Что я любил - Сири Хустведт

Я тогда был частым гостем в мастерской. Билл заказал для меня ключи, чтобы я мог входить без стука, не отвлекая его от работы. Как-то вечером я застал его распростертым на полу. Он лежал на спине и пристально смотрел в потолок. Рядом валялись четыре пустых куба и несколько маленьких куколок. Когда я вошел, Билл даже не шелохнулся. Я сел на стул в углу и терпеливо ждал. Прошло минут пять. Наконец он поднялся и сказал:

— Спасибо, дружище. Мне срочно нужно было обдумать одну штуку. Это касается В.

В другой раз я мог прийти и обнаружить, что он сидит на полу по-турецки и сосредоточенно шьет либо крошечные кукольные одежки, либо самих кукол. Не поднимая головы от своего рукоделья, он весело бросал мне: "Привет!" — и тут же пускался в разговоры.

— Лео, дорогой, — заявил он мне однажды вечером, — как здорово, что ты пришел! Познакомься, это мама О.

Он протянул мне длинную тощую пластмассовую куклу с розовыми глазами.

— Да, да, многострадальная матушка нашего О, собственной персоной. Терпеливая, безответная, но на злодейку, правда, слабовата. Любит хлебнуть.

Он щелкнул себя по горлу.

— Я назвал ее X. А отца зовут У. Он вообще ни разу во плоти не появляется. Это скорее некий символ. Так, маячит себе вдали. Или стоит над душой у О. Бесплотный образ. Но, однако же, сына они зачали и на свет произвели. А что? На пересечении оси X с осью У находится О. Все очень логично. X — это "экс", то есть "бывший". Значит, бывшая, брошенная жена, на которой крест поставили. Кроме того, X — это какая-то неизвестная точка "икс". Но буква X означает еще и "целую", когда стоит в конце письма. Значит, она его все-таки любит. А папеньку, этого самого У, так просто не найдешь, он как "игрек" в задачке с двумя неизвестными. Здорово, да?

Билл захохотал. Звук его голоса вдруг напомнил мне голос Дана. Мой вопрос "А как твой брат?" прозвучал довольно неожиданно, вне всякой связи с предыдущим разговором, но Билл ответил:

— Как обычно.

Он на секунду помрачнел и добавил:

— Все как всегда.

Каждый раз, когда я приходил, на полу или на рабочем столе меня ждали новые герои. Как-то в марте я увидел в мастерской плоскую фигурку из проволоки, обтянутую тонким муслином, который выглядел не как платье, а как прозрачная кожица. Проволочная куколка стояла на коленях, воздев руки в отчаянной мольбе. Увидев у нее на груди нашитую букву Е, я подумал о святой Екатерине Сиенской.

— Это Ј, подружка О. Она ничего не ест, морит себя голодом.

Рядом лежали две маленькие тряпичные куколки, крепко обнимавшие друг друга за плечи. Поднеся эту сдвоенную фигурку к глазам, я понял, что мальчики — брюнет и шатен — срослись на талии, как сиамские близнецы, и у каждого к груди была пришита буква М. На секунду мне стало не по себе от столь откровенного намека на Марка и Мэтью. Я вертел кукол в руках, силясь угадать в нарисованных личиках какие-то различительные черты, но они были абсолютно одинаковыми.

— А мальчишки, что, тоже здесь будут? — спросил я.

Билл поднял голову и ухмыльнулся:

— Ну, в виде вариации на тему. Я хотел сделать из них младших братьев для О.

Я осторожно положил куколок туда, откуда взял, — на стеклянный куб, стоявший передо мной на столе.

— Ты уже видел младшего брата Марка?

Билл прищурился:

— Прикажете понимать это как свободную ассоциацию или попытку усмотреть скрытый смысл в моих малютках?

— Что, спросить нельзя?

— Никого я не видел. Мне показали карточку — маленький сморщенный младенец с огромным ртом.

Хотя "Путешествия О" никоим образом нельзя было назвать прямым отражением жизни автора и детали во многом не совпадали, я никак не мог отделаться от ощущения, что ожившие буквы, продвигавшиеся от одного короба к другому, — это иносказательная автобиография Билла, переведенная с языка внешнего мира на тайнопись мира внутреннего. Билл как-то обмолвился, что в самом конце О должен исчезнуть — не умереть, а истаять, просто раствориться в воздухе. В предпоследнем кубе он будет уже почти неразличим глазом, бледная тень самого себя, а в последнем пропадет совсем, и в его комнате на подрамнике останется незаконченный холст. Но что Билл хотел написать на этом холсте, я так и не узнал. Думаю, он и сам этого не знал.

В декабре в нашем доме произошла настоящая пропажа, пусть небольшая, но совершенно необъяснимая. На одиннадцатилетие Мэта я подарил ему швейцарский армейский нож с его инициалами, выгравированными на рукоятке. Торжественное вручение ножа сопровождалось краткой лекцией по технике безопасности. Мэт согласился на все "нельзя", среди которых самое важное заключалось в том, что нож нельзя брать с собой в школу. Мэт обожал свой ножик. Он носил его навыпуск на специальной цепочке, прикрепленной к брючному ремню.

— Так он всегда под рукой, — объяснял мне сын, — он же может понадобиться в любую минуту.

Но конечно же дело было не столько в надобности, сколько в некоем символическом значении этой вещицы. Мэт носил свой нож как эмблему мужеского достоинства. Так дворник носит на самом видном месте связку ключей. Он то и дело проверял, на месте ли его оружие, и оно болталось у него на поясе как естественное продолжение его тела. Прежде чем отправиться спать, полагалось благоговейно поместить ножик на прикроватную тумбочку. И вдруг однажды средь бела дня нож исчез. Мэт с помощью Эрики, Марка и Грейс перерыл каждый ящик в стенном шкафу. Они искали под кроватью. Грейс перетряхнула всю постель, чтобы убедиться, что нож не завалился ночью под матрас. Когда я пришел с работы, в комнате все было вверх дном. К зареванному Мэту подступали с расспросами. А он хорошо помнит, что положил нож на тумбочку? А утром он его там видел?

— Кажется, да, — отвечал Мэт.

Но чем отчаяннее он силился вспомнить, тем больше путался. Мы искали несколько дней, но ножик так и не нашелся. Я пообещал Мэту, что если ближе к следующему дню рождения ему все еще будет хотеться иметь такой нож, то я ему его куплю.

Мальчики решили летом отправиться вместе в "настоящий" лагерь, чтобы пожить без нас. И вот с конца января Билл, Вайолет, Эрика и я принялись штудировать толстенные тома со списками летних лагерей. К февралю мы сузили круг поисков до семи и прицельно изучали то, что предлагали именно эти лагеря. Для того чтобы разобраться, что стоит за размноженными на ксероксе листочками рекламных проспектов и наивными брошюрками, нам пришлось призвать на помощь все свое умение читать между строк. Что, например, может означать фраза "отсутствие духа соперничества"? Здоровую атмосферу, где нет места победе любой ценой, или же лазейку для разгильдяйства? Билл с особым тщанием вглядывался в фотоснимки и неодобрительно щурился, если они выглядели слишком уж глянцевыми и неестественно нарядными. Мы забраковали два лагеря, поскольку их проспекты пестрели грамматическими ошибками, что мгновенно заставило Эрику усомниться в компетентности педагогического состава. В конечном итоге наш выбор пал на лагерь "Зеленая гора", расположенный в Пенсильвании. Мэту с Марком понравилась фотография на обложке их проспекта: под сенью зеленых ветвей двадцать мальчишек и девчонок, все в футболках с надписью "Зеленая гора", весело хохотали, глядя в объектив. В лагере было все, о чем мы могли мечтать: бейсбол, баскетбол, плаванье, парусный спорт и гребля, но вместе с этим предлагалась и обширная культурная программа, включающая живопись, танцы, музыку и театр. Итак, решение было принято, и мы выслали чеки.

В апреле, незадолго до окончания семестра в Колумбийском университете, Билл, Марк, Мэт и я поехали в Квинс на стадион "Ши", смотреть бейсбол. Была пятница, и "Нью-Йорк Мете" играли на своем поле. Гости вели в счете, и хозяева отчаянно стремились выиграть на девятом иннинге. Мэт впитывал каждое вбрасывание, каждый игровой момент. Глядя на какого-нибудь игрока, он сперва выкладывал весь его послужной список, а потом принимался вслух анализировать его перспективы в турнирной таблице. В зависимости от того, как играли хозяева поля, он терзался, страдал, ликовал. Эмоции его бушевали с такой силой, что, когда матч закончился, я облегченно вздохнул. Он вконец меня измучил.

Поздно вечером я зашел к нему в комнату со стаканом воды. Он лежал в кровати. Эрика уже заходила пожелать ему спокойной ночи. Я наклонился, чтобы поцеловать его перед сном. Мэт не обнял меня, как обычно. Он, прищурившись, смотрел в потолок и молчал. Так прошло несколько минут, потом он заговорил:

— Знаешь, пап, я все время думаю, как много людей на свете. Я на стадионе тоже об этом думал, во время перерывов между иннингами. И вдруг представил себе, как все эти люди одновременно думают о чем-то, представляешь? Миллиарды разных мыслей.

— Да, — кивнул я. — Они текут, а мы их не слышим.