Честное пионерское! - Андрей Анатольевич Федин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Зоя, что я тебе говорила? — сказала Елизавета Павловна.
Она прищурилась — сверлила дочь взглядом.
— Мама! — произнесла девчонка.
Различил в её голосе обиженные нотки.
— Зо-я!
В голосе Елизаветы Павловны звякнула сталь.
Девчонка дёрнула плечом. Но вслух не возмутилась. Обожгла меня пропитанным ненавистью взглядом.
— Привет, Ми-ха-ил, — сказала Зоя (произнесла моё имя, разбив его на слоги — точно передразнивала мать).
Протянула мне ладошку для рукопожатия.
Я не усмехнулся (хотя едва сдержался). Изобразил галантный поклон. Схватил руку девчонки — прижал её пальцы к своим губам.
— Рад видеть вас, сударыня.
— Дурак! — взвизгнула малолетняя «сударыня».
Отшатнулась от меня. Спрятала «осквернённую» руку за спину. Потёрла её о халат.
На щеках девчонки вспыхнул румянец.
Краем глаза я заметил удивление на лице Елизаветы Павловны.
— О, как! — раздался за спиной Зои мужской голос.
Юрий Фёдорович Каховский выглянул в прихожую за секунду до моего дурашливого поступка. Наряженный в простецкую белую майку и треники с адидасовскими лампасами. Он принёс с собой запах кофе и табачного дыма. Сперва мужчина удивлённо вскинул брови. Но потом усмехнулся, чуть поморщив свой «римский» нос, что так запомнился Наде Ивановой. Каховский стоял на пороге комнаты (гостиной?), посматривал то на меня, то на жену, то на Зою. И явно радовался тому, что его своевременная реплика произвела на женщин не менее яркое впечатление, чем моя выходка.
У девчонки покраснели уши.
— Папа!
Она топнула ногой, повернулась к матери.
— Всё? Я могу идти? — спросила Зоя.
Ужалила меня взглядом.
— Ступай, — разрешила Елизавета Павловна.
Дождалась, пока Зоя хлопнет дверью своей комнаты.
— Юра, познакомься с Мишей Ивановым, — сказала Каховская.
Улыбнулась (наверняка тоже тренировалась у зеркала).
— Миша, это мой муж, Юрий Фёдорович, — сказала она.
Я шагнул навстречу мужчине, первый протянул ему руку. Отметил: Каховский пожал её уверенно и не попытался раздробить мне кости. Взглянул милиционеру в глаза. Вспомнил, как несколько раз встречался с Юрием Фёдоровичем в будущем. Тогда я тоже чувствовал иронию в его взгляде (будто Каховских находил меня… забавным). Теперь я хотя бы представлял, чем именно сумел его позабавить. Порадовался, что рукопожатие не спровоцировало «приступ» (сообразил, что этот мужчина переживёт и меня — Павла Солнцева). Елизавета Павловна вздохнула и чуть расслабилась: она тоже следила за моей реакцией.
— Лиза, я могу идти? — спросил милиционер.
Он заправил в штаны майку, посмотрел на жену. Будто мысленно спрашивал её: «Ты довольна?».
Елизавета Павловна кивнула.
— Иди, Юра, — разрешила она.
Положила мне руку на плечо (холодным пальцем прикоснулась к моей шее).
Добавила:
— А мы с мальчиком на кухне обсудим наши дела. Иди за мной, Миша.
* * *
Кухня в квартире Каховских размерами превышала Надину кухоньку раза в три (в два раза — точно). Я вошёл туда следом за Елизаветой Павловной. И сразу же увидел на окне (на фоне яркого голубого неба) цветочный горшок с неизвестным мне растением. Тот висел на подвеске из белого полипропиленового шнура (на моей подвеске), которая неплохо вписалась в кухонный интерьер. Я пробежался глазами по белой мебели (пеналу, мойке, навесным шкафам). Взглянул на новенький холодильник «Минск-15М». Заценил обеденный стол на резных ножках. Без спроса уселся на обитый кожей (не дерматином!) бежевый угловой диван.
А ещё я почувствовал в кухне недурственный запах кофе (именно кофе, а не того невкусного напитка, которым меня поили в больнице). Будто совсем недавно здесь жарили кофейные зёрна. Почувствовал, как жалобно заурчал живот. Наверняка его спровоцировали на это мои воспоминания: сомневался, что Мише Иванову доводилось пробовать хороший кофе (и уж тем более не верил, что мальчик был кофеманом). Я повертел головой. На газовой плите заметил медную турку с зауженным горлышком и длинной деревянной ручкой. Она внешне походила на ту, что в две тысячи десятом году друзья привезли мне из Стамбула.
Кофе мне не предложили.
Елизавета Павловна взяла с полки слаженный пополам тетрадный лист в клеточку, бросила его на столешницу передо мной. Вынула из кармана халата кошелёк. Сверху листа бумаги положила четыре банкноты (достоинством в десять рублей каждая) и горсть блестящих монет.
— Это за пятнадцать подвесок, — сказала она. — Сорок один рубль и восемьдесят пять копеек. За вычетом комиссионных магазина, разумеется. Весь твой товар мы пока не продали. Но я решила отдать вам деньги за проданные подвески сейчас. Потому что вспомнила о твоем желании купить маме швейную машину. Миша, ты ведь ещё не передумал?
Я покачал головой.
Каховская постучала ногтем по бумаге.
— Это отнеси маме, — велела она. — Там всё подробно расписано: что, сколько и почему. Пересчитай деньги. На подарок для Надежды Сергеевны их не хватит. Это в том случае, если вы хотите приобрести новую швейную машину. Но я могу вам предложить другой вариант. Нам позавчера принесли Подляночку. «Подольск-142». Электрическую. В великолепном состоянии. Ею почти не пользовались.
Елизавета Павловна выдержала паузу.
— Наш приёмщик оценил её в пятьдесят рублей, — сообщила она. — Это дешевле, чем покупать новую машинку. Чувствительно дешевле. Женщине подарили Подлянку на юбилей. Но у неё уже есть другая машинка — привычная. Эту она продаёт — так бывает. Но не часто. Я велела пока не ставить на швейную машину ценник — попридержать товар. Решила предложить её вам.
— Спасибо, — сказал я.
Женщина по-птичьи склонила на бок голову.
— Миша, можешь мне поверить: покупатель на неё нашёлся бы быстро. Мы продали бы эту швейную машину за один день. Ещё бы и с выгодой для продавца — есть у них такая привычка… искать выгоду лично для себя. Но я помню о твоём желании порадовать маму. Потому и пошла на это нарушение правил работы. Распорядилась, чтобы волокита с постановкой машинки на продажу продлилась до завтрашнего вечера.
Каховская протянула руку к деньгам — придвинула купюры и монеты ко мне.
— Здесь немного не хватает до стоимости швейной машины, — сказала она. — А швейную машину нужно выкупить
