Торговец пушками - Хью Лори

Однако даже эти слова, похоже, не слишком его задели.

– Вот как, – спокойно сказал Барнс. – Теперь насчет того, что вы только что наговорили.

– А что насчет этого?

– Разумеется, вы все это изложили на бумаге? А копии рассовали по конвертам и передали своему адвокату, в банк, вашей матери и английской королеве? И вскрыть только в случае вашей смерти? Я прав?

– Естественно. У нас, кстати, еще и телевидение имеется, если вы не в курсе.

– Ну, тут бы я поспорил. Сигарету?

Он вытащил пачку «Мальборо» и предложил мне. Какое-то время мы курили на пару, и я даже подумал, как это все-таки странно, когда двое людей, до смерти ненавидящих друг друга, могут, посасывая тлеющие бумажки, вступать в совершенно нормальный акт общения.

Барнс, прислонившись к балюстраде, смотрел на темную гладь Темзы. Я держался чуть позади – на всякий случай, а то вся эта дружба может зайти слишком далеко.

– О’кей, Лэнг, – наконец заговорил Барнс. – Я не буду с вами играть, поскольку вы далеко не идиот. Речь идет о деньгах. – Он отшвырнул окурок. – Об очень больших деньгах. А мы всего лишь чуть-чуть пошумим, устроим эдакую небольшую возню. У-у! Что в этом такого страшного?

Я решил, что для начала стоит опробовать спокойный подход. Если же не сработает, попробую другой: столкну его на хер в реку и сделаю ноги.

– Это страшно, – начал я медленно, – потому что мы оба родились и выросли в демократической стране, где с желаниями народа вообще-то принято считаться. И мне почему-то кажется, что сейчас народ не желает, чтобы его правительство убивало своих или чьих-то чужих граждан лишь для того, чтобы набить собственный карман. Возможно, в следующую среду народ и скажет, что это здорово. Но сейчас они хотят совсем обратного.

Я сделал последнюю затяжку и щелчком отправил окурок в воду. Мне показалось, он падал бесконечно долго.

– После такой замечательной речи, Лэнг, – сказал Барнс после долгой паузы, – на ум приходят две вещи. Во-первых. Ни вы, ни я не живем в демократической стране. Свободное голосование раз в четыре года и демократия – это не одно и то же. Отнюдь. И во-вторых. Кто это вам сказал, что мы набиваем собственный карман?

– Ах, ну да, конечно! – Я хлопнул себя по лбу. – Как же это я сам не допер?! Разумеется, вы собираетесь передать всю выручку в Фонд защиты детей. Такой гигантский акт милосердия, а я даже не заметил. Александр Вульф, наверное, прослезится от умиления. – Я понемногу отклонялся от спокойного подхода: – Ой, простите, я ж совсем забыл, что его внутренности как раз сейчас отскребают от стены в Сити. Так что вряд ли он сможет выразить всю глубину своей благодарности. А вам, мистер Барнс… – я даже ткнул в него пальцем, – давно пора проверить свои треханые мозги.

И с этими словами я зашагал прочь, вниз по реке. Оба Карла навострили наушники, готовые отрезать мне путь к отступлению.

– А куда, по-вашему, все это идет, а, Лэнг? – Барнс не двинулся с места, просто слегка повысил голос. Я остановился. – Когда какой-нибудь арабский плейбой заваливается в долину Сан-Мартин и скупает полсотни боевых танков М-1 «Абрамс» заодно с полудюжиной Ф-16. Выписывая чек на полмиллиарда зеленых. Куда, по-вашему, идут все эти деньги? Думаете, мне? Или, может, Биллу Клинтону? Дэвиду, мать его, Леттерману? Куда?

– Скорей скажите, сделайте милость.

– Я скажу, Лэнг. Хотя вы и сами прекрасно знаете куда. Эти деньги идут американскому народу. Двумстам пятидесяти миллионам простых американцев.

Я быстренько прикинул. Делим на десять, два в уме…

– То есть каждый получает по две тысячи? Вы это хотите сказать? Каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок? – Я втянул воздух сквозь зубы. – И почему это все так непохоже на правду, а?

– Благодаря этим деньгам, – невозмутимо продолжал Барнс, – двести пятьдесят тысяч человек имеют рабочие места. Благодаря этим рабочим местам они обеспечивают жизнь еще тремстам тысячам. Благодаря этому полумиллиарду долларов все эти люди могут купить кучу нефти, кучу пшеницы, кучу «ниссанов-микра». А другие полмиллиона людей будут продавать им эти самые «ниссаны-микра», третьи полмиллиона – ремонтировать эти «ниссаны», мыть их стекла, проверять, как накачаны шины. А еще полмиллиона – строить дороги, по которым будут тащиться все эти долбаные «микры». И очень скоро наберется сто пятьдесят миллионов добрых демократов, которым нужна именно такая Америка. Америка, которая делает то, что у нее получается лучше всего. То есть оружие.

Я смотрел на реку, от этого человека голова у меня буквально плыла.

– То есть получается, что ради блага всех этих добрых демократов труп там, труп сям – вроде и не такое уж большое дело? Вы к этому клоните?

– Точно. И вы не найдете ни одного доброго демократа, кто стал бы мне возражать.

– Я думаю, Александр Вульф – стал бы.

– Да плевать!

Я продолжал смотреть на реку. Вода казалась теплой и вязкой.

– Я серьезно, Лэнг. Хрен с ним, с Вульфом! Один против миллионов. Решает все равно большинство. Это и есть демократия. А хотите знать еще кое-что?

Я повернулся к Барнсу, теперь мы стояли лицом к лицу, и его морщины каньонами извивались в мелькании неоновых огней.

– Есть еще два миллиона американцев, о которых я намеренно умолчал. Хотите знать, что случится с ними уже в этом году?

Он шел прямо на меня. Медленно, уверенно.

– Станут юристами?

– Они умрут, Лэнг. – Похоже, эта мысль совершенно его не волновала. – Старость, автокатастрофа, лейкемия, сердечный приступ, пьяная драка, падение из окна – кто знает от чего, мать их, еще? Два миллиона американцев умрут в этом году. А теперь скажите: вы, лично вы прольете хотя бы слезинку по каждому из них?

– Нет.

– А почему, черт возьми, нет? В чем тогда разница? Смерть есть смерть, Лэнг.

– Разница в том, что я не имею к этим смертям никакого отношения.

– Да бросьте вы! Вы же были солдатом, трахни меня Иисус! – Теперь мы стояли вплотную, нос к носу, и Барнс уже орал во всю глотку: – Вас учили убивать во имя своих соотечественников. Что, разве это неправда? – Я хотел ответить, но он не дал мне и рта раскрыть. – Так правда это или нет?!

Странно, но дыхание у него отдавало сладостью.

– Это очень дурная философия, Расти. Очень. Да прочтите вы хоть одну книжку, ради всего святого!

– Демократы не читают книжек, Лэнг. Народ не читает книг. Народу плевать на философию. Народ волнует только одно. Все, что народу нужно от своего правительства, – это зарплата, которая все растет и растет. Год от года, они хотят, чтобы зарплата становилась все больше и больше. Стоит ей остановиться – и народ моментально устроит себе другое правительство. Вот чего хочет народ. Вот чего он хотел всегда, во все времена. Вот, друг мой, что такое демократия.

Я сделал глубокий вдох. Даже несколько глубоких вдохов – про запас, поскольку в самом скором времени с дыханием у меня могли возникнуть серьезные проблемы.

Барнс не сводил с меня взгляда, явно проверяя, дам я слабину или нет. Так что я просто повернулся и зашагал прочь. Карлы двинулись мне навстречу, но я не сбавлял шаг, считая, что без сигнала Барнса они все равно не станут ничего делать. Через пару шагов он, должно быть, все-таки дал сигнал.

Первый Карл схватил меня за руку, но я легко высвободился из захвата, вывернув ему кисть и с силой толкнув книзу. Карл упал. Второй Карл успел зайти мне за спину и обхватил за шею. Я наступил ему на ногу и врезал локтем по яйцам. Карл отшатнулся и отпустил меня. Но первый Карл уже вскочил на ноги, так что я оказался зажат в клещи. Мне до ужаса захотелось сделать Карлам больно-пребольно, чтобы запомнили до конца дней своих.

Но внезапно Карлы, словно ничего и не произошло, шагнули в сторону и как ни в чем не бывало принялись отряхиваться. Похоже, я упустил, как Барнс что-то им сказал. Он подошел к нашей теплой компании и встал между Карлами.

– Что ж, Лэнг, все ясно. Мы вам надоели. Вы меня совсем не любите, и сердце мое разбито. Впрочем, все это уже не имеет никакого значения.

Он вытряхнул из пачки очередную сигарету, но мне на этот раз не предложил.

– Раз уж вам так хочется досаждать нам, Лэнг, – сказал он, спокойно выдувая дым через ноздри, – то нелишне будет узнать, во что это вам обойдется.

Он кивнул кому-то за моей спиной.

– Умри, – сказал Барнс. И улыбнулся мне.

«Ну вот, – подумал я. – Это уже становится интересным».

Примерно час мы ехали по шоссе М4 и свернули с него где-то у Ридинга. Я бы с удовольствием ответил вам поточнее – на каком конкретно перекрестке и сколько второстепенных дорог мы сменили после, – но, поскольку большую часть путешествия я провел на полу «дипломата» с вжатым в коврик лицом, поступающая информация разнообразием не отличалась. Коврик был темно-синим и пах лимоном, если это вам как-то поможет.

Последние пятнадцать минут пути машина шла медленнее, но это могло быть из-за движения, или тумана, или стада жирафов на дороге. Почем мне было знать?