Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005 - Юрий Левада

Таблица 3.

«С какими чувствами Вы относитесь к военной кампании США в Ираке?»

(2003, N=1600 человек, % от числа опрошенных)

Таблица 4.

«Определения, которые в наибольшей степени подходят для США»

(N=1600 человек, % от числа опрошенных)

Образ США в российском массовом сознании в ноябре 2001 года явно определялся атмосферой начала операции в Афганистане, в апреле 2003-го – впечатлениями после окончания прямых военных действий в Ираке.

Как видим, «негативные» признаки упоминаются заметно – хотя и в разной мере – чаще, а «позитивные» – реже. Но в наибольшей мере выросли только два показателя: опасения относительно стремления США «прибрать к рукам все богатства мира» и упреки во вмешательстве в чужие дела, т. е. преимущественно ситуативные оценки, связанные с политической конъюнктурой момента. Негативная волна накрывает также как будто безоценочные позиции (богатая страна, сильная держава, демократическая страна, лидер научно-технического прогресса…), но мало задевает «классовые» характеристики (неравенство, эксплуатация, погоня за наживой; в электорате КПРФ лишь 7 % в 2003 году обращают внимание на социальное неравенство, эксплуатацию в США, в электоратах «Единой России» и СПС также по 7 %). Резко упала поддержка официального тезиса о союзнике в борьбе с «мировым терроризмом», но – что весьма примечательно – не возросла доля считающих США «главным противником» России.

Стоит отметить, что общественное мнение даже в пароксизме антиамериканских настроений как бы само себя сдерживает: во-первых, представлениями о необходимости сближения со странами Запада (такую позицию поддержали 78 % опрошенных в марте, в том числе 72 % сторонников КПРФ и 78 % из возмущенных американскими действиями), а во-вторых, надеждами на то, что «все будет спущено на тормозах» и российско-американские отношения со временем вернутся к докризисному состоянию. Не лишено интереса сопоставление таких надежд в момент югославского кризиса и сейчас.

Таблица 5.

«Что нас ждет в отношениях с США после кризиса?»

(N=1600 человек, % от числа опрошенных в соответствующей группе)

Создается впечатление, что всплеск антиамериканских настроений в марте-апреле 2003 года оказался не столь сильным, как четыре года назад. Видимо, это в значительной мере связано с различиями в позиции российского руководства в кризисные периоды: в 1999-м – резкая риторика Б. Ельцина и Е. Примакова, в 2003-м – значительно более осторожная позиция В. Путина. Между прочим, общественное мнение отмечает отличия позиции Путина от позиции других российских политических деятелей и СМИ (хотя и в меньшей мере, чем в период искусственного «околоспортивного» обострения начала 2002 года).

Таблица 6.

«Как в целом относятся к военной операции США в Ираке…»

(Апрель 2003 года, N=1600 человек, % от числа опрошенных)

Различия позиций усматриваются преимущественно в степени сдержанности : положение президента (чей имидж, как видно по ряду исследований, в значительной мере опирается на представления об успешности его акций на международной арене) вынуждает его быть прагматически осторожным в оценке американских действий.

В мае 2003 года общественные настроения стали меняться, пик антиамериканизма явно миновал. Хотя оценки американских действий в Ираке и их мотивов оставались резко негативными, почти такими же, как в марте-апреле, показатели общего отношения к США заметно улучшились (см. рис. I, 2).

Подводя итоги сказанному, можно полагать, что нынешний взрыв антиамериканских настроений означает не столько воинственную мобилизацию российского общества, сколько его фрустрацию (замешательство, растерянность), неспособность справиться с возникшей ситуацией. Общественному мнению в общем и целом свойственно предельное упрощение любой задачи, оценки, действия. Когда возникает привычное намерение «негодовать и протестовать», зная, что нет никаких сил и средств для его осуществления, или когда требуется – официально предписывается – «решительно осудить» чьи-то действия, но при этом проявлять сдержанность и сохранять «стратегическое партнерство», массовое сознание неизбежно приходит в состояние ступора, его регулятивные механизмы просто отказывают. Последствия этого многообразны. Одно из них – отсутствие воинственной мобилизации общественных настроений, подобной той, что имела место в России весной 1999 года – и которая, по всей видимости, сыграла важную роль в известных политических переменах осени того же года.

Судьба «антитеррористической» коалиции 2001 года

Фактически коалиция, провозглашенная сразу после и сентября 2001 года, утратила смысл и прекратила существование еще до начала собственно иракской кампании, когда выяснилось, что страны, поддержавшие лозунги борьбы с «международным терроризмом», не имеют единого представления о целях и средствах такой борьбы. Когда США, не сумев заручиться поддержкой ни структур ООН, ни членов НАТО, решили действовать собственными силами, привлекая к соучастию лишь немногих согласных, это заметно изменило весь расклад существующих в мире после Второй мировой войны организаций и институтов. Это значит, что новой напряженности не выдержала давно утратившая свое первоначальное значение ООН – результат согласия держав-победительниц в мировой войне, а также НАТО, противостоявшее советской экспансии в годы холодной войны. Создание же каких-то новых международных значимых структур или решительное изменение способов деятельности ООН при сегодняшнем раскладе мировых сил и интересов – просто нереально. Налицо также своего рода фрустрация, замешательство на уровне международной системы отношений.

Для России последствия этих перемен значительны и многообразны. Ведь если обесценивается ООН, Россия утрачивает титульный статус великой мировой (т. е. имеющей право вето в главных мировых вопросах) державы. А обнаружившаяся в ходе иракского кризиса разобщенность стран НАТО подтверждает, что фактор советской/российской угрозы перестал играть консолидирующую роль в западном сообществе. Участие же России в «антитеррористической» коалиции 2001 года – носившее в основном символический и демонстративный характер, не переходившее в реальное сближение государств, – нужно было политической верхушке страны для того, чтобы демонстрировать партнерство с ведущей мировой державой (хотя общественному мнению всегда было ясно, что в этом альянсе у нашей страны лишь второстепенное место). И, естественно, для того, чтобы представить собственные малоуспешные и малопопулярные на Западе действия в Чечне звеном общей борьбы с «мировым терроризмом» (о сомнительности этого жупела приходилось писать ранее), а тем самым хотя бы частично конвертировать западную критику своей чеченской политики в ее одобрение или признание. Как показывает ход событий, этот расчет оправдывался лишь отчасти и ненадолго.

Чеченские кривые: новые тенденции

Как обычно в последние годы, в чеченском узле концентрируются все основные линии российской реальности. Новые моменты в развитии ситуации появились с конца минувшего года, после событий на Дубровке в Москве. Резкий всплеск общественных настроений в пользу продолжения военных акций оказался кратковременным, в последующие месяцы практически непрерывно нарастал численный перевес сторонников мирного урегулирования, к концу апреля 2003 года достигший невиданного ранее уровня 71:17, а в мае даже 71:14. Можно полагать, что на такую динамику общественного мнения оказали влияние две группы факторов. С одной стороны, это относительно сдержанная реакция российских властей на ситуацию с заложниками в Москве. Отвергнув призыв захватчиков к выводу войск из Чечни, российское руководство, видимо, сознавая исчерпанность силовых средств влияния на положение в этой республике, впервые не поддалось привычному соблазну требовать ужесточения зачисток, бомбежек и пр. На сцену вышел некий «промежуточный» вариант урегулирования, центральными пунктами которого стала легитимизация существующей в Чечне пророссийской региональной администрации (А. Кадыров и др.) через референдум. В российском обществе этот вариант был встречен сначала довольно сдержанно, но позже осторожные надежды на его эффективность стали заметнее.

В данном контексте важно обратить внимание на изменения другой, международной составляющей чеченской ситуации. Нараставшая конфронтация позиций вокруг Ирака фактически обесценила попытки отнести чеченскую войну к борьбе с мировым терроризмом. С конца 2002 года, особенно после событий на Дубровке, западная критика российских силовых акций снова активизировалась, особенно в Европе, в ОБСЕ и др. Поскольку соучастие России не предлагалось и не требовалось США для операций в Ираке, то теряло смысл и лукавое международное оправдание российских акций на Кавказе.