Янтарь чужих воспоминаний - Марина Суржевская

Впрочем, время он провел неплохо. И соседка его снова развлекла.

Глава 9

Лето

Кай

Темнота наполнена горячим запахом камня и пыльных цветов. Лезвие дрожит в моих пальцах, не желая прятаться, напоминая о необходимости. Сегодня мне уже не остановиться, я это знаю и смиряюсь. Вру. Не смиряюсь, а радуюсь. Пожалуй, стоит сказать жаре спасибо, она заливает чернотой по самые виски, разрешая мне больше не притворяться. В безумии есть свои плюсы, например, отсутствие раскаяния, ведь так удобно оправдывать поступки собственным помешательством. Жаль, что я не сумасшедший. Но точно безумный.

… лето врывается в распахнутые окна ароматом роз. В этом году они особенно удались, весь сад красный от бархатных крупных бутонов, и запах висит в воздухе. Мы дышим им и пьем, словно нектар.

— Какой роскошный букет! Мили, это от Ариса? Ах, у него изысканный вкус.

В запахе роз тонкий аромат орхидей теряется, задавленный численным превосходством шипастых воительниц.

— Милинда, что это? Кольцо? Неужели… Ах, милая, поздравляю!!! Боги, какое счастье… Неужели правда? Он сделал тебе предложение? Ты станешь женой Ариса Тонаду! Кларисса, достань из погреба вино, то самое, двенадцатилетнее… Надо сказать папе… Какое счастье! Дай я тебя расцелую, милая…

Женский голос журчит и журчит, розы пахнут, и голова раскалывается…

Девушка светловолосая, но мне плевать. У нее жадные и умелые губы, неестественно красные. Мне нравится смотреть, как они двигаются, и как втягиваются щеки, удовлетворяя меня. Тактильных ощущений мало, я всегда смотрю. Сжимаю в кулак ее волосы и прижимаю лицо девушки к паху, не позволяя отстраниться. Держу, заставляя глотать. Мало… Мне снова мало. Я хочу боли и окидываю ее внимательным взглядом. Толкаю на разобранную кровать со сбившимися измятыми простынями. Я голодный, и мне мало.

— Я хочу связать тебя.

Она неуверенно кивает, наивно веря, что я спрашиваю разрешение. И наивно полагая, что мне нужно ее согласие. Мрак, откуда только они берутся, эти наивные? Но меня будоражит ее страх, прорастающий сквозь возбуждение, словно сорняк. Связываю ей руки за спиной, стягиваю мокрой полоской кожи, зная, что это больно. Кожа будет высыхать, впиваясь в запястья все сильнее и туже, почти вплавляясь до крови, до костей… и если не снять вовремя — можно остаться без ладоней. Ей не нравится, но она снова позволяет мне это делать. А я снова забыл ее имя. Я забываю его каждый раз, когда она его произносит, напоминая мне. И хоть я делаю вид, что помню, она мне не верит. И напоминает…

Надеется, что однажды я не забуду.

Я забуду. И имя, и ее, как только выйду за дверь. Ее должно волновать совсем другое, например, чтобы я не убил ее или снял ремни, но почему-то волнует это. Глупая.

Это не любовь, хотя ей так хочется верить, что то, что я делаю с ней, можно назвать этим словом. Она позволяет мне все, наивно оправдывая это чем-то романтичным и возвышенным. От подобной ереси хочется смеяться. Как можно в совершено скотском обладании женским телом, грубом и больном, найти хоть каплю романтики? Блондинке это каждый раз удается. Она просто чемпионка по оправдательным экзерцициям в мою честь. Я бы назвал ее дурой, если бы мне было до этого дело. Но мне плевать, я не помню ее имени и просто делаю с ней то, что хочу.

Мне просто нравится ее тело. Я хочу ее. Я не привык себе отказывать. И этого достаточно.

У нее хорошая кожа, нежная, гладкая, я покрываю ее поцелуями, вылизывая впадинки и косточки позвоночника. Это часть ей нравится. Мне тоже. Пока. Но мне быстро надоедает эта нежность, тьма беснуется, застилая глаза. Движения становятся резкими и грубыми, я хочу боли и стонов — они заглушают противный скрежет в моей голове. Дальше лишь бездна, с глубокими толчками внутри женского тела, с укусами, от которых на моих губах остается кровь. С ее глазами, затянутыми пеленой страха и наслаждения. Кажется, они карие. Или нет. Не помню, хотя смотрю ей в лицо. Целую. Целую, грубо вторгаясь в ее рот, посасываю язык и чувствую, как она извивается подо мной. То ли пытается освободиться, то ли прижаться сильнее, не знаю.

И мне плевать…

Теней двое, и они нападают одновременно. Мрак, зачем я приперся сюда? Ушел от блондинки, срезав ремни, и пошел через мост, на территорию осенних. Не самое лучшее место для ночных прогулок. Блондинка все-таки измотала меня, потому что отреагировал я недостаточно быстро, и нож разрезал мне кожу на боку. Больно. Почти достаточно, чтобы почувствовать себя живым. Разворачиваюсь и бью открытыми ладонями по ушам ближайшей тени. Отщепенцы слегка опешили: не ожидали, что я не свалюсь от первого же пореза. От моего хлопка у тени лопаются ушные перепонки, и глаза наливаются кровью от разорванных сосудов. Я вздыхаю и хмурюсь, недовольный собой. Плохо ударил. Недостаточно сильно.

Подпускаю их ближе и получаю дыру в бедре. На темных брюках крови не видно, я просто чувствую горячую и густую струю на ноге. И боль.

— Не режь шмотки, — шипит красноглазому подельнику. — Мой размерчик.

Я окидываю его придирчивым взглядом. Да, пожалуй, с глазомером у него порядок. А вот самомнения — переизбыток. Глубоко вздыхаю. Дальше — бездна. И два трупа на сухой истрескавшейся земле. Быстро стираю следы и память о себе. Законникам обычно плевать на такие «инциденты», но всегда может найтись не в меру ретивый. К тому же, это уже привычка.

— Жара, — бормочу я, зажимая дырку в боку. — Во всем виновата проклятая жара.

… аромат роз сменился лилиями. Конечно, на похороны принято приносить эти белые восковые бутоны, с желтыми тычинками и удушающим запахом. Я вдыхаю его и стараюсь не улыбаться.

— … Такая потеря для мира музыки… во цвете лет… ужасная трагедия… Мир будет помнить гениального маэстро… Невосполнимая потеря…

— … как это произошло?

— … напали ночью… Город стал опасен… мы все в опасности. Неважно, кто вы… смерть забирает лучших…

— … воткнули нож прямо в сердце… говорят, какой-то бродяга, он уже признался…

— … невосполнимая утрата…

Черные одежды, белые лица и дождь. Мир вернулся на круги своя, перестав мучить жарой и раскаленным гранитом города. В нем снова появился воздух и белесый туман, что так красиво лежал в низинах и белым саваном укрывал гроб великого музыканта Ариса Тонаду. И я пытался скрыть улыбку, глядя поверх черной ямы в сырой земле на Милинду. Она тоже смотрела мне в глаза, смотрела, не отрываясь, но меня уже не пугала ледяная пустошь ее глаз. Меня уже ничего не пугало. И она чувствовала это, как всегда чувствовала мое настроение, с самого детства, когда мы играли в свои игры на чердаке.