Предвестники табора - Евгений Москвин

— Я здесь.

— Ну-ка домой!

— А что случилось?

— Я сказала: до-мой!

Серж повернулся к нам.

— Мне пора. К завтрашнему дню я много чего сделаю — вот увидите; это насчет бабки. А насчет ограблений — прежде, чем я начну, подумай еще раз, не хочешь ли присоединиться, Миш.

Пашка встал.

— Сегодня не выйдешь уже что ли?

— Не знаю. Посмотрим.

— Я с тобой пойду.

— Проводим их? — предложила Олька.

Выйдя на проезд, я вглядывался в удаляющуюся фигуру Сержа; его бабка стояла возле садовой калитки, ведущей на их участок, — ее живот выпятился, плечи, напротив, подались назад, — Серж очень спешил, едва ли не подскакивал на ходу каждый раз, когда одна из рук Родионовой, упертых в бока, взмывала вверх — совершить безмолвное, настойчивое мановение-призыв, которое можно было перевести одним-единственным образом: «Ко мне!»

От этой картины по моей спине заскользила холодная струйка.

Пашка неверными шагами плелся следом за своим другом; Димка остался с нами.

Родионова перестала махать своему внуку, только когда он был уже метрах в пяти от нее, — она медленно отворила калитку, но входить не стала, — собиралась пропустить Сержа вперед.

Мой брат не обращал никакого внимания на эту картину — разговаривал с Олькой.

Она спросила его:

— Ты тоже уходишь?

— Не знаю. Наверное. А что еще обсуждать? Я хочу кодекс начать делать.

— Сегодня?..

— Не знаю… лучше завтра и при твоем участии.

— Мишка, давай еще останемся. Ну пожалуйста! — я принялся канючить.

— Нет-нет, все. Мы уходим. Потом возможно еще вернемся, но сейчас надо домой заглянуть.

Но Олька вдруг взяла его за руку.

— Постой.

— Что?

— По поводу этих ограблений… Серж прав, один кодекс не поможет.

— Я знаю. И что ты предлагаешь?

— Ну… — Олька помялась; в том, что говорил Серж, действительно было рациональное зерно, она это понимала, а значит, сейчас и Мишку уломает.

Однако характерного волнительного стука в груди я на сей раз не почувствовал: «Мы будем расследование вести! Класс!» — нет, никакой такой эйфории или чего-либо подобного; слишком угнетающе подействовал на меня вид Сержевой бабки. Я впервые задал себе вопрос: а с чего мы вообще решили, что нас послушают, будут нам подчиняться?

— Мы могли бы… — продолжала, между тем, Олька, — если и не заниматься расследованием открыто, то хотя бы попробовать составить свою версию происходящего. Ты же говорил о завоевании авторитета, помнишь? По-моему, отличная тропка к авторитету… Послезавтра состоится общее собрание садоводов, ты в курсе?

— Да, что-то такое слышал.

— Ну вот. Ты мог бы выступить со своей кандидатурой — на председательский пост. Кому нужен Страханов!

— Вопрос, конечно, риторический.

— У тебя будет шанс — если пообещаешь раскрыть это дело. Во всеуслышание.

— Ага, вот видишь! Уже раскрыть! Ну ладно, я не возражаю… конечно, сначала лучше раскрыть, а потом уже выдвинуть кандидатуру. Но у нас времени не хватит.

— Ты должен выступить на собрании, — повторила Олька, — если даже тебя не выберут, все равно, мы сделаем серьезную заявку.

— Его и не выберут, — изрек вдруг Димка, стоявший все это время чуть поодаль.

— Почему это? — осведомился я; с раздражением, которое, вырвавшись у меня совершенно неосознанно, обнажило все мои тайные сомнения.

— Потому что он ребенок, — ответил Димка просто, — и мы все тоже дети.

Тут уж и Мишка отреагировал:

— Почему ты так говоришь?

Самый очевидный ответ был: «потому что это правда». Его, однако, не последовало. То, что Димка ответил, по сути дела, ответом вообще не являлось. И поэтому, быть может, это произвело на меня значительно более сильное впечатление.

— Я говорю то, что мне пришло в голову. Мы же только играем и все.

— Да неужели? — мигом отреагировал Мишка, — все Оль, я согласен. Послезавтра выдвигаю кандидатуру.

— Отлично.

— Пошли, Миш…

По пути домой он наставлял меня:

— Матери не вздумай говорить о наших планах. И ничего о государстве — вообще.

— Мы будем помогать Стиву в расследовании?

— Конечно.

— Ладно… — я отвернулся.

— Что такое?

— Ты же не хочешь ничего расследовать, как я понял.

(Да, конечно, Мишка с этим осторожничал — это, однако, не было объяснением моего дурного настроения; настоящую причину я скрыл).

— Это не так. Мы будем помогать ему.

— Хоть увидеть бы его для начала вживую!

— Увидишь, не волнуйся.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Мать уже поджидала нас на крыльце; завидев Мишку, она издала короткий манерный возглас: «О!», — ее рука прочертила в воздухе дугу.

Моментально Мишка обернулся и подмигнул мне.

— Ну что, объявился, наконец?.. Мозги прекратили заезжать? — говорила она полушутя, полувсерьез, но все же еще и с презрительной ноткой, — твой отец просил передать, что завтра берет вас в лес. В шесть часов вы встаете. Так что учтите — нужно, значит, лечь спать пораньше. И вообще уже надо перестраиваться на другой режим — это я Максим тебе говорю, персонально. Осенью — это понятно, но и летом — летом тоже нужно, поэтому давай уже… такого, как вчера больше не будет. Понял?

Я опустил голову. Затем кивнул и поднялся на крыльцо.

— Эй, да вы что-то странные какие-то! Что случилось-то опять? — воскликнула вдруг мать.

— Да ничего не случилось, тетя Даша, — тотчас отозвался Мишка и, чтобы перевести разговор в другое русло, заметил вдруг, что у него нет сапог для грядущего похода в лес, и не одолжит ли она ему что-нибудь подходящее.

Известие о завтрашнем походе в лес меня, однако, не развеяло. Снова и снова всплывала передо мной одна и та же картина: Серж, подскакивая, бежит к своей бабке. И потом эти неожиданные слова Димки, которые меня больно укололи (да и не только меня, скорее всего; Мишку тоже): «Его и не выберут… потому что он ребенок. И мы все тоже дети».

Нас не выберут, потому что мы дети.

И по этой же причине мать заставит сегодня улечься в десять, не позже. Тут я еще вспомнил, как Олька говорила, что последнее время в будни ночует у себя в домике, одна. «Ничего себе ей воля, а она даже этим не пользуется — спит. Глупая! — снова пришло мне на ум, как и день назад, — сегодня четверг — значит, скорее всего, она будет в домике, одна. Повезло!..»

За ужином я напомнил Мишке о его обещании — попросить дядю Вадика о Поляне Чудес.

— Потом, — быстро отмахнулся он.

— Когда потом?

— Когда в лесу уже будем… ну хорошо — завтра утром, когда будем уходить.

— А почему ты сейчас не можешь попросить?

— Сейчас я к Ольке ухожу. Ненадолго, так что ты со мной не ходи. Надо просто заглянуть, сказать, что меня не будет завтра утром. Она же обидится, если я уйду в лес, ничего не сказав. Я ведь к ней обычно и утром захожу тоже. Помнишь?

— Рано утром ты чаще всего спишь, — заметил я скупо.

— Рано — да. А позже — позже ведь нас тоже не будет, забыл? Надо ее предупредить.

Я хотел попросить его узнать, будет ли она ночевать сегодня в своем домике, но в последний момент передумал — в конце концов, какая разница? Да если я и попрошу, он все равно ничего не узнает — забудет.

Когда он ушел, я снова почувствовал, как мною овладевает горечь: мы же только играем и все.

В результате в тот день я засыпал под такие мысли: «Ничего у нас не получится. Никогда мы не обретем власти. Эти взрослые завладели всем целиком и полностью. И ничего расследовать тоже не будем — нам просто не дадут. Но не только в них дело. Мы в собственном отношении тоже не сможем ничего изменить и переломить. Если уже плывешь по течению, то ох как тяжело, даже тяжко, что-то повернуть вспять. Оглядываешься назад, вздыхаешь и говоришь себе:

— Ну что поделаешь, придется плыть дальше. В конце концов, так проще всего.

И я сейчас так же поступаю — плыву по течению — и ничего с этим поделать не могу».

Да, так проще всего.

Это унылые воды.

Эпизод 6

ОЛЯ И ПЕРФИЛЬЕВ

Этой ночью Оля (как и предполагал Макс) действительно осталась ночевать в своем домике.

Те, кто говорят про себя, что спят очень чутко, обычно не могут пробудиться и от выстрела.

Однако, что касается Оли, она действительно частенько просыпалась, если кто-то проходил мимо по проезду, свернув с главной дороги, — наверное, потому что окно, выходившее на проезд, всегда оставалось открытым на ночь — Оля никогда не спала при закрытом окне.

Когда Перфильев в три часа ночи ступил на проезд, — сторож, разумеется, прекрасно знал уже об отъезде Лукаева, — Оля сразу же открыла глаза и инстинктивно глотнула воздух. Между тем, голову с подушки приподнимать не стала — подозревала уже, почему, скорее всего, проснулась: кто-то прошел мимо дома, по главной дороге, — и решила тотчас же поскорее снова отключиться. И все же… нет, на сей раз было что-то не так… вернее, не «не так», а просто по-другому: раньше, проснувшись, ей всегда приходилось слышать удаляющиеся шаги, но теперь никаких шагов не было.