Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае - Эван Ознос
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ставки в игре выросли настолько, что даже отвлеченные экономические дебаты приобретали характер яростного противостояния. У недавно высказался за то, чтобы Китай позволил своей валюте вырасти в цене. “Один из комментаторов сообщил, где я живу и что здесь слабая охрана, – неуверенно рассмеялся У. – В Америке это сочли бы нарушением закона. В Китае это никого не волнует”.
Экономику обсуждали все шире, и слова приобретали политический смысл. Линь Ифу видел в экономическом подъеме “китайское чудо”. Либерал Лю Сяобо написал, что видит “‘чудо’ системной коррупции, ‘чудо’ несправедливого общества, ‘чудо’ морального разложения и ‘чудо’ промотанного будущего”:
Это рай для баронов-разбойников… Лишь с помощью денег партия может контролировать крупные города, поглощать элиты, удовлетворять желание многих стать в одночасье богатыми, подавлять любую оппозицию. Лишь с помощью денег партия может обделывать свои делишки с Западом. Лишь с помощью денег она может откупиться от государств-изгоев и приобрести дипломатическую поддержку.
Пятидесятиоднолетний Лю Сяобо был костлявым как борзая, с короткими волосами, сходящимися на лбу клинышком. Он был заядлым курильщиком. Лю вырос в Маньчжурии. Когда ему было одиннадцать, началась Культурная революция и его школу закрыли (он называл это “временным избавлением”). Так Лю приобрел привычку мыслить нестандартно. Он защитил диссертацию по литературе в Пекинском педагогическом университете, но не проявил должного раболепия. Лю считал, что китайские писатели “не могут по-настоящему творить, потому что даже их жизни им не принадлежат”. К западным синологам он был не менее строг. Лю заявил однажды, что “98 % их – бездари”. Он не желал никого оскорбить, но и молчать тоже не хотел. “Возможно, у меня такой характер, что я рушу все стены на пути, даже если в конце концов разобью о них голову”, – написал Лю ученому Жереми Бармэ.
Лю – автор семидесяти книг, сотни стихотворений, статей и эссе. Большинство его работ было откровенно политическими, и за это пришлось заплатить: к весне 2008 года он трижды сидел в тюрьме – в первый раз по обвинению в “контрреволюционной пропаганде и подстрекательстве” за свою роль в манифестациях на площади Тянь-аньмэнь. Он отверг обвинения, но принял клеймо “бандита”, сказав, что это “знак почета” и одна из немногих вещей, которую он возьмет с собой за решетку. В стихотворении, написанном в тюрьме, Лю говорил: “Кроме лжи, у меня ничего нет”.
Шли годы, и Лю Сяобо перестал различать тюрьмы, изоляторы и трудовые лагеря. “В тюрьме меня держали в маленьком загоне со стенами, – рассказал он мне по телефону (он находился тогда под домашним арестом). – После выхода из тюрьмы меня держат в большом загоне без стен”. В 1996 году, находясь в трудовом лагере по обвинению в “нарушении общественного порядка”, Лю женился на своей давней знакомой, художнице Лю С я. Администрация дважды решила удостовериться, понимает ли невеста, что делает. “Да! – ответила она. – Это “враг государства’! Я хочу выйти за него!”
В 1999 году Лю после трех лет отсутствия вернулся домой – и нашел там компьютер. “Друг отдал его моей жене, – вспоминал Лю, – и она училась печатать и выходить в Сеть. Она показала, как им пользоваться, и почти все друзья, навестившие нас в следующие несколько дней, убеждали меня освоить компьютер. Я несколько раз попытался, но составлять предложения, сидя перед машиной, казалось мне неправильным. Так что я продолжил писать авторучкой”.
Только когда Лю поддался на уговоры и написал свое первое электронное письмо, он увидел открывающиеся возможности: “Уже через несколько часов я читал ответ от редактора. Удивительная сила интернета заворожила меня”. Жена Лю не получила обратно свой компьютер. Лю помнил ритуалы диссидентов “эпохи велосипеда и телефона”, когда интеллектуалы вынуждены были дожидаться похорон или юбилеев, чтобы встретиться, не возбуждая подозрения. Интернет преодолел диалекты, классовые и географические различия настолько, что редакторы первого китайского сетевого журналаTunnel в 1997 году отметили: “Тираны могут затыкать глаза и уши, управлять мыслями, потому что они монополизировали технологию распространения информации. Компьютерные сети изменили это положение вещей”.
Этот идеализм разделяли далеко не все. По всему миру критики “киберутопизма” утверждали, что интернет дает лишь иллюзию открытости и слабое чувство общности, которое укрепляет авторитарные режимы, создавая безопасную отдушину и снижая напряжение, необходимое для глубоких перемен. Но для Лю это не перевешивало выгод цифровой эпохи. Годами почта изымала его рукописи, когда он пытался отправить их за границу, а если он готовил открытое письмо, ему приходилось месяц рыскать по городу в поисках сочувствующих. Лю Сяобо стал убежденным киберутопистом:
Прежде требовалось по меньшей мере несколько дней, чтобы прийти к соглашению относительно содержания, выбора слов и удобного для публикации времени. Найти место, где написанное от руки письмо перепечатают. Сделать копии… А сейчас – несколько кликов мышкой, пара электронных писем – и готово. Интернет как волшебный двигатель. Он помог моему творчеству фонтанировать.
Осенью 2008 года в своей пекинской пятиэтажке Лю готовил документ, который, как он считал, мог стать важнее всего сделанного им прежде. Пока этот документ был тайной. Когда придет время, Лю познакомит с ним мир при помощи технологии, которую он называл “божьим даром Китаю”.
Однажды зимой 2007 года я отправился с Лю в чайный домик в его районе. Лю выглядел более худым, чем обычно. Ремень был почти два раза обмотан вокруг пояса, а зимняя куртка висела на плечах, как на вешалке. Прежде почти незаметное заикание усилилось. Лю давился чаем. Он был самым известным диссидентом в стране, а значит – знаменитостью среди интеллектуалов, но почти безвестным для остальных китайцев. Его работы в Китае запрещали, цензоры удаляли тексты в Сети. Лю публиковали за границей, но он не говорил по-английски и отказывался уехать из страны. Китай был его домом, нравилось это правительству или нет.
В тот день я удивился необычному спокойствию Лю. Годы, проведенные за решеткой, смягчили его гнев. Лю был вежлив и нетороплив, рассказывая о новом открытом письме – предупреждении властям о том, что они рискуют вызвать “кризис легитимности”, если не последуют призывам к политическим реформам:
Западные страны просят от китайского правительства выполнения обещаний по улучшению ситуации с правами человека, но если никто не будет говорить об этом внутри страны, власти просто скажут: “Это иностранный запрос. Наш народ этого не хочет”. Я хочу показать, что не только международное сообщество, но и китайский народ надеется улучшить ситуацию с правами.
Оптимизм Лю поразил меня. По мере того как Китай связывает себя с миром, “существующий режим может стать более уверенным в себе. Может стать более умеренным, гибким, открытым”, – произнес Лю и откинулся назад, наслаждаясь звучанием своего предсказания. Он считал своим долгом продолжать спорить: “Неважно, получается или нет, я продолжу требовать от правительства выполнения обещаний”.
Это он и делал, месяц от месяца становясь требовательнее. Зимой Лю с группой единомышленников заканчивал готовить декларацию:
Политическая реальность, что видно невооруженным взглядом, такова: в Китае много законов, но нет верховенства права. У него есть конституция, но нет конституционного правления. Правящая элита продолжает держаться за авторитарную власть и избегать любого движения к переменам.
В отличие от других диссидентских манифестов, этот не сводил все ни к конкретному требованию, ни к абстрактным рассуждениям. Его авторы требовали девятнадцати фундаментальных политических реформ (регулярные выборы, независимые суды, запрет на участие военных в политике, пресечение ‘‘восприятия слова как преступления” и так далее). Лю и его соавторов вдохновила “Хартия-77” – манифест, который Вацлав Гавел и другие чешские активисты составили, объединенные “волей поодиночке и вместе содействовать уважению прав человека и гражданина в нашей стране и в мире”. Лю и соавторы заявили: “Деградация системы достигла точки, после которой перемены неизбежны”.
Они договорились опубликовать документ (названный ими “Хартией-08”) 10 декабря 2008 года – к шестидесятилетию Всеобщей декларации прав человека. Набралось триста три подписи, но кто-то должен был стать основным спонсором, и Лю принял эту роль на себя. “Ту птицу подстрелят первой, – говорят в Китае, – которая первой поднимет голову”.
Глава 11
Хор солистов
Бум недвижимости прокатился по Пекину с востока на запад, от старого к новому, от многоэтажки “Глобал трейд мэншн” до Барабанной башни, и осенью 2008 года цена аренды заставила меня съехать из своего района. Я нашел место дешевле – километром западнее, на улице Цветущего хлопка, которую только собирались перестраивать. Улица была засажена тополями и уставлена обветшалыми домиками, где селились трудяги из провинций Шаньдун, Анхой и других мест. Мигранты были ниже, смуглее и настороженнее городских жителей. Они спали на двухэтажных кроватях в съемных комнатках, а в самые жаркие ночи выносили матрасы на улицу, ожидая спасительного ветерка.