Хороший тон. Разговоры запросто, записанные Ириной Кленской - Михаил Борисович Пиотровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Полотна этих знаменитых мастеров из коллекции Семёнова-Тян-Шанского хранятся в Эрмитаже.
В 1910 году Петру Петровичу Семёнову-Тян-Шанскому исполнилось 83 года. Он почувствовал «усталость и слабость» и принял решение расстаться с коллекцией: «Я, конечно, готов уступить коллекцию за половину против оценки только потому, что пламенно желаю, чтобы, собранная пятидесятилетними трудами и знаниями, она оставалась бы в России и не распалась бы. Охотно бы завещал коллекцию в Эрмитаж, если бы не считал несправедливым обездолить пятерых сыновей и тринадцать внуков, которым, кроме оной галереи, не накопил им наследства».
В то время на покупку новых экспонатов музею полагалось всего пять тысяч рублей, поэтому граф Толстой обратился за поддержкой к генеральному директору Берлинских музеев. В итоге 700 картин были куплены за 250 тысяч рублей. По договорённости все полотна были оставлены Петру Петровичу Семёнову-Тян-Шанскому в пожизненное пользование и только после его смерти – в 1914 году – переехали в Эрмитаж. Пётр Петрович был растроган и подарил Эрмитажу коллекцию гравюр – почти четыре тысячи, из которых 3203 – офорты Рембрандта, 93 – гравюры Дюрера. Советская власть продала много ценных работ из этой коллекции, поэтому сегодня в Эрмитаже осталось всего 412 картин.
Потомки Семёнова-Тян-Шанского продолжают жить в части их дома и активно занимаются благотворительностью.
Жизнь шла неспешным кругом. Однажды всё изменилось: мгновенно разрушились планы, мечты и стремления – началась война, и новая страшная реальность поглотила всех. Время было безжалостное: революция, отречение императора, смена власти.
«Лето 1917 года помню, как начало какой-то страшной болезни, – писал Бунин, – чувствуешь, что болен смертельно, что голова горит, мысли путаются, окружающее приобретает какую-то жуткую сущность. Неужели опять вся наша надежда только на будущее? Но если так, то скажите, пожалуйста, как спрашивал один простодушный ибсеновский герой – “скажите, в котором же году наступит будущее?”».
В Эрмитаже серьёзные проблемы: как выжить, как сохранить людей и сокровища? Дмитрий Иванович Толстой понимал – нужны новые, может быть, даже необычные решения, поступки. Ситуация менялась очень быстро. С октября 1915 года императорская семья переехала в Царское Село в Александровский дворец. В Зимнем разместился военный госпиталь имени цесаревича Алексея: все парадные залы были превращены в палаты – больше 200 человек лечились и спасались там.
С конца марта 1917 года в Зимнем обосновалось Временное правительство и дворец стал называться Домом правительства. Царский госпиталь и новая власть соединились, приняли совместное существование.
Толстой размышлял: как приспособиться к этой жизни, порядкам, правилам? Они чужды ему, но… жить надо. И он принял решение продолжать работать по-прежнему, но готовиться к худшему. В сентябре немецкие войска взяли Ригу, угроза для России страшная, а для Эрмитажа – особенно страшная. Дело в том, что у немцев было жёсткое правило: в стране, которую они завоёвывают, первым делом забирают всё, что когда-то принадлежало Германии, по списку – картины, драгоценности, книги, старинную мебель. В такой список входила и часть коллекции Эрмитажа – коллекции из замка Мальмезон.
Мальмезон – прелестный замок недалеко от Парижа – был куплен Жозефиной, супругой Наполеона, в 1799 году. Это была её любимая резиденция, воплощение изысканной, элегантной жизни, изящества, роскоши. Дивные коллекции древних греческих ваз, скульптуры, ценнейшие картины, забавные редкости. По чудесному саду разгуливали диковинные звери, птицы. В 1809 году, после развода, Наполеон оставил замок Жозефине.
Весной 1814 года император Александр I триумфально вошёл в Париж, очаровал великий город и его жителей, особенно одну парижанку – Жозефину. Они встречались, гуляли, долго и о многом беседовали, симпатизировали друг другу. На память Жозефина подарила Александру камею Гонзага.
Камея Гонзага – III век до н. э., прекрасная, загадочная… «Большая камея оправлена в золото, с рельефными портретами… с золотой гирляндой, с листьями лавра из зелёной смальты, с жемчужиной». О ней впервые упоминается в 1542 году, тогда она принадлежала дивной Изабелле д’Эсте, «примадонне Возрождения». Её красотой восхищался Леонардо да Винчи, а супруг – герцог Гонзага, блестящий правитель Мантуи, обожал дарить ей драгоценности.
Камея – свадебный портрет: монархи-эллины – правители Египта Птолемей II и Арсиноя, его сестра и жена, «любящая своего брата богиня». «Филадельфия» – любящая брата. Это была дерзкая и красивая пара. При них построен Александрийский маяк – седьмое чудо света, Александрийская библиотека, войны были успешны, а победы – блестящи. Камея напоминает о них.
«Для изготовления такой камеи требовались годы, ведь агат по своей твёрдости превосходит сталь». В XVII веке камею увидел Рубенс: «Она – прекраснейшая в мире».
Шли века – камея странствовала, её крали, продавали, завоёвывали и, наконец, преподнесли русскому царю. После смерти Жозефины её богатство было разделено между детьми – сыном Евгением и дочерью Гортензией. Богатейшую коллекцию они продали русскому императору.
В октябре 1815 года шедевры Мальмезона выставлены в Северном кабинете корпуса Лоджий Рафаэля – он стал называться Мальмезонским залом. Великие картины Рембрандта – «Снятие с креста», Поттера – «Цепная собака», Терборха – «Бокал лимонада», Рубенса – «Снятие с креста», скульптуры Антонио Кановы украшали зал. Через 14 лет Николай I приобрёл у герцогини Сен-лё (этот титул Людовик XVIII присвоил дочери Жозефины – Гортензии) ещё 30 великолепных картин из Мальмезона.
Совет Эрмитажа, директор и комиссары Временного правительства обсуждали сложнейший вопрос – как же быть с коллекцией, вывозить ли сокровища в Москву? Толстой принял решение: отправили два поезда, третий должен был уйти 25 октября. Что же происходило? Правительство тревожилось – немцы наступали, поэтому стали всерьёз раздумывать об эвакуации, о вывозе в Москву ценных предметов.
Толстой оставил воспоминания об этом времени:
«Лично я не сочувствовал риску этого передвижения со связанными с этим упаковкой, погрузкой и разгрузкой, путешествием по неспокойной стране. Но, тем не менее, решение было принято: увозить ценности. В первую очередь к вывозке были намечены наиболее ценные картины Рембрандта, Рафаэля, Тициана. Они вынимались из рам, вкладывались в ящики из сухих досок, обитых клеёнкой, чтобы избежать сырости, и прикреплялись подрамниками к брускам, которые привинчивались к стенкам ящика. Наибольшее беспокойство вызывали хрупкие предметы из тонкого золота и серебра.
С ужасом спрашивал я себя, когда, где и в каком виде эти неоценимые сокровища снова увидят свет Божий? Эрмитаж жил тяжёлой, лихорадочной жизнью: казалось, что переживаешь кошмар или что хоронишь кого-то очень близкого и дорогого. Персонал Эрмитажа работал с большим напряжением, наши учёные сотрудники заворачивали и укладывали эрмитажные сокровища. У меня было опасение, что картины, раз распакованные и выставленные в Москве, могли бы назад не вернуться, так как Первопрестольная всегда ревновала новую столицу, её художественные богатства.
23 октября: чрезвычайно тревожное настроение, брожение среди местного гарнизона и рабочих сильно разрасталось, ожидалось новое выступление большевиков. У Дворца и штабов караул несли юнкера, солдатам правительство не доверяло, матросов боялось.
24 октября: тревога нарастала, с утра мосты через Неву были разведены, чтобы воспрепятствовать большевикам и неверным полкам проникнуть ко Дворцу и правительственным зданиям. Но уже скоро их снова навели и не позволяли разводить, из чего можно было заключить, что дела Временного правительства плохи.
Около 5 часов пополудни мне дали знать по телефону из Эрмитажа, что там получено извещение из Революционного штаба о том, что юнкерский караул будет вскорости сменён другим. Наскоро закусивши, я отправился внутренним ходом в Эрмитаж, встретил старшего по караулу юнкера, спросил, что он намерен делать. Юнкер
