Ever since we met (СИ) - "Clannes"

До момента, когда она видит лица своих родителей.

— Нам, наверное, лучше будет уйти, — говорит Ваня негромко, гладит ее по голове, как ребенка. — Все будет хорошо, я обещаю. Пойдем отсюда.

— И по какому праву вы, молодой человек, решаете за мою дочь? — вопрошает папа, быстро стряхнувший с себя панику и страх. По крайней мере, так кажется по голосу, в котором слышно только возмущение.

— По праву ее лучшего друга на протяжении почти шести лет, — парирует Ваня спокойно, без бравады или агрессии. — По праву человека, который рядом с ней рос и видел, как она училась владеть собой и контролировать магию, и который знает, что такого, как сейчас, за эти шесть лет не было ни разу. Саша контроль не теряла, ее можно было кому угодно в пример приводить. Я не знаю, каким сильным должен быть стресс, чтобы такое случилось, но виновата в том, что сейчас произошло, не она. И я не хочу, чтобы ей пришлось переживать это опять, поэтому мы уходим. Потому что за несколько минут вы ее довели до того, до чего несколько лет никто не мог, даже очень стараясь.

Мама руки протягивает к ней, когда она на ноги поднимается, шагает к ним неуверенно, будто боится, что следующим порывом Саша ее с ног сметет. Все равно шагает.

— Останься, пожалуйста, — просит она. Всхлипывает — в это почти не верится, но вот она, реальность. — Он прав, мы перед тобой очень виноваты, но все равно, Сашунь, останься.

— Хотя бы на ночь, — присоединяется папа. — Пожалуйста.

Ванину ладонь она находит, не глядя, сжимает, их пальцы переплетя. Ей от этого легче. Ей от этого лучше. Потом ей придется успокоиться, чтобы все внутренние ограничители вернуть на место, но сейчас хватает и этого.

— Ваня тогда тоже останется, — заявляет она. — На ночь. Мы утром поедем обратно. Я Верховной обещала.

Она его руку не отпускает даже когда родители ее обнимают. Им надо будет о многом поговорить, но без него она не готова к этому.

Они ночуют в той комнате, что ей когда-то принадлежала — она на своей детской кровати, которая ей сейчас почти впритык, он на раскладушке, для него специально снятой с антресолей. Папа хмурится, явно не зная, как реагировать на всю эту ситуацию, мама, заметно сразу, улыбку сдерживает, еще с того момента, когда она отказывается ванину ладонь отпускать. Мама улыбается едва заметно и утром, когда она, зевая, в кухню входит, глаза трет — на кухне пахнет кофе, пусть и не таким, какой Ваня любит, и она думает, что, может быть, стоит и ей выпить чашечку…

— В последний раз, когда я тебя видела, ты бы и не подумала о том, чтобы за ручку с мальчиком держаться, — вздыхает мама, но как-то неубедительно. — Надо было мне чаще появляться в твоей жизни, тогда не так странно было бы. Кофе будешь?

— Буду, — соглашается Саша, поколебавшись еще пару секунд. — И Ваня это другое. Он меня видит только как сестру.

— А ты его?

Мамин вопрос застает врасплох, и кофе чуть не проливается на пальцы. Неужели все так заметно? Или вопрос не риторический, и маме и правда интересно? Но нет, при «правда интересно» не улыбаются так понимающе.

— Мам, — вздыхает она, — какая разница, как я его вижу? Это все равно ничего не изменит.

Мама тянется, чтобы ее по голове погладить, но останавливается на полпути, и вместо этого обнимает за плечи. Так лучше.

— Если ты захочешь об этом поговорить, — говорит она, — я всегда тебя выслушаю. И если захочешь поговорить не об этом, тоже выслушаю. Просто звони мне всегда, когда захочешь, и приезжай.

— И ты приезжай тоже, — бормочет Саша в ответ, глаза пряча. — Только обязательно.

— Обязательно, — обещает мама. — Только не очень часто, сама понимаешь, но обязательно.

Когда родители обнимают ее на прощание, когда она машет им из окна машины, пока Ваня выруливает, ей хочется улыбаться. Не потому, что они уезжают — потому что они все-таки приехали и хоть что-то наладили. И когда Ваня протягивает ей руку, почти не глядя, она его за руку берет.

— Спасибо, что привез, — говорит она. Он улыбается, и в этой улыбке его эмоции прочитать невозможно, но она чувствует, что негатива там нет. Это главное.

— Все ради тебя, принцесса, — он явно ее подкалывает, но это не обидно.

К тому же ей нравится быть для него принцессой. Хоть иногда. Хоть в шутку.

========== Глава 20 ==========

— Саш, просыпайся, — голос Вани совсем рядом раздается, почти раздражающе громкий, и она правда не знает, ключевое слово тут «раздражающий» или все-таки «почти». Скорее второе. — С днем рождения, малявка.

Саша недовольно рычит в подушку, прижимая ее к своему лицу так, как если бы хотела ее себе под кожу запихнуть. Не получается, ожидаемо. Кто придумал утра? В этом вот, например, ничего хорошего нет.

Ну почти.

— Давай, вставай, светает, — Ваня на ее кровать плюхается, нагло пользуясь тем, что она большая и места на ней до черта, и, судя по голосу, улыбается.

— Светает, — бурчит она, так подушку от лица и не убрав. — Ты извращенец и садист, Вань. Светает, блин. Август. У меня честным трудом заработанные каникулы перед первым курсом. У меня, блин, день рождения! А ты меня будишь еще до рассвета. За что ты меня так ненавидишь, вот скажи мне.

— Да кто тебе сказал, что я тебя ненавижу, — ворчит он обиженным тоном. — Вот так, готовишь ей сюрпризы, придумываешь подарки, а она тебе говорит, что ты ее ненавидишь. Где справедливость?

— Нет ее, — она фыркает, подушку в сторону откладывает, садится и глаза трет. — Справедливость — это сказки для наивных детей и для электората во время выборов, так что…

Слова в горле застревают, когда Ваня руку с кровати свешивает, чтобы, с пола подняв, протянуть ей букет кустовых роз. Нежно-розовых, самых ее любимых. Саша восторженно ахает и в цветы тут же лицом зарывается, вдыхая их запах, забывая тут же все обиды.

— Все еще хочешь меня прибить? — Ваня, похоже, смеется. Она ему это прощает, даже не задумываясь о том, что прощать вообще приходится, потому что как же иначе? — Судя по всему, нет. Вставай давай. Рассвет не ждет.

— Ты меня что, куда-то потащить собрался, изверг? — возмущается Саша, исподлобья на него взгляд бросая. Он кивает, ухмыляясь.

— Одевайся потеплее. Ты же знаешь, по утрам прохладно.

По утрам иногда и вовсе холодно, даже летом, но сегодня не тот случай. Саша в любимую клетчатую шаль кутается, зевок давит, но послушно топает за Ваней, проклиная миг, когда решила, что он ее в поле не потащит, и не обула резиновые сапоги — от росы ноги мокрые, не простудиться бы. Он зато что-то насвистывает довольно, будто спал намного больше нее, в чем она ох как не уверена, и через высокую траву продирается, почти всю влагу собирая на себя. Ей хочется спросить, далеко ли им еще идти, когда он останавливается и она глаза поднимает.

В рассветном свете она реку не видела ни разу. В закатном — да, но не в рассветном. Как-то не было повода. Но сейчас небо розовеет, и свет совсем другой, не такой, как вечером, и она замирает, все разглядывая, впитывая каждую деталь, каждую мелочь.

— Иди-ка сюда, — зовет ее Ваня. Он, пока она по сторонам пялилась, успел, оказывается, покрывало, которое в руках нес, на землю постелить. Остается надеяться, что оно не промокнет — сидеть на мокром будет неприятно. Но нет, когда она садится, покрывало сухое и мягкое. Удобно. — Я чай сделал. Обычный, я в этих ваших травах не разбираюсь. Будешь?

— Буду, — она кивает, термос из его рук принимает, но не может оторвать взгляда от горизонта. Там встает солнце, и это знакомо ей лишь по ритуалам, но красивее в разы, когда ей не нужно отвлекаться ни на что и ни на кого, чтобы не упустить момент. Он ее за плечи приобнимает, кутает плотнее в шаль, а потом садится рядом. Ей тепло от его заботы и от его тела совсем рядом, когда они соприкасаются бедрами. Чай забыт до тех пор, пока Ваня не забирает у нее термос, чтобы пару глотков сделать, и не возвращает его потом аккуратно ей в руки: Саша пьет следом, и чай пусть и чуть переслащенный, все же вкусный. — Как ты угадал, что мне это понравится?