Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция - Руслан Белов

Я появился в человеческом обществе, появился из природы глубоко гуманным человеком, все появились глубоко гуманными, появились Христами, появились, чтобы волей обстоятельств, нет, волей близких, волей родных, волей случая упасть в пропасть смерти-кары!

Стараюсь припомнить хоть один гуманный поступок, совершенный мной.

Тщетно.

Ну, подал милостыню за всю жизнь раз десять. Все остальные добрые дела делал, чтобы выделиться. Ну, вытащил Виталика Сосунова. После того, как он меня бросил.

«Бег в золотом тумане».

«– Почему мы тебя не бросили? Да потому что в детстве нам вставили в голову фразу – “сам погибай, а товарища выручай”. Послушай для примера одну историю. Давным-давно, шли мы в отгул через перевал 3700. Снегу – по пояс, все в изнеможении – пятнадцать часов перли только до него. Дизелист Гена, он на свадьбу к сеструхе шел, на самом гребешке умер от кровоизлияния в мозг, мы закопали его в снег и вниз покатились, кто, как мог. Те, кто покрепче – вперед ушли, ослабевших побросав. Я с геологом молоденьким, Виталиком Сосуновым, оказался. Он из Сибири родом, розовощекий такой, но маленький. Так вот, через час бросил он меня, с двумя здоровенными буровиками увязался, на них рассчитывая. Бросил, потому что я пальцы на ногах отморозил и не мог идти быстро, а иногда – и просто идти. Ну а скоро совсем замерзать стал, во второй раз уже. Иду, вот-вот упаду. И упал. Прямо на Виталика – он поперек дороги спал. Улыбочка на лице, блаженная такая, румянец на всю щеку. Лежит в снегу, “Оставь меня, оставь, хорошо мне...” – шепчет. И, знаешь, спас он меня. Косвенно, правда. Выручая его, я себя выручил. На все уже было наплевать, и на жизнь в том числе, а тут как в игру какую-то втянулся... В Христа-спасителя... Ожил сразу, надавал ему по румяной роже и потащил. До самой машины дотащил – она внизу под снежной линией ждала, хоть сам полумертвый был. Хохму еще помню – полбутылки водки влил ему в горло и кинул на пассажирское кресло “Газ-66”-го, чтоб погрелся на моторе, а он, как голову отморозил – ничего не понимает, руками-ногами двигает, как будто идет еще. Ну и пролез на карачках через всю кабину и через водительскую дверь под колесо в грязь вывалился! Вот такие дела...»

Нет, не гуманный это был поступок. Я просто играл в спасителя.

Играл в спасителя?

Да.

Играя в спасителя, я спас троих.

Виталика спас.

Федю. Его, обезумевшего и связанного, бросили в горную реку, я вытащил, хотя рисковал, сильно рисковал.

И еще одного человека спас, о котором сказать не могу.

А Валя Морозова, бывшая коллега? Муж бросил, хотела травиться, яд в сумочке носила, а я выручил. Мы ходили в ночи по глубокому снегу, я говорил: – Смотри, ты оставляешь следы! Ты можешь идти, ты можешь оставлять следы, ты можешь изменять действительность, ты можешь изменить все! Потом мы ломали веточки, я говорил примерное то же, и заговорил ведь, зашаманил!

Вряд ли они меня помнят.

Значит, я был спасителем! Могу им быть. И получается, что я специально спился, заболел, со всеми разминулся, остался один, сошел с ума, чтобы опуститься на самое дно колодца безнравственности, опуститься и увидеть оттуда звезды, увидеть Бога, и все понять!

Господи, мне это то ли нравится, то ли я чувствую, что это действительно так. Я ведь вглядываюсь в лица детей именно потому, что они у них святые, открытые, нравственные. Да, я вглядываюсь в них, пытаясь определить, удастся ли кому-нибудь из них дойти, раскрыться, превозмочь обстоятельства и свободно вздохнуть на кресте.

Свободно вздохнуть на кресте. Один врач-литератор писал, что распятые на кресте мучаются недолго. В приданном им положении они не могут дышать, и быстро умирают от асфиксии.

Так что это не страшно, умереть на кресте.

Вернемся к теме.

Что озарение мне дало? Чего я теперь хочу? Что буду делать, к чему стремиться?

Я хочу доказать, доказать себе, что все люди рождаются Христами. На своем примере.

На примере сумасшедшего.

Скажу прямо – я, закоренелый атеист и ученый, настоящий ученый – и картошку чищу и режу по специальной методике, придуманной мною, – принять умом это бредовое положение не могу, хотя бы потому, что слово "вера" в моем логическом лексиконе отсутствует. Я – ученый. И выражения типа "Я верю только фактам", у меня вызывают усмешку. Это то же самое, если бы я сказал: "Я верю, что в настоящее время сижу за компьютером и набиваю эти строки". Но в моей душе прочно сидят строки Сергея Есенина "стыдно мне, что я в Бога не верил, горько мне, что не верю теперь" и потому я готов прибегнуть к спекуляциям. Чтобы не было горько.

Спекулятивное (позднелатинское speculativus, от лат. speculor – наблюдаю, созерцаю), тип теоретического знания, которое выводится без обращения к опыту, при помощи рефлексии, и направлено на осмысление предельных оснований науки и культуры. Критика С. философии основывается на материалистической концепции отчуждения, выявляющей подлинные истоки С. мышления: отрыв философского познания от реальных общественных отношений и развития науки, понимание человека как абстрактного субъекта и др.

Вот что сказано в Большой советской энциклопедии о спекуляции. Я давно оторвался от реальных общественных отношений, я давно есть абстрактный субъект, так что карты мне в руки.

Сначала введем в свой лексикон слово "вера". Что у меня с ним ассоциирует?

Стигматы. Язвы, появляющиеся у верующих, глубоко сострадающих распятому Христу.

Они, кровоточащие, сквозные, появляются там, где тело Христово было пробито гвоздями. И копьем стражника.

Глубоко верующий человек может вызвать появление у себя язв, ничем не отличающихся от язв естественных.

Я напечатал эти строки, и мне открылось – в светлой вере, в океане светлой веры все возможно, и есть такой океан, должен быть. В нем мыслимо только прекрасное, в нем идут на дно болезни, страхи, непонимание и возможно счастье. Но где он, этот океан веры? Где так много веры, наполняющей его? Ведь я, если и видел ее, то лишь в виде сырости или, в лучшем случае, в виде лужиц...

Лужицы веры... Вот оно! Надо всем верить и лужицы эти соединятся, и будет океан.

Не будет океана. Как он появится, если один верит в белое, другой в красное, третий в желто-голубое, а четвертый в одно лишь золото? Если один боготворит Заратустру, другой Будду, третий Сатану, четвертый аспирин "Упса", пятый – Костанеду или Коэльо? Как он будет, как появится, если верующие не только верят, но и считают неверующих в их символы еретиками, подлежащими решительному искоренению?

Нет, поляризованный в одной вере, в одной плоскости мир, мир-вера, мир-кристалл, невозможен. Он появится, когда все сойдут с ума – перестанут зарабатывать деньги, чтобы тратить их на выдуманные удовольствия. Перестанут творить зло и равнодушие, перестанут ходить по кругу, вращаться в колесе. И узнают, что для полного счастья нужны лишь горбушка хлеба, два кусочка сахара и рука, их подающая.

А остальное лишне или прилагается само.

Я сошел с ума, и значит, одной ногой стою в этом мире веры. Чем я похож на Христа?

Иисуса хотели убить, когда он не был Христом.

Меня хотели убить в утробе. И отняли шубу.

Большинство людей убивают в детстве. Человек родится, чтобы по воле Божьей стать Христом, по воле божьей умереть за людей, а его убивают, убивают его душу, и он становится слесарем, юристом, банщиком, он становится человеком. Несчастным человеком, ибо, если в тебе убит Христос, ты не можешь стать действительно счастливым человеком. Истинно счастливым человеком, а не обывателем. Не можешь, потому что Христа нельзя убить до конца. Что-то от него остается, культя, что ли... Да, остается культя, и всю жизнь мучат фантомные боли. Всю жизнь болит то, что отрезали. У меня – это совесть. Ее нет, а я чувствую ее, слышу. Как музыку, состоящую из нот боли.

У других болит тоска по несбывшемуся, тоска по несовершенному чуду, несовершенному подвигу.

Христос ходил по земле и совершал чудеса. Совершал, но когда люди переставали верить в него, они не получались.

Я, очарованный словами Грина "Ты можешь заснуть, и сном твоим станет простая жизнь", тоже ходил по земле и пытался совершать чудеса. Я пытался зажечь людей, пытался заставить их что-то искать, что-то сохранять, к чему-то идти. Я брал их за грудки и говорил о душе, о любви, говорил, что жизнь дана человеку для того, чтобы превзойти себя и приблизиться к неведомому. К Богу. К совершенству. Но чудес не получалось, и люди не проникались моими словами. И ненавидели. Как Надя, как Житник, как Света, Вера Зелековна, сын. Ненавидели за то, что толкал их к Богу, к божественному.

Люди не слышат. Они погружены в себя. Они открывают сердца лишь лжецам и презирающим.

Сотрудник известного издательства сказал мне: – Не грузи народонаселение, не пытайся их изменить. Они – мразь. Если мы напечатаем календарь сорок девятого года, они будут его покупать, и будут читать, и будут передавать его друзьям и знакомым с похвальными словами, потому что нам верят, потому что мы – ИЗДАТЕЛЬСТВО!