Супершпионы. Предатели тайной войны - Гвидо Кнопп

«Я выслушал все, что было сказано в Вашу защиту призванной для этого компетентной стороной, и мне совершенно ясно, что Вам мешает то, что многие смягчающие обстоятельства не могут быть обнародованы.

Но я не хочу скрывать, что я принял к сведению тот факт, что Вашим мотивом был не поиск выгоды, а душевный поворот, приведший к настоящей вере в коммунистическую систему. Каждый человек имеет право на свои личные убеждения, но в Вашем случае отягчающим обстоятельством является то, что Вы не ушли с Вашей службы. Вы остались в ведомстве, на посту, требовавшем доверия, чтобы предавать Вашу родину. Сейчас Вам тридцать девять лет, и Вы должны осознавать тяжесть совершенного Вами преступления, в котором Вы признали себя виновным.

Во многих других странах Ваши действия, несомненно, были бы наказаны смертной казнью. Но по нашему закону у меня нет иной возможности, кроме как приговорить Вас к тюремному заключению, и ввиду Ваших предательских действий, длившихся такой долгий срок, этот приговор должен быть очень суров.

За единственное подобное преступление максимальное наказание составляет четырнадцать лет тюрьмы. Потому суд не может приговорить Вас к пожизненному заключению, даже если бы он этого и хотел.

Но есть пять пунктов обвинения, по которым Вы признали себя виновным. Каждый касается отдельного периода Вашей жизни, когда Вы предавали Вашу родину.

Суд приговаривает Вас по каждому из пяти пунктов обвинения к четырнадцати годам лишения свободы. Наказания по пунктам один, два и три объединяются в один срок, наказания по пунктам четыре и пять прибавляются к нему, так что общий срок наказания составляет в результате сорок два года тюрьмы.»

Даже сегодня момент вынесения приговора стоит перед глазами Блейка:

«В зале суда воцарилась тишина. У меня перехватило дыхание. Приговор мне показался совершенно невероятным. На своем лице я почувствовал улыбку непонимания. Я рассчитывал на двенадцать или четырнадцать лет и, конечно, очень этого боялся. Но срок в 42 года не только превосходил мои ожидания, но и мое воображение. Такой срок не имел для меня настоящего значения. Судья мог бы приговорить меня и к двум тысячам лет, так абсурдно мне это все представлялось.»

Лондонский репортер на процессе Чэпмен Пинчер несколько лет спустя беседовал о деле Блейка с государственным прокурором сэром Реджинальдом Мэннингхэмом-Буллом.

«Сэр Реджинальд рассказывал мне о своем опасении, что Блейк неожиданно отзовет сове признание и процесс лопнет. Он ведь мог бы сказать «нет»: «Да, я признался, но под давлением, я солгал.» В таком случае процесс был бы невозможен.

То, что суд проходил за закрытыми дверьми, конечно, не было связано с нежеланием информировать общественность об этой напряженности, а с понятным желанием не дать Советам возможности узнать о состоянии знаний в СИС.

Приговор в сорок два года всеми воспринимался как обозначенное другими словами пожизненное заключение.

Удивительным образом именно люди из МИ 5 и МИ 6 наиболее жестко критиковали это решение. Они говорили, что приговор слишком суров. Он в будущем будет удерживать других людей от признаний. Ведь четырнадцать лет часто означают лишь четыре года за решеткой, затем следует досрочное освобождение. Но, учитывая возможность получения сорока двух лет тюрьмы, никто больше не «расколется». Так я думаю, что приговор был только собственным решением самого судьи, который считал Блейка предателем родины, коему следовало полностью заплатить за все свои дела.»

У историка Филиппа Найтли другое объяснение столь сурового приговора:

«Тогда много рассуждали, что-де сорок два года тюрьмы означают по году за каждого выданного агента. Это, конечно, чепуха. Между арестом Блейка и первыми допросами и вплоть до дня, когда открылся процесс в Олд-Бейли, американцы оказывали очень сильное давление на британское правительство.

Они говорили: «Четырнадцати лет недостаточно. Этот человек заслуживает смертной казни. Жаль, что Вы не можете передать его нам. У нас он получил бы то, чего заслужил. Он должен получить суровое наказание.»

И таким образом, беспрецедентно, впервые в истории британского права, нарушение Блейком Закона о защите государственных тайн было просто разделено на три периода и тюремные сроки прибавлены друг к другу. Так появился приговор: трижды по четырнадцать лет — в три раз дольше, чем наивысшая мера наказания, известная тогда.»

Уже в день приговора Блейк попадает в Уормвуд-Скрабс, похожую на крепость тюрьму в западной части Лондона, в которой ему суждено будет провести шесть ближайших лет. Ему нужно сдать все личные вещи, оставить свою подпись в регистратуре. Теперь он только узник, де-факто — пожизненный.

Черным по белому написано: освобождение не раньше 1989 и не позже 2003 года. Возможности обмена с Советами, как это обычно происходит в других шпионских ситуациях, нет. Британское правительство никогда не меняет британцев на иностранцев. Об амнистии тоже думать не приходится. Амнистии не предусмотрены британским законодательством.

После нескольких недель акклиматизации Блейк начинает думать о побеге. Но он знает, что это вопрос времени и подвернувшейся возможности:

«Моя камера находилась в непосредственной близости от стражи. Вначале меня контролировали днем и ночью. Так что моим приоритетным заданием было показать им своим поведением, что я смирился со своей участью и с тем, что мне придется провести жизнь в тюрьме.

Вторым заданием, которое я поставил перед собой, должна была быть хорошая физическая форма, на тот случай, когда мне нужно будет вырваться. Я организовал свою жизнь так, что установил сам себе ограничения, намного более жесткие, чем требовала тюремная дисциплина. Я не боролся с системой и смог таким путем сохранить свое душевное и физическое здоровье. Кроме того, я еще в начале пятидесятых годов привык к ежедневным занятиям йогой, эти упражнения помогали мне в тесноте тюремной камеры.

Я получил разрешение продолжать мои арабские занятия и стал заочно учиться в Лондонском университете. Моя жизнь начала принимать вполне регулярный ход, что с удовлетворением отметило тюремное начальство. За год я стал тем, кого можно было бы назвать образцовым заключенным.»

Удобная возможность побега появилась раньше, чем он думал:

«Это было в начале 1962 года, когда в наш блок попали два новых заключенных: Пэт Поттл и Майкл Рэндл. Оба были противниками атомного оружия и были приговорены к 18 месяцам. Они проводили демонстрацию на американском военном аэродроме против размещения ядерных ракет и были каким-то образом осуждены как нарушившие Закон о защите государственных тайн. Их защитником в суде был Хатчиссон, который защищал и меня.

Мы встречались дважды в неделю на курсах английской литературы и на занятиях музыкой. Между мной и юными борцами против атомного оружия быстро возникли симпатия и дружба.»

Конечно, мы отыскали и Пэта Поттла и расспросили его о той новой дружбе. Бывший противник атомного оружия, а нынешний печатник в Лондоне вспоминает:

«Майкл Рэндл и я видели в Джордже политического заключенного. Он был в наших глазах человеком, шпионившим, исходя из своих убеждений, а не из жадности. Когда мы встречались по понедельникам на курсе литературы, регулярно доходило до политических дискуссий. Мы обменивались книгами и газетными статьями.

К нашей группе принадлежал и ирландец Шон Бурк, который еще был и редактором тюремной газеты. Шона приговорили к семи годам заключения за то, что он послал бомбу полицейскому. Бомба не взорвалась, но дело все равно обернулось для Шона плохо.

Иногда мы говорили, как мы смогли бы освободить Джорджа из тюрьмы. Когда мы потом, через полтора года, прощались с ним, Майкл и я сказали ему: «Итак, если предоставится возможность побега, мы охотно готовы тебе помочь.»

У Блейка было ощущение, что он в действительности может положиться на этих двоих парней:

«Когда они оба покидали тюрьму, я знал, что они помогли бы мне. В последующие годы самым близким мне человеком стал Шон Бурк. С ним я мог делиться своими мыслями и планами. Когда я развивал перед ним свои планы побега, он был от них в восторге. Он ни в коей мере не уважал ни британскую полицию, ни авторитет государства. Этот молодой ирландец обладал всеми предпосылками, которые нужны для такого предприятия: он был в первую очередь мужественен, умен и инициативен, а во вторую — его тоже скоро должны были освободить.»

Это был природный дар Джорджа Блейка. Он завоевывал друзей, готовых помочь ему, даже с риском для себя. Пэт Поттл вспоминает о первом шаге «Операции «Побег» «:

«Вскоре после своего освобождения Шону Бурку удалось тайно передать Джорджу портативную рацию «уоки-токи». Это действительно была оригинальная идея. В 1966 году такие штуки были настоящими новинками. Таким путем можно было обсуждать и координировать побег. Джордж мог из своей камеры договариваться с Шоном: он за решеткой, Шон — лежа в высокой траве во дворе близлежащего здания. Иногда он даже записывал эти переговоры на магнитофон и по вечерам давал нам послушать.»