Тремориада (сборник) - Валерий Еремеев

Аркаша остановился. Собаки двинулись быстрее. Аркаша попятился и наступил в лужу. Холодная вода замочила обе ноги. Псы были уже совсем рядом. Лохматый, с телячьей головой, заворчал. Аркаша развернулся, понимая, что бежать бесполезно. Успел уловить метнувшуюся сзади тень. И уж было рванул, что есть мочи… но нелепо поскользнулся, разбрызгивая разъехавшимися ногами ошмётки грязи. Руки пошли в отчаянный мах, и в это мгновение лохматая собака настигла его пальцы.

Сердце Аркаши рванулось из груди. Он, зажмурив глаза, полетел на дорогу спиной. При этом отмечая, что собака – чёрт её побери! – всего лишь лизнула его!

Тараськин успел прижать подбородок к груди. Поэтому падение с физической точки зрения оказалось благополучным. Затылок от удара он уберёг. Что ж касается эстетики… Ну, со стороны, может, смотрелось и красиво, но ощущение от затекающей за шиворот лужи было отвратительным. А ниже пояса вообще казалось, что он обделался ледяным дерьмом.

– Красота, – проговорил Аркаша, и лохматый пёс лизнул его в нос.

Только Тараськин выбрался на городские улицы, и тут же возле него возник милицейский УАЗик.

– С работы иду, – ответил вопрошающим милиционерам Аркаша.

– В прачечную? Из замарачечной? – усмехались милиционеры. – Бухой?

– Нет, – ответил Аркаша.

– А что весь грязный-то такой? Документы…

– Так в лужу упал, – сказал Аркаша, доставая паспорт.

Милиционер открыл документ и буркнул:

– Угу, гражданин Тараськин в луже купается – быть дождю… Проедем в отделение.

– Это зачем? – спросил Аркаша.

– Для выяснения личности, – ответил милиционер, забравший паспорт.

А второй спросил у Аркаши:

– Наркоман?

В отделении Тараськина отвели в кабинет, где велели выложить всё из карманов. И, как только он это сделал, в дверях появился какой-то лейтенант, радостно объявивший:

– Началось.

Аркашу тут же вывели из кабинета и отвели в курилку, сказав:

– Жди, кури, только стены не обтирай. А то мыть за собой будешь.

Аркаша был некурящим. Да и коль курил бы, все равно всё содержимое карманов осталось в кабинете. В общем, оставалось только не обтирать стены да ждать. А когда ему это надоело, он, пройдя по пустынному коридору, постучался в дверь кабинета, из которого его вывели. Дверь оказалась заперта. Аркаша вернулся в курилку – ждать. Затем вновь прошёлся по коридору. Увидел приоткрытую дверь. Заглянул. Сидящий за столом мужчина в штатском, лишь на секунду оторвав глаза от бумаг, сказал:

– Ждите, вас позовут.

И Аркаша ждал дальше. Часов в одиннадцать вечера он спустился на первый этаж к дежурному.

– Ждите, вас позовут, – сказал и тот.

Позвали Аркашу в первом часу ночи. И уж в час, сфотографированный, со снятыми отпечатками пальцев, Тараськин был отпущен на все четыре стороны. Начало чего объявил тот лейтенант, Тараськин так и не понял.

3

После увольнения Аркашки терпение Ольги иссякло.

– Нам надо пожить отдельно… какое-то время, – сказала она. – Каждый наедине с собою. Всё хорошенько обдумаем. Вместе у нас как-то не выходит.

– Вместе хорошо на ассамблее всё обдумывают делегаты, – хлопал наивными глазами Аркаша. – У них кресла одноместные. А у нас – кровать здоровенная, чего тут обдумывать-то.

Аркаша попытался ухватить жену за талию, но та, шлёпнув его по рукам, сказала:

– Поэтому-то нам и надо пожить отдельно. Я еду к маме.

Собрав вещи, Ольга поцеловала Тараськина в щёку и, пообещав позвонить, ушла.

«Да-а, – вздохнул Аркаша. – Похоже, нездоровая ерунда выходит с этой Звездой…»

Время уж к ночи шло, а сосед за стеной, Серёга, какого-то чёрта врубил музыку. Он был старше Аркаши на девять лет. Отношения их были добрососедскими. Жил тот тихо-мирно, с женой и трёхлетним сыном. И то, что он в 23:30 давал стране угля, было событием нетипичным.

«Донбасс за стеной! Очень кстати…» – подумал Аркаша, и отправился к соседу.

– Я на кочерге, – улыбаясь во все зубы, заявил Серёга, открыв дверь. – Заходи.

– А я слышу, уголь раздают, – сказал Аркаша, проходя в квартиру соседа.

– Какой уголь? – приподнял бровь Серёга. – А-а, ты о кочерге! Да-да, сейчас и тебе угольку отколупну.

– «Джин-тоника» я б сейчас выпил, – сказал Аркаша.

– От него в желудке свищ образуется, – хмыкнул Серёга. – «Джин-тоник» – пойло для самоутверждающихся школьниц, будущих пациенток гастроэнтеролога.

Серёга, произнося это во хмелю, чуть язык не сломал, и даже головой тряхнул, договорив.

– Музыку бы сделал потише, поздно, – сказал Аркаша.

– А сколько времени?

– Уже полночь близится.

– Бр-р-р, ты как злой сказочник! – опять тряхнул головой Серёга.

Они прошли в комнату, где у журнального столика, заставленного закусками, сидел в кресле длинноволосый с проседью тип.

– В каком полку изволили служить? – спросил он сквозь гитарный скрежет, протягивая руку Аркаше.

– С полком как-то без моего изволения всё вышло, – ответил тот, пожимая протянутую руку.

– Это Саныч, – представил сосед гостя. – А это – Аркаша, из-за стенки.

– И как оно, в застенках? – спросил Саныч. – Чай, не сахар?

– Соль не кофе? – подхватил Серёга.

– В застенках музыка не тихо, – ответил Аркаша. – Баба Вера, наверное, уж ментов вызвала.

Динамики хрипели о заржавевших стальных зубах. Серёга уменьшил звук так, что Аркаша перестал разбирать слова.

– Блин! Треска. Была одна песня у волка! – возмутился Саныч, назвав Серёгу Трескачёва «Треской».

– Ты бабы Веры не знаешь, – сказал Сергей.

– Зато я знаю бабу Надю, двадцати лет, меня вчера перепила.

– Баба Вера скандалы закатывает.

– Я тоже, – заворчал Саныч.

– Баба Вера – профессионал, – сказал Сергей. – Закатывает всё. В банки, истерики, под асфальт.

– Стоп! – поднял ладонь Саныч. – Наливай.

– Где жена с сыном? – спросил Аркаша, когда они выпили и закусили.

– Жена к сестре в Нежен уехала, – ответил Сергей. – А сын у тёщи.

– Тоже в хохляндии?

– Сам ты в хохляндии. Сын на соседнем районе, на Варничной. А тут и поводов столько. Кореш давний приехал. Да вот – сегодня ещё пятая годовщина свадьбы. Тогда, помнится, суббота была.

– А я в вербное воскресенье расписался, – припомнил Аркаша.

– Ну, за карлико-берёзовые будни, – сказал Саныч, разливая по рюмкам водку.

– Точно, карлико-берёзовые будни, – выпив и, хрумкая солёным огурчиком, проговорил Аркаша. – Моя тоже уехала. К маме.

– Да ладно тебе, замечательный будень! – хлопнул Серёга по плечу сидящего рядом на диване Аркашу. – На работу завтра надо?

– Нет, – вздохнул Аркаша.

– Видишь, как всё замечательно! – Трескачёв потянулся к бутылке. – Грех не напиться. А то от тебя и спиртным-то никогда не пахло.

– Напиться надо, – кивнул головой Саныч. – Что ты знаешь о себе и об этом мире, если никогда по-настоящему не нажирался!

– Недели две кряду, – усмехнулся Серёга, наполнив рюмки.

– Ну, уж хотя бы! – сказал Саныч, и они выпили.

– Да и ты, Серёга, тут года четыре живёшь, а датым я тебя только на Новый Год и видел, – сказал Аркаша.

– Да, сейчас, это вам не тогда, – проговорил Трескачёв. – Помнишь, Саныч, времена былые?

– Славные времена, нынче таких не бывает, – кивнул тот, цепляя вилкой нарезанную селёдку.

– Сколько было выпито… – мечтательно проговорил Серёга.

Саныч усмехнулся:

– Директор завода «Кристалл» уж давно должен вызвать меня к себе на ковровую дорожку, чтоб приколоть к моей печени орден.

– Я всё ж никак не припомню, как выглядел Славный, – проговорил Серёга, возвращаясь, видать, к прерванному Аркашей разговору. – Значит, это он был, когда я уехал, а Иннокентий у тебя остался?

– Да, они у меня в Североморске ещё дня три гудели. Один с Мурманска, – как всегда настаивающий, что центр вселенной находится в его городе, Саныч сделал нарочито неверное ударение. – Другой с твоего «Прощелыгино».

– С какого моего?

– Ах, извините, вы ж теперь и сами мурманчанин.

– Давно это было, – вздохнул Сергей. – Всё как-то перемешалось. Раньше жизнь как у кочевника была, из одной компании в другую и – обратно. Славного вроде помню, а вроде и нет.

– Тут помню, там не помню. У всех брожение было. Наливай, – проворчал Саныч.

– Прикинь, – сказал Аркаше Серёга, разливая водку. – Осенью от Саныча друг уходил. Во дворе на первом снегу поскользнулся, затылком об арматуру, и – на тот свет. Причём и не так, чтоб пьяный.

– Судьба, – проговорил Аркаша, и подумал: «Ну, и как тут к Звезде не прислушаться. Сколько таких арматур я уже избежал?..»

Они выпили. Саныч достал сигарету и сказал, подымаясь с кресла:

– Сколько лет прошло, а всё привыкнуть не могу, что ты курить бросил. И это правильно, сигарета убивает.

– Как тогда ещё, от тебя вернувшись, к Иннокентию зарулил, так и бросил, – усмехнулся Серёга. – У него так укурился, что и с табаком завязал.

– Помню, – хохотнул Саныч. – Как ты в подвал провалился, да крыс потом гонял; надеюсь, не воображаемых.