Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005 - Юрий Левада

Согласно опросам, в декабре 2001 года 17 % американцев полагали, что действия террористов исходят из учения ислама, но 72 % видели в них «извращение ислама» (Newsweek Poll).

Следующие данные показывают, как американцы представляли себе настроения мусульманского населения разных стран (см. табл. 6).

Сразу после событий в США стала обсуждаться проблема отношения к арабам, в том числе живущим в Америке. 32 % опрошенных в сентябре предлагали взять их под особый надзор, но подавляющее большинство, 62 %, согласилось, что нельзя ставить под подозрение целые национальные группы (Newsweek Poll, 13–14 сентября 2001 года). По данным более позднего опроса, 37 % американцев сочли, что уровень доверия к арабам в стране снизился, 61 % – что он не изменился (CNN/US Today/Gallup Poll, 8–9 марта 2002 года).

Таблица 6.

«Кому, по Вашему мнению, симпатизируют..

(Harris Poll, 19–25 сентября 2001 года, % от числа опрошенных)

В то же время 48 % американцев (против 30 %) выразили беспокойство в связи с тем, что стремление правительства США опереться на «дружественные, но диктаторские» режимы на Ближнем Востоке может привести к росту поддержки исламских экстремистов среди «простых людей» в этих странах (Newsweek Poll, декабрь 2001 года).

Самая черная фантазия, взбудораженная событиями и сентября, – картина смертельной войны между неким условным «Югом» (бывший третий мир, развивающиеся страны во главе с агрессивными исламистами) против условного «Севера» (США плюс Европа, возможно, и Россия). В «западной» терминологии, это война прогрессивного или «цивилизованного» человечества против современного «варварства», в терминологии воинствующего мусульманства – война праведной «исламской цивилизации» против неправедной, безбожной и т. д. «иудеохристианской цивилизации». Согласно результатам опроса, угроза развязывания новой мировой войны (сразу после событий, в сентябре 2001 года) казалась реальной 41 % москвичей. В массовом воображении наиболее вероятной представляется такая расстановка сил, в которой союзу США, России и других стран противостоит «мусульманский мир» (29 %); на перспективу противостояния США и их союзников с мусульманскими странами без участия России указали 26 % (данные ноября 2001 года). Примечательно, что вариант войны России с западным блоком как будто исчез из поля массового зрения.

Опасность новой «войны миров» отражается, хотя и заметно слабее, и в последних опросных данных (см. ниже). Материал для работы воображения в таком направлении, конечно, имеется, но это не повышает вероятности самого события. Можно вообразить очередную мировую схватку не как войну «окопную» или «танковую», по уже известным образцам, а как нескончаемую серию террористических актов нарастающей силы, направленных против наиболее развитых стран. Для того чтобы такая угроза стала реальной, требуется, среди прочего, существование некой хорошо организованной, сплоченной и могущественной боевой силы. До такого образца современному исламскому миру все же далеко.

Российское общественное мнение следующим образом оценило изменения ситуации за минувший год (см. табл. 7).

Спустя год после террористического нападения на США эмоциональные оценки происшедшего притупились, представления – рутинизировались, образ новых опасностей подобного масштаба в массовом сознании остался, но потускнел, отодвинулся на дальний план. Можно допустить, что, случись сегодня что-либо подобное, его восприятие в разных странах и на разных уровнях оказалось бы значительно менее тревожным. «Привычка свыше нам дана» – даже по отношению к самым чудовищным событиям. Но причины «тех» событий сохранились, как и люди, организации, массовые страсти, к ним причастные, а также им противостоящие. На уровне глубинных факторов, корней, противостояние может быть лишь долгим и трудным. Фигурально выражаясь, «последний бой», Армагеддон образца XXI века, оказывается растянутым во времени, причем это время не политических акций, а скорее цивилизационных периодов.

Таблица 7.

«Как Вам кажется, за время, прошедшее с 11 сентября 2001 года…

(Август 2002 года, N = 1600 человек, % от числа опрошенных)

Подытоживая приведенные выше данные и предположения, можно сказать, что события и сентября 2001 года обозначили новую опасность, грозящую человечеству. Минувший после этих событий год приковал внимание политиков и аналитиков к ряду проблем, которые ранее часто недооценивались или считались локальными, преходящими. Но все конкретные действия, предпринятые или начатые кем бы то ни было за это время, равно как и многочисленные политические декларации, касались лишь видимой «верхушки айсберга», почти не затрагивая его основания, т. е. причин и истоков наблюдаемых событий.

К тому же такое направление действий, как заявленное на уровне политического руководства России сплочение «цивилизованных сил» против «современного варварства» – принципиально важное для развития положения в мире, в частности, для преодоления внутренней и внешней изолированности России от мировых процессов, – было лишь обозначено, но далеко не реализовано. Иного, скорее всего, произойти не могло – при наличных политических и общественных предпосылках, при данном раскладе действующих на отечественной и мировой арене сил. Проблемы цивилизационного уровня не могут преодолеваться никакими политическими или военно-политическими и тому подобными акциями, да и требуемые для этого сроки превосходят время политических расчетов и даже политического воображения. Тем более важно попытаться перенести подобную проблематику в поле социально-научного анализа.

«Конфликт цивилизаций»?

Одним из следствий шока и сентября явилось оживление интереса массмедиа и околонаучной литературы к понятиям «цивилизаций», «миров» – никогда и никем не разработанных до научной убедительности и ясности, принадлежащих скорее словарю социально-исторической публицистики. Не разбирая соответствующие дефиниции, ограничусь тем «рабочим» уровнем определенности, который кажется достаточным для интересующего нас анализа «лавинных» процессов в мировом сообществе, наглядно обнаруженных в «постсентябрьский» год. Цивилизационные феномены, как они видны в современном социологическом анализе, – это некоторая устойчивая обособленность установок, стереотипов, ценностных и поведенческих норм, характерных для сообществ, сформировавшаяся в различных социально-исторических условиях, в рамках различных религиозных, этических, государственных образований. Разделяющие рамки, очевидно, можно трактовать по разным основаниям, используя различные масштабы, оптику и пр. В соответствующих (практически-релятивистских) контекстах правомерным может быть сопоставление «восточной» и «западной» цивилизации, «христианской (или иудеохристианской)» и «мусульманской», «индуистской» и др., античной и средневековой и т. д. Жесткие и абсолютизированные деления, предлагавшиеся, например. А. Тойнби, относятся к теоретически реконструированному историческому прошлому. Только в такой ретроспективной исторической модели и можно обнаружить обособленно существующие цивилизационные структуры.

Сегодня же мы наблюдаем и переживаем совершенно иной феномен – взаимодействие людей и групп из давно расколотых, утративших замкнутость цивилизационных образований, захваченных модернизационными процессами на различных фазах (и, как представляется, на различных «линиях», путях развития). Это взаимодействие, как показал минувший век, весьма сложно, противоречиво, взрывоопасно, возможно даже, смертельно опасно не только для «либерального» проекта человечества, но и для самого существования последнего. Сталкиваются интересы, привычные нормы и ценности «старожилов» современного мира и «новоприбывших», стремящихся (а точнее, вынужденных) приобщаться к результатам (благам, инструментам, нормам, ограничениям) этого мира, не пройдя многовековой исторической «приготовительной школы». Самые тяжелые конфликты ценностей и претензий складываются – на протяжении примерно столетия – у «порога» современного мира. Оговорюсь еще раз: различения «старых» и «новоприбывших» его обитателей – условны, подвижны; под определенным углом зрения к числу «новоприбывших» относится не только бывшая сфера европейской колонизации, но и Россия, и ряд других европеизированных стран. Как условен и образ «порога», каких-то врат современности. Даже ООН, воплощающая стандарт образцово-универсального политического сознания, выдает «аттестат зрелости» (гражданской, цивилизационной) странам, находящимся на разных путях и фазах модернизации.

Последний термин далеко не столь ясен, как казалось сторонникам моделей универсального прогресса. Модернизация иногда представляется некоторой универсальной осью, с которой соотносятся изменения в экономической, социальной, технической, коммуникативной, межличностной и прочих сферах во всем мире примерно за два-три последних столетия. Но модель такой оси не обязательно предполагает «однолинейности» реальных процессов изменений, возможность сопоставления различных стран, обществ, институтов с помощью какой-то единой меры, универсального индикатора. Можно ведь представить себе, что различные страны и общества разными путями, в разных исторических, политических, религиозных и прочих обстоятельствах, даже в разном порядке осваивают институциональные характеристики модернизации. Ни «технического», ни «экономического» детерминизма в глобальном масштабе не существует, поскольку инструментальные и консуматорные (конечные, потребляемые) блага оказываются доступными на разных уровнях развития – скажем, как ракетно-ядерное вооружение в Китае или экономические блага и банковская система в Саудовской Аравии и т. д. Разумеется, это возможно только потому, что никакие пути трансформаций, как бы своеобразны они ни были, не могут быть обособленными друг от друга. Как раз на их пересечении возникают самые острые проблемы современности, вплоть до воображаемой «войны миров»; по-видимому, в этом котле и оформились те заряды напряженности, претензий, ненависти, которые вырвались наружу и сентября. Кто бы ни были исполнители или организаторы террористической акции, за их спинами – не просто зависть и ненависть «бедных», обращенная против «богатых», а скорее претензии «новопришедших» к «уже устроившимся», облаченные в полевую форму религиозного фанатизма.