Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция - Руслан Белов

Предвидеть это было легко, логика стартовых позиций проста и не знает просчетов. Но если бы он напрягся и увидел меня насквозь промокшим в непролазной тайге, тайге, дочиста отмытой многодневными дождями, увидел облепленным вездесущими энцефалитными клещами, гнусом и комарами, если бы увидел в Белуджистане, окруженным десятком шаг за шагом подступающих волкодавов, если бы увидел, как прусь в безлунном мраке с рюкзаком образцов и проб, прусь с четырех тысяч на две или, обмороженный и засыпающий, ухожу от смерти на автопилоте, он точно похлопал бы меня по плечу и угостил "Примой".

Однажды я пересилил себя и отправил его в нокдаун. После этого трое таких, как он, били меня в переулке.

Павел Грачев для меня воплощение вынимающей душу абсолютной неправедности. Он – исчадие неправедности, не прикрытое ничем. Я и другие неправедные люди, прикрываемся белыми одеждами благообразия, чистыми на вид или запятнанными, но прикрываемся или прикрыты близкими. Он – нет: ему нечем прикрыться и потому его неправедность – эта вечный стыд, вечная боль, которую можно унять, лишь ударив, лишь пустив ее в ход.

Иногда мне кажется – его ненависть спасла меня. Нет, не спасла – я ведь погибаю. Его ненависть – это веревочка, все еще связывающая меня с миром, сопротивляющимся гибели. Она пока держит.

Еще меня ненавидела Надежда. Ненавидела так же, как и Грачев, ненавидела из-за угла. И ненавидела многогранно – ведь мы в общей сложности прожили десять лет. В спорах с друзьями и знакомыми неизменно становилась на их сторону. Любую критику в мой адрес воспринимала с ликованием. Предпоследний всплеск ее ненависти разорвал в клочки рукопись моей диссертации, разорвал перед последним со мной разрывом, а последний – помог свински охарактеризовать моральные качества моей мамы в присутствии ее мужа (работая со мной в Управлении, Надя многое узнала).

Она ненавидела меня, как запрещающий знак; как руководство, возбраняющее использование; как футшток, показывающий неподходящую глубину, как бармена, отказавшегося налить, как провидца и очевидца.

Юра Житник, товарищ и коллега, тоже ненавидел. Люто ненавидел... За что? Наверное, за то же, что и Надежда. За чувство собственного достоинства. В меня его не вставили, и я вынужден постоянно его создавать и поддерживать, умножая знания и квалификацию, а также в спорах и обменах мнениями. А в него самоуважение вставили, как ребро, и он был, как глыба, как камень, по которому чесался мой резец, мой язык. Не в силах соперничать со мной (куда комплексу превосходства против комплекса неполноценности?), он взялся за Надю. Клал ей в стол шоколадки, смотрел масляными глазами. Она ему жаловалась, он сочувственно кивал – они были одной крови. Потом мы дрались, я сломал ему руку, и следующие полгода он, засучив рукава, сажал меня в тюрьму.

А мама Лена? Она тоже ненавидит, иногда, но ненавидит... За то, что не такой, как все, за то, что другие, не я, меняют "Мерседесы", одеваются с иголочки, и с ними легко жить и думать о будущем.

А Света? Ее мать, Вера Зелековна?

Ее мать... Шляхетская высокомерность не позволила нам сблизиться. Высокомерность, высокомерность... Что-то мы о ней слышали...

Но хватит об этом.

"Сердце дьявола".

"Это замечательное озеро, располагается в центре горного узла, образованного сомкнувшимися отрогами Гиссарского и Зеравшанского хребтов. Очертаниями оно похоже на сердце. "Сердце дьявола..." – прошепчете вы, узнав, что все вокруг него пропитано ртутью, когда-то поступавшей из глубин по мощным разломам. И скалы в этих краях то тут, то там залиты кровью – большая часть этого токсичного металла связана в кроваво-красной киновари. И связана не с чем-нибудь, а с "дьявольской" серой. Последней дьяволу, видимо, хватало не всегда, и часть ртути, оставшись в свободном состоянии, до сих пор высачивается из трещин капельками и даже ручейками... И потому воду в этих краях можно пить лишь из немногих источников.

А чума, страшная бубонная чума? Да эти горы – собственность притаившейся до поры, до времени чумы! Она здесь везде – в каждом сурке, в каждой лисе, в каждой полевке. Она затаилась в них и дожидается часа. А может, приказа? Ведь были такие приказы – в начале ХХ века от этой безжалостной болезни вымерло несколько кишлаков. В их окрестностях я видел в почвенном слое тонкий слой извести – после смерти последнего жителя царские эпидемиологи полили негашеной известью всю округу. А началось все с пастушка. Гоняясь за бараном, он сорвался со скал и ободрал спину. Знахарь лечил его древним способом, а именно – пересадкой кожи. Он просто-напросто поймал сурка, содрал шкуру и наложил на рану. А сурок оказался чумным, и пастушок утащил в могилу три кишлака.

А что здесь потерял великий полководец Александр Македонский? Почему озеро названо его именем? Почему три года(!) из своих десяти походных он, как привязанный, провел в Согдиане и Бактрии, географическим центром которых является это озеро? И почему на третьем году, в самом конце среднеазиатского похода, он вдруг бросился из Мараканды в эти забытые богом высокогорья? И бросился зимой? Невзирая на лавины и камнепады? Чтобы взять пару никому не нужных крепостиц и встретится с Роксаной? И почему, когда Александр ушел отсюда в Индию, удача покинула его? Удача, которая всегда была с ним? Он отвернулся от нее к Роксане? Или все дело в дьяволе, полновластном хозяине этих мест?

Да, гиблые здесь места. Даже река Ягноб, добравшись до них, вдруг сворачивает в сторону на девяносто градусов и, сменив имя, удирает на север, в неимоверном усилии распилив до основания могучий Зеравшанский хребет. "Геоморфологическая аномалия" – скажут знатоки. Да, геоморфологическая аномалия. И еще геологическая, гравитационная, магнитная, биологическая и историческая – самый настоящий бермудский треугольник. Только гораздо таинственнее. И не треугольник вовсе. На всех космических снимках эти места очерчены жирно-черной, правильной и, скажу вам не без трепета, завораживающей окружностью. Это – космическая мишень. Космическая мишень с Сердцем Дьявола вместо яблочка.

А так называемые Волосы Медеи? Я не верил в их существование, пока в маршруте сам не нашел их удивительные пряди на приземистом кусточке дикой вишни. Тончайшие, длинные, хрупкие, они завораживали, тянули к себе, заставляли верить в невообразимое. И неожиданно исчезали, без остатка растворяясь в горном воздухе. И как эти волосы связаны с названием древнего ртутного рудника Канчоч, что в переводе с тюркского означает либо кровавые волосы, либо волосяные копи? А кто их так назвал? Помните Медею? Страстная женщина, страшная колдунья. Убила брата, убила соперницу, убила двоих детей... А перед этим добыла Ясону золотое руно. Золотое руно, Власы Медеи чувствуете связь? Может быть, Ясон ездил не в Колхиду, а сюда и не за руном, а за ними? И ездил, потому что греки знали о них от истинных арийцев, распространившихся по миру именно с этих мест?

Но места здесь красивые. Невообразимо красивые... Дорога к озеру вьется вдоль Фан-дарьи, в мрачных теснинах сжатой отвесными, километровой высоты скалами. Река то бьется в припадке бешенства, протискиваясь меж огромных валунов и глыб завалов, то, лениво шелестя, растекается меланхолично блестящими на солнце рукавами по вдруг расправившей плечи долине.

В начале лета вода в Фан-Дарье редко бывает прозрачной; чаще она бурая, кирпично-красная или серая. Сейчас вода красноватая (дожди, значит, упали на красноцветы мезозоя). Но мы знали: скоро река на протяжении нескольких сотен метров будет двухцветной – родившись после слияния мутного Ягноба с голубой Искандер-рекой, она не скоро смешает такие разные их воды..."

В этой книжке я опростоволосился – самородная ртуть образовывается при разложении киновари в поверхностных условиях. А в "Войне в "Стране Дураков"" перепутал евстахиевы трубы с фаллопиевыми, и в результате сумасшедшей героине перевязали первые, а не вторые. Я часто ошибаюсь. Точнее, всегда и...

В дверь звонят.

21

Миновали кишлак. Безлюдный – налетели утром милиционеры и под конвоем увезли всех жителей поближе к хлопковым плантациям. В домах все на месте, во дворах и переулках – куры. Не успела въехать вслед за Олегом на втершуюся в обрыв тропу, как кобылу толкнуло вперед-вверх. Оглянулась – черная лошадиная морда!

Дышит прямо в лицо.

Глаза выпучены.

Оскаленная пасть.

Толчок за толчком.

Вперед-вверх, вперед-вверх.

Прыгать?!

Нет!!!

И тут крик Олега сквозь грохот реки:

– Пригнись!!!

Наган бахнул, лишь прикоснулась щекой к кобыльей шее.

Жеребец полетел вниз. Упал в воду.

– Жалко парня, – сказал Олег, застегивая кобуру.

Рассказ мамы о первой студенческой практике.

Пришла мать с горячими яблочными пирожками. Я посадил ее за стол, налил чаю, придвинул вазу с конфетами и, съев пирожок, затем второй, прямо спросил: