных выкружек своего шлема. Вероятно, еще не поздно было оборвать болтунов, но ведь они затаят обиду, и как потом совокупно с ними идти в сечу? Получить дань, не положив за то обыкновенную плату, — конечно, приманчиво… Большинство, безусловно, одобрит эту стезю. Но разве обильная добыча создает честь витязю? «Наверное так люди лишаются рассудка…» — думал он. Светозарное обещание, дарованное вышними силами, таяло прямо у него в руках…

— Доказать? — пожал плечами Косьма. — Я думаю, если мы сейчас выйдем из шатра, то вы сможете немедленно убедиться в полнейшей достоверности переданных нами слов.

— Игорь, — легонько подтолкнул его в бок Лидульфост, — выйдем, а? Что там греки такое замыслили?

Ноги как-то сами собой вынесли русского князя из тени шатра в переполненный светом мир. Это гигантское сияющее эфирное тело, охватившее все…

Эта зеленая с обожженными кончиками трава, измени ему удача, может в одно мгновение исчезнуть. И этих напуганных пеликанов над заводью, поднявшихся со своих гнездовий, он может потерять так запросто, настигнутый жалом отравленной стрелы. И эта мелкая облачная рябь в лазоревой степи неба, и ее отражение в лазоревой степи моря останутся частью чужой реальности…

Тут внезапный удар тревоги понудил русского князя круто отбросить сердцещипательную философичность нахлынувших было дум, ибо в небесно-морском далеке проступили очерки нескольких десятков кораблей. Но волнение оказалось скоротечным: да, среди кораблей отчетливо выделялась пара усиако[197] и опять же несколько галей[198], но в основном то были крутобокие неуклюжие фортиды[199] с двумя рулевыми веслами на тяжеловесной корме; военные же суда составляли всего лишь сопровождение, способное при случае дать отпор притязаниям вполне вероятных морских грабителей.

— Что скажете? — простер руку в сторону приближающегося каравана магистр Косьма.

— Посмотрим. Посмотрим, что там везут ваши фортиды, — глаза красавца Свенельда блистали, подобные ледяным кристаллам.

На всякий случай всем ладьям была послана команда находиться в боевой готовности, а навстречу греческим кораблям незамедлительно отправили несколько самых легких быстроходных судов с тем, чтобы еще в море, поднявшись на них, осмотреть нет ли внутри какой ловушки.

Ловушка, конечно, была. Но состояла она вовсе не в вооруженных до зубов бойцах, притаившихся среди тюков с многоцветными шелками и сундуков со всякой золотой, но большей частью позолоченной дребеденью. Сами эти шелка да сундуки и являлись капканом. А в том, какова была его сила и коварность Игорь мог удостовериться, оторопело взирая на внезапное восшествие в настрое своих ратников алчной веселости. Как стаскивали с кораблей коши и связки всякого барахла… Как по-новому ликовали, выкрикивая какую-то ерунду, размахивая руками… Как уж начинали делить все эти глупые тряпки, дешевую, но крикливо пеструю утварь, амфоры с греческим и сурьским[200] вином, яркую овощ полдневной стороны в коробах, бабьи прикрасы… Игорь двигался посреди этого новоявленного оживления, столь отличного от того, которое владело этими же людьми там, на Варяжском острове, он брел как-то странно замедленно, точно в лунатическом сне переставляя ноги, казавшиеся ему тряпичными. Все было как-то не так. Что-то неправильно сложилось. Ведь у него хватило духу и энергии для того, чтобы собрать сокрушительные силы. Византия слаба… Больше никогда обстоятельства его жизни не сложатся столь благополучно для того, чтобы совершить деяние. Ловушка сработала. Но кому нужна была она? Роману? Позорно выслать столь обильную дань врагу, даже не попытавшись защититься — такой поступок никогда не добавит ему доброй славы ни в народе, ни среди его окружения. Но и для русского князя нет в сей сделке никакой чести: сегодня они радуются даровой наживе, просят принять дань и не идти дальше на греков, а завтра вновь примутся злословить украдучись о его бесхребетности. Так выходит и он проиграл, и Роман проиграл… А кто же выиграл?

Уж затевался триумфальный пир, и единственное, что удалось Игорю, это урезонить свое войско отодвинуть винопитие до того, как они в обратном пути достигнут хотя бы острова Буяна, чтобы обезопасить себя от вполне вероятного вероломства греков, а заодно совместить радость победы (?) с торжествами в честь наступающего Дня Перуна[201]. И как ни были горьки первые минуты перемены положения для русского князя, помалу он начинал свыкаться со той участью. Оседлав своего коня он уж разъезжал по берегу уставленному горами будто бы дармового дувана, отдавая распоряжения по его разбору и погрузке. Он думал теперь о том, как весела и красива станет Ольга, радуясь прибытию в дом очередной толики роскоши. Правда, радость эта продлиться всего несколько дней… Зато ласку и участие с помощью все тех же подарков он долго еще сможет находить у других своих более мягкосердечных и участливых жен. Да и Святослава, не успеешь оглянуться, как пора будет уводить от женской опеки, а для того, чтобы его становящемуся духу не приходилось преодолевать еще и материальную стесненность… Когда в сопровождении своих избранных к Игорю подскакал на черном горбоносом жеребце печенежский вождь Итларь.

— Меня сказали, — как обычно вытягивая слова чужого наречия, заговорил он, то и дело осаживая норовистого коня, и при этом желтоватая кожа на его худом лице натягивалась и блестела, — что ты решитель… решили не идти далее на греках, и повернуть обратно. Правдиво это?

— Да-а… — стремясь придать своему голосу побольше твердости и равнодушия, отвечал, глядя мимо требовательных миндалевидных глаз, Игорь. — Царь Роман прислал нам богатый откуп, чтобы мы не шли воевать его землю.

— Такой хорошо! Давай брать все, и мы будем идти, мы будем ломать их. Давай брать даже больше. Если грек дает награда, — это он не имеет силу, чтобы быть на борьба.

— Ну что ты! — широко и как бы отечески снисходительно улыбнулся на эти слова Игорь, удерживая при этом взгляд на толстых черных с броской проседью косах Итларя. — Мы дали слово, — значит, мы не можем его нарушить. Разве ты ничего не слышал о слове чести?

— Честь?

— Или тебе и твоим людям мало досталось добычи?

Верховод печенегов, чуть склонив набок огромную от волчьей шапки голову, помолчал чуток, а затем, смеясь узкими темными глазами, с обыкновенной для себя медленностью выговорил:

— Мы будем брать вещи. Но мы будем идти дальше. Мы будем на борьбе болгар. Известно, если главное для воина имеется вещи, — это прекращает быть воином. Тогда воин становится похожим женщина. Женщины зачем в моей рать?

Итларь не попрощавшись дернул поводья, круто развернул жеребца на месте, — и, подобные степным птицам в разлетающихся на скаку темных шерстяных плащах, печенеги понеслись к своим, прочь.

А село Поляна в тот самый вечер, когда Игоревы рати с полдороги поворотили назад, жило всегдашней своей жизнью. Здесь тоже готовились к празднику, но чествовать собирались самого Рода, а не его частное проявление — Перуна, возведенного сословием родовитого воинства в своем кругу до великости первоосновы. Впрочем, для большинства обитателей Поляны интерес к познаваемости вселенной, как и для всех строителей материальной формы мира во все времена, распростирался на вельми узкий круг явлений, вовсе не предполагая жажды всеохватного Знания, для этого достаточно было поддержки освященных традицией условностей, обещавших успех в мелких корыстных сделках с высшими силами. Здесь чтили Рода. Просто потому, что сила сознания охранителей изначальной духовной сути этого народа — волхвов, обитавших на Священной Горе, оставалась столь сильна, что способна была удерживать нравственное устремление бедных духом сородичей нацеленным на лучшие образцы, определенные природой для оного человеческого племени. Переместись какой сельчанин Поляны поближе к киевскому княжескому дому, и он с той же простотой стал бы называть Рода Перуном, в глубине души своей все равно оставаясь верен единственному божеству — рогатому скотьему Богу, Богу земли и ее богатств — Велесу; ну, еще пряхе Макоши. Да и представление его о своем Боге изначала оставалось поразительно определенным: коренастый, мохнатый, любит молоко, в общем такой же человек, оратай, а видеть его и пощупать не приходилось просто потому, что нелюдим, да и жительствует далече.