Мистические истории. День Всех Душ - Уильям Фрайер Харви

Однажды в конце января Флаксман Лоу присутствовал на внеочередном собрании Англо-американского сообщества психических исследователей, где зачитывал очень примечательный документ о тройственной природе человеческой души, как ее трактовали древние египтяне, и заметил в зале массивную голову со спутанной копной волос, по которой нельзя было не узнать доктора Калмаркейна.

После собрания Флаксман Лоу уехал к себе на квартиру, и по прибытии ему тут же вручили визитную карточку доктора Калмаркейна. Лоу немало удивился, так как был наслышан о замкнутом и угрюмом нраве гостя. Эта встреча оказалась первым в ряду поразительных событий, непосредственно связавших мистера Лоу с этим страшным, безжалостным человеком. Вероятно, Калмаркейн понял еще раньше, что мистер Лоу стоит у него на пути, а встреча, о которой мы рассказываем, окончательно его в этом убедила; как бы то ни было, мы должны начать с намека на необычайно щедрый дар, предложенный доктором Калмаркейном Флаксману Лоу, а затем описать, насколько это может выразить человеческий язык, дальнейшие очень странные происшествия.

Калмаркейн вошел в плаще и шляпе, и в сравнении с его гигантской сутулой фигурой комната сделалась тесной. Небрежно кивнув Лоу, он медленно осмотрелся, словно рассчитывал по обстановке узнать что-то о хозяине. Тем временем Лоу смог оценить, насколько верно д’Имиран описал в свое время внешность Калмаркейна. «Косматый великан, костлявый и нескладный. Длинный мясистый нос, темные, стального оттенка лохмы, клочковатая борода, которую он во время разговора имеет обыкновение закручивать колечками».

Обращаясь к Флаксману Лоу, Калмаркейн запустил в бороду свою волосатую лапищу.

– Я пришел, – произнес он, – чтобы сказать, что меня в высшей степени заинтересовал ваш сегодняшний доклад. Лишь очень немногие до вас достигали таких успехов. Кстати, сколько вам лет?

Слегка удивившись, Лоу ответил.

– Ага, – кивнул Калмаркейн. – Я старше на пятнадцать лет и, думаю, на столько же опередил вас в познании тех наук, которым мы оба себя посвятили. Вы уверены, что нас не подслушают? Я собираюсь кое-что вам предложить. И советую серьезно обдумать мои слова.

Выслушав соответствующее заверение, Калмаркейн продолжил:

– Я пришел с намерением предупредить, чтобы вы в своих исследованиях не пересекали черту, которой достигли сегодня.

– Можно узнать почему?

– Вы обладаете весьма совершенным умом, а также силой и смелостью, и эти качества помогут вам уверенно удерживаться на вашем нынешнем уровне. Но еще один шаг – и ваши позиции радикально изменятся.

– Не буду делать вид, будто не понял вас, – ответил Флаксман Лоу. – Но чем больше знаний, тем лучше, если они направлены исключительно на благие цели.

Калмаркейн яростно его прервал:

– Мы можем как угодно обозначать свои побуждения, но конечная цель каждого человека – это личное могущество! Когда вы постигнете его конечные тайны, кто поручится, что вам ни разу не придет в голову использовать его в собственных интересах? Послушайте! Дайте мне слово не разглашать то, что я собираюсь вам поведать, и… и, без сомнения, мы сможем очень славно сотрудничать.

Далее последовало простое, но многозначительное предложение: Калмаркейн обещал поделиться с Лоу богатейшими плодами своих многолетних трудов, если тот согласится на определенные условия. Мистер Лоу вначале прислушивался к цветистой, выразительной речи Калмаркейна, но, не дождавшись окончания, остановил его решительным и бесповоротным отказом.

Калмаркейн стал вить колечки из бороды.

– Дайте себе время подумать; ведь если вы откажетесь, вас не спасут никакие силы – ни земные, ни адские!

– Я решил, – последовал ответ.

– Это все делишки д’Имирана! – взорвался Калмаркейн. – Предупреждаю вас…

– Не вижу смысла ни вам, ни мне продолжать этот разговор. – Лоу встал. – И имейте в виду: я не из тех, кто станет выслушивать угрозы. Но разрешите, я в свою очередь предупрежу вас? Вы забываете, доктор Калмаркейн, что хотя познанию, как представляется, нет предела, но, поскольку тело и душа взаимосвязаны, могущество смертных все же ограничено определенным пределом.

Калмаркейн направился к двери.

– Я пришел сюда, заботясь исключительно о ваших интересах. А теперь, также в ваших интересах, добавлю, – произнес он с ухмылкой, – что повторного предупреждения не будет.

Через день-два мистер Лоу, с головой поглощенный сложными исследованиями в области, которой был посвящен его недавний доклад, выбросил из головы странный визит Калмаркейна. Но по прошествии двух недель он стал замечать, что им все чаще овладевает новое и очень неприятное настроение, сделавшееся даже серьезной помехой в работе.

В чем коренилась причина, в мозгу или в теле, определить было трудно. По словам Флаксмана Лоу, первые подозрения зародились, когда он заметил, что объем работы, которую он проделывает в промежутке между десятью часами вечера и двумя часами ночи, становится все меньше, а заметки, относящиеся к этому времени, оказываются бесполезной писаниной. Вначале он отнес эту низкую продуктивность на счет того, что его за работой клонит ко сну. Далее он, проанализировав факты, осознал, что в другое время, за исключением указанных часов, и качество, и объем работы ничуть не снизились. Стало очевидно, что приступы умственной слабости носят периодический характер, и Лоу решил с ними разобраться.

Соответственно, вечером 30 января он, как обычно, обложился книгами и стал ждать. Почти в самую полночь на него напала всепоглощающая тоска, затем последовало ощущение беспомощности перед какой-то непонятной бедой, перешедшее наконец в полное отчаяние. Потом это настроение в свою очередь незаметно отступило, и, когда пробило три, Флаксман Лоу очнулся, вспомнил, чем собирался заниматься, и взялся за обычные ученые труды. Но восстановить в памяти полностью и четко предыдущие часы он, как ни старался, не смог.

С течением времени эти приступы стали учащаться. Чем больше Лоу старался, тем меньше ему удавалось сделать. Почерк портился, буквы делались корявыми; сосредоточиться, как прежде, ему уже не удавалось, и это было особенно заметно, потому что в то время он занимался одной плохо сохранившейся надписью эпохи Птолемеев[65], что требовало особенно напряженных усилий.

Вначале Лоу склонялся к тому, что неприятности вызваны физическим нездоровьем, но постепенно стало ясно: в определенные периоды к нему в голову вторгаются чужие мысли, оттесняя его собственные. Иными словами, он не мог сконцентрировать внимание на работе, поскольку думал о чем-то ином. Однако что за мысли бродили у него в голове, он не имел ясного представления. В мозгу теснились неуловимые воспоминания, душу терзали неведомые горести, в душе зрел бессильный бунт против злой судьбы – но все это было окутано туманом.

В те часы, когда Лоу владел собой и без помех следовал собственному потоку мыслей, ему становилось страшно, и порой он решал одолеть загадочный недуг простым усилием воли. Дней десять или немного дольше он был занят только тем,