Град обреченный - Герман Иванович Романов

Теперь нужно перебросить «мостики» — женщины, а тем более такие властные, подобные слова принимают охотно.

— Я постарше тебя буду, Марфа Семеновна, но отнюдь не старик еще. И тобой любоваться можно — и это сказано без лести. И благодарствую за приглашение — мы с князем проголодались зело, ведь почивать легли от усталости, только слегка помылись. Но позволь оружие положить, не принято с ним перед очаровательными красавицами сидеть.

Взглядом окинув зарумянившуюся боярыню (зря подсела под свечами — лицо в темноте прятать нужно), и, не дожидаясь ответа, который и не нужен был, отстегнул ремень со шпагой и пистолем в кобуре, положил на сундук. То же самое тут же проделал и «Сотник», который вообще ничему не удивлялся, держал чекистскую морду тяпкой.

То, что Анкундинов просто обязан отчитаться своей «крыше» сразу по приезду, было понятно с первых минут пребывания в Новгороде. И это не посадник или владыка, тоже стало ясно, раз в каменный детинец не поехали. Но остановились в богатой усадьбе близь детинца, на улице, вымощенной дубовыми плашками. И такие терема возвышались повсеместно на ней — как раз для «сотни золотых поясов» — «республикой» давно правили «олигархи», что селились в этом аналоге современной московской Рублевки.

И лишь сейчас выяснилось, чью сторону держит боярин Анкундинов — «литовской партии» по летописям и трудам. Однако на самом деле обозначение неверно — противников усиления Москвы и державшихся у клана Борецких, наиболее богатого и влиятельного в «Господине Великом Новгороде». Вот это будет точнее и правильнее, недаром по захвату «республики» первым делом Иван Московский конфискует у них все вотчины, имущество и немалые денежные средства. Впрочем, под «раздачу» попадет архиепископ Феофил, который немедленно угодит в опалу, а потом в тюремную камеру. Да и других новгородских церковников «тряхнули» так же крепко, как и строптивых «олигархов». Сейчас сидят бояре по своим теремам на Лубяннице и не ведают, что вскоре будут отправлены жить на Москву, где появится со временем Лубянка.

Вот такая гримаса истории…

— Благодарствую, Марфа Семеновна — сил моих больше нет, хорошо, что день постный. А то и умереть недолго от яств эдаких — а то мы уже полгода как в походе, у костра и у костра, али в избе какой. А тут такое изобилие — сто лет не видел, а многое и не пробовал, — тут слукавил, ткнул вилкой в остатки блюд лосося и миноги — «балканской версии» это противоречило.

Посадница явно подготовилась к «ужину», и даже чуть выпила с ними, типа «за наше нечаянное знакомство». И из каждого блюда отведали вместе с дочерью, показывая с одной стороны гостеприимство, а с другой, что еда не отравлена. Умная и предусмотрительная женщина, по коротким словам можно было понять, что их живо оценили, как говорится — «взвесили». Но и они удивили мать и дочь, причем сильно — о современном этикете тут не знали, И по меркам этого времени каждый свою ложку и нож носили с собою. А они с собой специальный «реконструкторский набор» взяли из эпохи 18-го века — массивные вилки, ложки и ножи, которыми ловко орудовали, но не из серебра (где его взять прикажите — советские полтинники с молотобойцем «кусались» ценою) — нейзильбер пустили в ход и отлили себе «бутырскую» утварь.

— У вас так трапезничали? Какие предметы интересные…

Момент оказался удачный — «Швец» прихватил с собой на фестиваль набор советской мельхиоровой утвари. Распродавал потихоньку от хронического безденежья — за любую работу брался. Вот и решил загнать за продукты местным в обмен давний свадебный подарок, запылившийся за десяток лет в гараже — забыл попросту. И вот пригодился — выпросили ради дела, ведь женщины к подобным вещам чувствительны.

Поднялся с кресла, осторожно развернул ткань свертка, поставил на стол ящичек, открыл защелку и откинул крышку — в пламени свечи сверкнула позолота ложек, темный блеск мельхиоровых вилок и ножей, похожих на старинное, с «дымкой» серебро.

— Прости, боярыня, за столь скромный подарок — это все что осталось от нашей разоренной родины. Мало чего вывезли, еще меньше людей ушло. Гибель и смерть там, вспоминать не хочется… Прими, не погнушайся!

Женщины склонились над ящиком, принялись перебирать пальцами предметы, но только прикасаясь к ним. И вели себя чинно, только у молодой вдовицы глаза на короткое время заблестели и тут же погасли. Но за эти секунды Андрей Владимирович ощутил, как напрягся «Сотник», словно превратившийся в туго сжатую пружину. Но вскоре расслабился, однако искоса бросал ненавязчивые взгляды на Ксению.

— Благодарствую от души, княже, очень красивые вещицы. Но мне интересно другое, хотя женкам вроде бы не стоит таким интересоваться. Покажи нам свои мушкеты и пистоли — хотелось бы взглянуть на твое чудесное оружие. Как мне сказал верный боярин — в такое поверить нельзя, но оно есть, и вы с ним против московитов успешно воевали. Вот здесь под свечами будет намного лучше — я очень хочу взглянуть.

Боярыня встала из-за стола, даже не взглянув на них, отошла к огромному подсвечнику, что возвышался над небольшим, но длинным столиком, как раз на длину мушкета. Было видно, что его внесли специально — столешница совершенно не вписывалась в обстановку.

— Ты сейчас все увидишь, Марфа Семеновна, — тихо произнес «Сотник», встал чуть раньше Воеводина, и принес чехол с мушкетом. Достал его, положил на столешницу. Затем принес пистоль и шпагу в ножнах — в эту секунду глаза посадницы сверкнули, она впилась хищным взглядом в оружие…

В советское время такие ящички были самым ценным подарком при любых юбилеях или торжественных днях. Неплохой и относительно дешевый заменитель «старинного серебра». До сих пор можно встретить подобные наборы.

Глава 25

— Владыко, Иване Московский зело злопамятен, так что быть тебе в узилище, как и тебе там пребывать, Федор Андреевич. А граду сему пусту быть — не пройдет и ста лет, как живущие в Новгороде позавидуют мертвым, — Андрей Владимирович говорил настолько пустым и бесцветным голосом, что сидящих перед ним архиепископа и степенного посадника только теперь пробрало. Воеводин продолжал говорить, чувствуя растущий гнев — «резал» действительно «правду-матку» им прямо в глаза.

— Многие до сих пор не поняли, что их Новгород мешает Москве, сильно мешает. И причин