Записки безумной оптимистки. Три года спустя: Автобиография - Дарья Донцова

– Александр Иванович, вам звонят из дома.

Муж перепугался, он был уверен, что ни я, ни сыновья никогда не станем трезвонить сюда по вторникам. Мы все знаем: заседание кафедры – это святое. Значит, дома случился форс-мажор.

– Переключите сюда телефон, – велел Александр Иванович.

Но секретарша не так поняла заведующего и врубила громкую связь. Над аудиторией понесся веселый, чуть картавый голосок Маруськи:

– Папочка, папочка, Клепа рожает котят в шкафу на твоих трусиках, на беленьких, которые вчера купила мама. Уже появился рыжий котеночек, а теперь лезет черненький…

Отец попытался остановить дочь, но Машуню нельзя сбить с толку, и вся кафедра минут десять внимала репортажу о кошачьих родах. К слову сказать, многие сотрудники, сами кошатники, оживились чрезвычайно, им намного больше нравилось слушать отчет Машуни, чем обсуждать план учебной работы.

Самое непосредственное участие в уходе за котятами принимала Черри. Стоило Клеопатре родить, как пуделиха опрометью бросалась к ящику. Кошка разрешала ей облизывать новорожденных. Более того, хитрая Клепа пользовалась пуделихой, как живой грелкой. Если кошке хотелось отвлечься от материнских забот, она принималась требовательно мяукать. Черри приносилась на зов, Клепа выпрыгивала из «гнезда», собака ложилась на ее место и находилась там до тех пор, пока кошке не надоедало гулять. Самое интересное, что все ее котята потом никогда не боялись собак и умели носить в зубах мячик. Кстати, мои собаки, воспитанные Клепой, умываются по-кошачьи, вытягивают переднюю лапу, облизывают ее и начинают тереть ею морду. Вот таких ухваток они набрались друг от друга. А еще наша пуделиха в Глебовке ловко ловила мышей, Клепа показала ей пару охотничьих приемов.

Однажды я наблюдала из окна избы восхитительную картину. К Клеопатре явилось штук шесть женихов, деревенских котов, самого устрашающего вида. Один без уха, другой без глаза, третий с поломанным хвостом. Все опытные вояки в битвах за лапу и сердце понравившейся кошки, когтястые, зубастые и очень злые. Они сели кружком и завыли утробными голосами. Клепа находилась в центре, на ее морде было написано раздумье: кого из женихов выбрать сегодня?

Вдруг в общий хор вплелся другой голос, более высокой тональности. Я пригляделась и ахнула. В ряду котов восседала Черри, ее деревенские ухажеры, мгновенно вступавшие в битву с собаками, посчитали за свою и пустили на свадьбу.

Когда Марусе исполнилось три года, мы отдали ее в сад, а я вышла на работу, не в «Вечерку» и не в библиотеку. Мне нашлось место в журнале «Отчизна». Я продержалась там совсем недолго и убежала куда глаза глядят, тому имелось несколько причин, и одна из них – начавшаяся гласность.

Я, воспитанная в советские времена и работавшая в «Вечерке» под бдительным оком цензуры, просто растерялась. То, за что пару лет назад могли посадить, теперь считалось лучшей темой для репортажа. На страницах журналов и газет печатались материалы о тюрьмах, взятках в верхах власти, коррупции. Появились и «желтые» издания, смакующие подробности интимной жизни известных людей.

Потом мне стало противно. Кое-кто из моих коллег по «Вечерней Москве» мгновенно трансформировался в демократа и яростно обличал коммунистические порядки. Диссиденты и борцы с режимом Брежнева начали собираться роями. Но я-то хорошо знала этих людей и помнила, как в восьмидесятом году они же, бия себя в грудь, кричали на летучках:

– Партия – наш рулевой, поддерживаем и одобряем политику Леонида Ильича Брежнева!

И я поняла, что работать в периодических изданиях не хочу. Да и о чем мне писать? Делать репортажи из морга, стриптиз-бара или подпольного абортария не желаю, воспевать демократию не буду, ругать прежние, пусть не слишком хорошие времена не считаю правильным… Со всей остротой передо мной встал извечный русский вопрос: что делать?

Решение пришло совершенно случайно. Однажды ко мне прибежала соседка и попросила проверить уроки у своей дочери, ученицы третьего класса.

– Двойку в четверти по немецкому ставят, – убивалась Ася.

Я растолковала девочке кое-какие грамматические трудности, ребенок стал ходить ко мне регулярно, в конце концов Ася предложила:

– Я могу платить за урок десять долларов, возьми Ленку.

И я поняла, что заработок найден. Вот когда я добрым словом вспомнила свою преподавательницу, велевшую мне получить диплом «с правом преподавания иностранных языков». Ей-богу, все в жизни может пригодиться. В самый короткий срок я обросла диким количеством учеников. Из дома убегала в девять, возвращалась тоже в девять, еле живая от усталости, волоча каменно-тяжелые ноги. А всему виной была моя редкостная жадность, ведь чем больше занятий, тем выше заработок. Уроки прессовались плотным комом, одна беда, почти все ученики находились в разных концах столицы: Медведково, Измайлово, Черемушки, Кунцево, Митино…

Если, работая в газете, я хорошо изучила Москву, то теперь знала ее досконально. Я была вхожа в самые разные семьи, становилась свидетельницей жизни десятков людей. И дети, и родители попадались разные, на первых порах я допускала ошибки, особенно при денежных расчетах.

Одной из моих первых учениц была девочка Танечка, милое белобрысое существо, совершенно неспособное сосредоточиться даже на пять минут. Ее мама долго и нудно жаловалась мне на то, как трудно поднимать ребенка без отца, потом спросила:

– Можно я буду платить не за один урок, а потом сразу за десять?

Я, очень хорошо помнившая, каково жить матерью-одиночкой, естественно, согласилась. Но в «расчетный» день мама Тани, вздыхая, сказала:

– Давайте потом за двадцать занятий отдам, напряженка у меня.

И куда было деваться? Я кивнула. Когда долг достиг астрономической суммы в четыреста долларов, я решила все же потребовать заработанное и полночи не спала, собираясь с мужеством. Очень трудно заявить человеку: «Отдай деньги!» Мне такое всегда было не под силу.

Но в то утро, набравшись окаянства, я уже собралась выдвинуть Таниной матери ультиматум, как вдруг она сама позвонила и сообщила:

– У нас ветрянка, приходить не надо.

Целый месяц потом я безуспешно пыталась соединиться с дамой. Телефонную трубку никто не брал, наконец откликнулся мужчина и заявил:

– А они съехали.

– Куда? – растерянно спросила я.

– Фиг их знает, – отозвался дядька. – Квартиру продали.

Так я и осталась без денег и, наученная горьким опытом, теперь всегда просила оплату в конце каждого урока. Впрочем, один раз я дала слабину, но, когда долг достиг двухсот долларов, я, поняв, что ситуация повторяется, просто перестала ходить к этим людям.