Дневник (Ее жизнь, миссия и героическая смерть) - Хана Сенеш

По субботам, в послеобеденные часы, мы играем в ручной мяч. По вечерам мы идем на прогулку, иногда удается немного поговорить с венгерскими ребятами, которые здесь находятся. Я вынуждена была их оставить, так как они говорят только по-венгерски. Некоторые из них стараются ради меня изъясняться на иврите, но большинство иврита еще не знает. Временами между нами велись острые дискуссии. Они были настроены агрессивно, и я должна была многое защищать от их нападок. У них есть претензии к нашей стране. Они надеялись на что-то другое. По-видимому, они стали жертвами романтического сионизма диаспоры, который только обещает и ничего не требует. Действительность тут совсем иная. Жизнь иногда {243} требует значительно больше, чем мы можем дать, во всяком случае, по ходячим представлениям, бытующим в диаспоре. Трудно человеку, который хочет только брать и ничего не давать.

Я хорошо понимаю, что на душе у этих парней. Они умеют работать и хотят работать, но у них нет должного терпения. Им трудно понять наши цели по овладению землей, которые достигаются при организации кибуцов и новых поселений. Им кажется, что все это, якобы, направлено против них. Они не понимают, что в стране трудно устроиться только из-за тяжелого экономического положения, которое здесь царит. Очень плохо, что ошибки они видят, как бы глазами контролера из-за границы.

Жаль, что они не делают единственно верного вывода: не повторять чужих ошибок. Вместо этого многие довольствуются констатацией фактов, замыкаются в своей скорлупе, ворчат и зло критикуют. Когда я им об этом откровенно говорю, они членораздельно отвечают: не дают нам занять в стране подобающее место. Каждый из них ищет возможность подняться вверх по общественной лестнице и не думает о наших небольших возможностях, которые имеются для этого. Неужели все такие, без исключения? Нет и нет! Только те, которые относятся к определенному виду, и к нашему счастью, всех их можно отнести только к одной социальной прослойке. Жаль, что многие выходцы из Венгрии принадлежат к ней. Эти парни работают здесь у крестьян. Они не получают заработной {244} платы, а лишь то, что нужно для существования. Это будет длится до тех пор, пока они не освоятся со всеми сельскохозяйственными работами. Можно сказать, что здесь место их профессиональной подготовки. Потом они будут получать заработную плату, понятно, если в них будет нужда. Цель мероприятия - подготовка сельскохозяйственных рабочих, которые могли бы поселиться в этом поселке. Несомненно, среди них будут и такие, которые затем уйдут в город.

Сентябрь 1940 г.

Прошел год со дня моего прибытия в страну. Помнишь ли ты, мама, вокзал? Это были очень трудные минуты. Я тогда не могла думать ни о своих планах, ни о будущем, я видела только тебя одну, и в сердце было ощущение, что я очень эгоистична и легкомысленна по отношению к себе самой. Одно как будто противоречит другому, но это противоречие есть во мне: одна нить связывает меня с этой страной (еще до того, как я сюда приехала), другая же, очень прочная, связывает меня с тобой. И если бы не сильная вера в то, что, вопреки всем трудностям и преградам, мы когда-либо встретимся все трое здесь, - кто знает, смогла ли бы я все это выдержать. Как тяжело говорить, а тем более, писать об этом. Мне кажется, будто я пытаюсь оправдаться перед тобой, но ведь в этом нет нужды. Я ведь знаю, что если есть человек на свете, который меня понимает, {245} согласен с моим шагом и все мне прощает, - так это ты, дорогая мама. И все же я испытываю потребность поблагодарить тебя сегодня - спустя год после того, как мы расстались - за твое геройство, которое дало мне возможность достичь своей цели. О чем еще писать? - Мне бы очень хотелось поцеловать твои руки.

30.9.1940

Дорогой Гиора,

есть некоторое нарушение пропорций в нашей переписке, ибо я тебе пишу, а ответов не получаю. Если я бы знала хотя бы, что ты получаешь мои письма, я бы не жалела трудов. Так хочется знать о тебе все! Как ты живешь, что поделываешь? Но вместо того, чтобы задавать много вопросов, попытаюсь дать тебе отчет о самой себе, а ты уж, мой Гиора, пиши о себе подробно, потому что все, все решительно меня интересует. И особенно вопрос о том, есть ли у тебя шансы приехать сюда? Прошу тебя, не теряй упорства и воли, несмотря на трудности. Правда, об этом легче писать, чем это осуществить, но я знаю тебя, как человека достаточно сильного,

Я, во всяком случае, сейчас, когда прошел уж целый год, вполне удовлетворена тем путем, который избрала.

И если бы я могла видеть вас здесь, я не желала бы себе ничего лучшего. Так, как я пишу, все кажется очень простым. Но в действительности, мои слова - это итог, составленный из многих слагаемых. И в центре {246} стоит нечто такое, в чем я вижу цель и смысл моего пребывания здесь. Ощущение уверенности покидает меня лишь тогда, когда я думаю, как труден был минувший год для мамы. Я очень рада, что изучила язык, и в этом отношении за год я много успела. Во-вторых, - я научилась работать. Наверно, нет такой работы, о которой я бы сказала: ни в коем случае не буду ее выполнять. От мытья полов до уборки навоза - все я испробовала, и со мной не произошло ничего плохого.

Но теперь настало время, когда я должна начать работать по специальности, и мне очень жаль, что пока меня еще не определили на такую работу. Вообще у меня есть известные претензии к нашей школе. Нет сомнения, что с точки зрения учебы тут человек получает много, но наш интернат будто скопирован с романов для девушек XIX столетия (из моего определения ты вряд ли много поймешь, потому что ты этих романов не читал).

В области спорта я считаюсь хорошей пловчихой, хотя девушки-сабры (родились в стране, ldn-knigi ) плавают лучше, особенно, те, что росли у моря.

Люди пишут обычно о мелочах, потому что трудно писать о делах больших и значительных. Здесь в Нахалале пока что - тишина и спокойствие. В городе чувствуется война. Я очень много думаю о том, что может быть маме лучше было бы приехать сюда. Мне кажется, что сейчас легче получить разрешение на въезд. Каково твое мнение?

{247}

25.10.1940. Нахалал

На сей раз напишу о работе, потому что я о ней мало рассказывала. В моем ведении шесть курятников (были времена, когда я следила за одиннадцатью), в каждом - 50-60 птиц. Эти курятники деревянные и конструкция их очень компактная и эластичная - изобретение нашего учителя. Их легко разбирать, переносить на другое место и снова собирать. Можно также без особого труда соблюдать чистоту. Утром я приношу свежую воду (предварительно, разумеется, прополаскиваю все сосуды) и кормлю своих кур. Они бодро расхаживают взад и вперед по своим дворикам. В 9.30 мы готовим смесь и с чувством волнения (моего и курочек) я начинаю раздавать еду. И после того, как я разбросала все, что у меня было, они стоят в два ряда, прильнув к корыту, и не тронутся с места, пока не исчезнет последнее зернышко. Тем временем я наполняю поилки водой, собираю яйца и по-настоящему сержусь, что несмотря на все мои старания, сбор не велик, потому что сейчас у них меняется оперение. Мы тщательно регистрируем количество собранных яиц по каждому курятнику в отдельности. В 11 работа прекращается, а в 2.30 снова возобновляется. И снова я даю им хлеб и воду, собираю яйца, а на закуску они получают зелень, которую очень любят. Они готовы меня проглотить вместе с нею. Кончаю работу в 4.30. Сейчас мы начали также наблюдать за выведением птенцов, чтобы приобрести опыт. И в этом мы {248} уже преуспели.

30.10.1940 (Двоюродной сестре Эве Шош)

В эти дни я отпраздновала первую годовщину своего прибытия в страну.

Постепенно, как бы невзначай, "любовь авансом" превратилась в стойкую и подлинную любовь, и я чувствую себя в моей стране, как в своем доме. Я полюбила пейзажи, людей, образ жизни, язык, сельский быт. Сейчас выяснилось, что я, в сущности, не была городской жительницей у себя дома. В Буде я жила так, будто нахожусь в деревне, потому и здесь я ни разу не тосковала по городу.

Трудно сказать, что я здесь полюбила. В пейзажах - бесконечное разнообразие, флору, строение гор, формы и краски, какие не найдешь ни в одной другой стране. И дело не только в пейзаже. Воздух здесь чистый и ты видишь далеко. Из Иерусалима видно Мертвое море, с каждой вершины открывается великолепный пейзаж. А люди? О жителях городов я не буду тебе писать, так как я их не знаю, и кроме того, у меня такое ощущение, что они не отличаются от горожан в других местах. Остановлюсь на своих товарищах из мошава и кибуца. Удивительная простота внешности и форм общения. Не слишком часто они говорят "пожалуйста" и "спасибо", г. е. нет показной вежливости, но зато много сердечности.

По правде говоря, они даже не чувствуют, что это сердечность, ибо им кажется совершенно естественным, что если ты прибыл в кибуц, ты должен с ними пообедать, даже если они тебя не {249} знают; обратись к кому-либо, он тебе все покажет и объяснит и т. д.

Понятно, что такая сердечность отнюдь не свойственна всем и встретишь ее не всюду. Не рисуй себе идеального общества, в котором сплошь благородные люди. Но я по своему личному опыту могу сказать, что встречала много сердечности со стороны людей которых я почти или совсем не знала, и поэтому я делаю определенные выводы. И это не единственное их качество. О молодых можно сказать, что они здоровы телом и мыслями. Мне трудно указать их общие черты, т. к. я опасаюсь, что могут подумать, будто мои слова преследуют цель агитировать в диаспоре в пользу нашего молодого поколения. В то время, когда я его мысленно рисую, перед моими глазами встают мои подружки по группе, веселые девушки, организованные и толковые, или я слышу поющие голоса ребят из кибуцов и мошавов - это они выехали на экскурсию в переполненном автобусе; или я вижу их во время массовой пляски, во время доклада, на спектакле. И рассматривая их, я делаю вывод. Они кажутся мне здоровыми душой и телом. Без живой картины, когда слова остаются на бумаге, все, что я говорю, может показаться риторикой.